дверь открыта.
Никакой защиты. Короткий проход по лестницам, и я встаю у нараспашку открытой двери.
— Здесь.
Одними губами говорит Хасан и по военной отработанной привычке тянет руку к кобуре, которая находится под пиджаком.
Напрягают меня нараспашку открытые двери в домах.
Много видел.
Заходить приходилось и трупаки обнаруживать так же…
Вот этого я думать не хочу. Только от одной мысли, что девчонку пустили в расход, у меня глаза кровью наливаются.
Кто-то подставил и избавился?! Да зачем?!
Бросаю взгляд на Хасана и прохожу внутрь обшарпанной каморки. По сравнению с подъездом и вообще всем домом, здесь сразу же чувствуется рука девушки.
Аккуратность. Опрятность. Уют. Скромно. Обшарпано, но чисто. Правда, пустовато…
До слуха доходят тяжелые шаги. Полина так передвигаться не может. Кто-то явно копошится на ее кухне, шуршит. Вместе с Хасаном смотрим в сторону чуть приоткрытой двери.
Почему понимаю, что кухня? Так звуки выдают. Словно кто-то посуду туда-сюда перекладывает.
Но если Полина здесь, то почему дверь нараспашку?! Не закрываться на замок в этой каморке — верх безумия.
— Я пойду, Шах.
Еле слышно проговаривает Абдулаев, неладное чует и расстёгивает пиджак, чтобы окончательно доступ рукам дать к кобуре.
То, что здесь что-то не то происходит, я и так понял, но впускать мужика наперевес с пушкой вперед себя я не намерен.
Во-первых. Есть вариант, что это моя беглянка. Пугать Полину я не собираюсь, а если здесь кто другой ошивается, то пристрелить хорька не дам.
Во всяком случае, не сразу.
Поговорить нужно. По душам.
У Абдулаева грешок есть армейский. Пулять на поражение, а потом уж разговоры разговаривать.
Поэтому коротко смотрю в глаза Хасану, отрицательно качаю подбородком и иду в сторону зеленой двери с огромными сколами.
Толкаю дверь и захожу в куцее пространство кухоньки…
— Что за на…
Визг оглушает, а затем слышится звон. Битое стекло в мелких ошметках покрывает шахматный ламинатный пол.
Бабка воет так, что я начинаю переживать за сохранность своих барабанных перепонок.
— Тихо!
Рявкаю по инерции, и женщина замолкает. Приходит в себя. Окидываю взглядом старуху в халате в грязных разводах и с белыми волосами, которые лежат на плечах клоками.
Что-то мерзкое проскальзывает во всей ее позе, во взгляде, пока бросаю один взгляд, выхватываю детали.
Особенно напрягает сумка, которую бабка стремительно прикрывает собой. Большая такая авоська, в которую, кажется, до ора и крика она складывала… посуду?!
— Где Полина?
Задаю вопрос, а сам мысленно прикидываю, может ли эта грымза приходиться родственницей моей беглянке.
Ответ приходит сам собой.
Нет. Не может быть родственной связи между этой женщиной и Полиной. Девушка вообще здесь снимала.
Так.
— Где хозяйка квартиры?
Наконец, бабка моргает, прикрывает рот и приходит в себя. Упирает руки в бока и цедит, зло сверкнув глазами:
— Вы про квартирантку, что ли?
Киваю.
— Ах… ясно-понятно! Так и знала! Прости господи, что творится-то! — завывает и заламывает руки, деформированные старческими болячками.
Дергается, но я стою так, что проход закрыт, а в окно лезть бабке как-то не по годам.
— Девушка где?
Повторяю спокойно. Пока еще спокойно. Но выдержкой кавказская кровь не отличается. Бабка же входит в роль. Вопит, что есть мочи с видом оскорбленной благочестивицы.
— В бордель квартиру превратила! Очередные клиенты?! Так я вам скажу! Совсем Полька стыд потеряла, уже и в квартиру водит. Говорила я Алевтине, что девка — прошмандовка. Вот, пожалуйста! Я сейчас в милицию позвоню! У нас там родной человек работает! Быстренько всех вас прикроют!
Бабулька дергается к телефону, который стоит на холодильнике, звонить собралась. Быстро отслеживаю шнур, который идет по стене и проходит поверх плинтуса прямо рядом со мной.
Наклоняюсь и вырываю его с корнем.
Бабка замирает с трубкой в руке. Бравада напускная испаряется по мере того, как делаю пару шагов в ее сторону, но близко не подхожу, вовремя торможу. Амбре старого немытого тело ударяет в нос.
— Вы кто такие?! По какому праву вламываетесь в чужую квартиру?! Бандиты! Караул! Люди добрые! Помогитеее!
— Рот захлопни!
Мой рык действует. Бабка замирает с открытым ртом, сипит, правда, тонко.
— А теперь скажи-ка мне, по какому праву ты, карга старая, эту квартиру обворовываешь, пока хозяев нет?!
Бабка моментально прикрывает рот и перестает голосить, бросает быстрый взгляд в сторону своей сумки, куда уже успела достаточно всего сложить.
— Это не мое! Это все девка эта! Я пришла, а она тут ворует! Спугнула ее, она и убежала! Милицияяя! — опять верещит, а я со всего маха по холодильнику кулаком вдариваю.
Никогда не отличался терпением.
Бабка икает и делает шаг назад. Пятится. Пока не упирается в подоконник.
— Хасан, — проговариваю глухо.
— Да, босс.
— Проверь здесь все. Вряд ли что найдем, но, тем не менее, а я пока пообщаюсь с этой милой женщиной.
Друг молча выходит из кухни, пока старуха окончательно теряет дар речи, осматриваю пространство.
Нет здесь Полины. Нет ни одной ее вещи. Все шкафы открыты, наполовину пустые полки.
Воровали тут. Кому мог понадобиться старый инвентарь совковых времен?!
Опять смотрю на нафталиновую бабку, затем на ворованное.
— Значит так. Я буду задавать вопросы. А вы, милая женщина, ответите. Солжете — родные люди в отделении вам не помогут, я похлопочу и, если вот это все еще и крышуется местным царьком — с него снимут погоны.
Бабка бледнеет и закрывает рот рукой.
Есть, что терять.
— А теперь просветите меня, что за схема тут работает?!
— Схема?! — хлопает в напускном непонимании глазами, дергается. По движениям чувствуется, что хочет поскорее смыться. Бабка никудышная актриса. Игра в непонятки не удается.
Опять смотрю в сторону черной увесистой сумки, в которую понапихано все, что только можно.
— У тебя и дома, небось, этого добра хватает. Разводилово квартирантов часто раскручиваете?
— Я не понимаю, о чем вы говорите! Я сейчас милицию вызову, — повторяет заученно бабка, упирается.
Заело пластинку, нужно менять.
— Я это уже слышал. В полиции работает ваш родственничек. Предположу, что пропажу в квартире спишут на квартиранта и человек в погонах придет в данном случае к Полине с обвинением в расхищении чужого имущества. Но намекнет, что можно будет замять дело, если заплатить блюстителю правопорядка нехилую сумму. Иначе тюрьма. Я прав?
По мере моих слов бабка оседает. Упирается задом в подоконник, бледнеет и блеклыми губами, наконец, спрашивает:
— Откуда вы знаете?!
Вот и все. Теперь понимаю, что прав на все сто.
— Вы кто?! Если у Борьки с вами проблемы, то я с этим прохвостом дел не имею! Все через Алевтину! Он — ее зять! Не мой!