Читать интересную книгу Рассказы о пластунах - Владимир Монастырев

— Ну, казак, ай молодчина! — ликовали пластуны. Они смеялись, прихлопывали в ладоши, брались за бока. И Зося смущенно улыбалась, глядя на них. Страх исчез из ее глаз, они стали большими и светлыми, золотыми точками отражался в них фитиль, горевший в гильзе.

Прошла неделя, и Зося сделалась в пластунской сотне своим человеком. Старшина привез ей сапоги и черкеску, потертую, видавшую виды, но настоящую, солдатского сукна черкеску, даже с блестящими газырями. Зося ходила на кухню с котелками, и повар накладывал в них побольше, имея в виду «лишний рот», она прибирала хату и следила в ней за порядкам. Казаки, жившие в этой хате, величали ее хозяйкой, а вообще в сотне ее чаще всего звали паном Зосей: метко окрестил ее Петя Лобенко.

Пластуны, кто чем мог, старались порадовать девочку. Петя во время занятий в поле подбил палкой, поймал и принес ей живого зайца. Донсков подарил ей свое зеркальце. Все знавшие пулеметчика могли оценить его щедрость: был он франт, а другого зеркальца тут не добудешь. Иван Плетнев ничего не дарил ей, но Зося привязалась к нему сильней всех и всячески старалась высказать ему свое расположение: подкладывала в котелок побольше еды, мыла его сапоги, когда он спал, норовила сесть к нему поближе. Трудно сказать, что так влекло ее к Плетневу. Может быть, потянулась она к сержанту потому, что это был первый человек, приласкавший ее после долгих скитаний. А может быть, девочка безошибочным детским чутьем угадала в нем душевного и доброго человека.

Скорее всего верно было и то и другое. Плетнев действительно любил детей и умел с ними ладить. Это был угловатый, внешне суровый человек с крупными чертами лица. До войны он работал котельщиком. Был глуховат и при посторонних стеснялся своей глухоты. И мальчишеская застенчивость, и прямой взгляд серых глаз, и умение слушать собеседника располагали к нему и детей и взрослых. На постоях в населенных местах ребятишки обычно липли к нему, и в свободное время его всегда можно было видеть со стайкой детворы. Детям нравилось, что обращался и разговаривал он с ними, как с равными, совершенно серьезно. Так же вел он себя и с Зосей. Бывало, устроится за столом, разбирает автомат и разговаривает с девочкой.

— Давай-ка, Зося, оружие почистим, — говорит он, раскладывая по столу части автомата. — Важная штука — оружие. Человек, говорят, любит ласку, а оружие — чистку и смазку.

Девочка сидит напротив, молчит.

— Да-а, оружие, — вслух размышляет Плетнев. — С одной стороны посмотреть — вредная штука, для убийства людей придумана… А с другой — нужная, вот таких бедолаг, как ты, оборонять… Все дело в том, Зося, в чьих руках оно, оружие-то. Вот мы твою деревню освободили и всю страну освободим, а беречь от врагов ты уж сама ее будешь — мы домой уйдем, у нас дома работы много… Так что ты, девочка, присматривайся, изучай оружие — пригодится.

Зося молчит и отодвигается от стола. Плетнев глядит на нее внимательно.

— Чего отодвигаешься? — спрашивает он. — Не хочешь изучать автомат? Как хочешь, неволить не станем, — парторг долго трет затыльник приклада. Тот уже блестит, а он все трет и трет, отсутствующим взглядом смотря куда-то в угол. Потом переводит глаза на девочку и говорит: — Я понимаю, что ты чувствуешь. Ты видела, как фашисты расстреливали ваших сельчан. Ты много видела, Зося… Может, на твое счастье, скоро и не надобен будет автомат: прикончим мы немецких фашистов, на всей земле мир станет, и не придется молодым руки об оружие мозолить… Хорошо, если бы так оно и вышло…

Зося слушала Плетнева внимательно и даже с интересом, но любовью к автоматам и карабинам, стоявшим в хате, не проникалась. Оружия она боялась и ненавидела его.

Близилась зима. По ночам примораживало, два раза уже срывался робкий снежок — мелкие белые мухи садились на влажные крыши, на густеющую грязь и тотчас таяли. Зося поправилась, похорошела: разгладились у нее морщинки, округлились, зарумянились щеки. Она уже бойко разговаривала с казаками на каком-то странном наречии, составленном из польских, русских и украинских слов. Оказалось, что она и смеяться не разучилась. Только смеялась она все-таки не часто, и смех у нее иногда неожиданно обрывался, будто она увидела что-то страшное.

Однажды вечером казаки забавлялись с зайцем, которого принес Петя Лобенко. Петя ловил зайца и, как кошку, заставлял прыгать через ладони. Зверек прижимал уши, хитрил, норовя проскользнуть под руки, но когда Петя опускал их ниже, он легко перескакивал через низкий барьер. Зося смеялась над Петиными промахами и хлопала в ладоши, радуясь за своего любимца зайчишку. Потерпев очередную неудачу, Лобенко сделал вид, что сильно рассердился, нацелил указательные пальцы в зайца и громко два раза щелкнул языком, будто выстрелил. Заяц отпрыгнул в сторону и лег, как убитый.

Зося вдруг перестала смеяться, глаза у нее потемнели, и в них мелькнул страх. Углы губ у девочки опустились, она всхлипнула и бросилась в свой угол за плащ-палатку.

— Вот глупак, — обругал Петю Плетнев, — напугал Зосю.

Девочку скоро успокоили, но в тот вечер она уже больше не смеялась, сидела тихо и все время жалась поближе к Плетневу.

Всему — и хорошему, и плохому — приходит конец. Кончился и отдых третьей пластунской сотни. Гораздо раньше, чем им объявили, казаки знали, что вот-вот их потребуют на передний край. Бывалый фронтовик по десятку мелких, ничего не говорящих человеку невоенному признаков безошибочно определит, что на фронте назревают события. Он все замечает наметанным глазом — и как летают самолеты, и в какую сторону движутся повозки на рокадной дороге, и где сосредоточивается артиллерия, и многое другое. Сопоставив свои наблюдения, бывалый солдат задолго до приказа готовится к большому бою и удивляет начальство своей осведомленностью.

Пластуны тоже заранее приметили многие перемены вокруг себя и поняли, что скоро и тут «начнется». Зосю надо было отправлять в тыл, нельзя же оставить девочку одну в покинутом селе, почти на самом переднем крае. Казаки набили вещмешок хлебом, сахаром и консервами — ей в дорогу — и решили дать Зосе сопроводительное письмо, над которым трудились чуть ли не целым взводом. Писал Плетнев, а вокруг него сидели и стояли все обитатели хаты и соседи, собравшиеся по такому важному случаю. Зося была тут же, пристроилась по правую руку от парторга.

«…Того, кто встретится с этой девочкой, — писал Плетнев, — казаки Н-ской пластунской сотни просят оказывать ей всяческое содействие и помощь…»

— «Просят» — это не до всякого дойдет, — подал голос Петя Лобенко, стоявший позади Плетнева, — ты напиши «требуют». И добавить надо, если кто ее обидит, мы тому стервецу голову отвинтим. Правильно я говорю, хлопцы?

Чей-то голос подхватил: «Правильно!» Однако большинство высказалось против такой категорической формы.

— Это же документ, понимать надо, — возразил Донсков, — а в документах надо выражаться вежливо.

Решили оставить так, как написал Плетнев, но добавили, что казаки Н-ской сотни будут интересоваться судьбой Зоей, над которой они берут шефство, и просят сообщать о ее жизни по адресу… Плетнев написал номер полевой почты, букву и вопросительно посмотрел на присутствующих.

— А чью написать фамилию?

Посудили, порядили и пришли к заключению: ничьей фамилии не писать — война все-таки, а люди не бессмертны и от ран не заговорены. Написали — адресовать парторгу.

Печати в сотне не было, в полку на такой документ печать могут и не поставить. Решили ограничиться одной подписью от имени всех казаков подразделения. Подписал эту необычную охранную грамоту Плетнев.

В тыл Зосю отправляли со старшиной. Тот должен был доставить ее в медсанбат, а оттуда девочку с эвакуируемыми ранеными отвезут в ближайший польский город и сдадут местным властям. Все это Зосе объяснили, и она, слушая, согласно кивала головой. Провожали ее за околицу села. Она со старшиной сидела в бричке, а казаки шли рядом. Постепенно, один за другим, они отставали, только Плетнев еще долго шагал, держась за грядку повозки. Наконец и он остановился. Старшина попридержал лошадь, и парторг оказал Зосе:

— Что ж, дочка, давай попрощаемся.

Сержант обнял и крепко поцеловал девочку. Она замерла у него на груди, и Плетнев с трудом оторвал ее.

Бричка быстро покатила по пустынному поселку среди лоскутных печальных полей и скоро затерялась между холмами. И пока не скрылась она из глаз, парторг смотрел ей вслед, а Зося все глядела назад, на одинокую фигуру человека, стоявшего на дороге.

В ту же ночь третья сотня покинула село и заняла свое место в окопах. На другой день там уже гремел бой, казаки медленно продвигались вперед, обходя маленький городок, стоявший на перекрестке двух важных дорог. К исходу дня третья сотня прорвала укрепления противника, дело пошло веселей. Только на одном участке два сильно поредевших отделения долго топтались на месте, им преграждал дорогу небольшой, но прочный, как крепость, толстостенный дом с красной черепичной крышей. Черепица на нем вся была побита, а стены — целы, ничего им не делалось. В доме засело несколько гитлеровцев с пулеметом, с автоматами. Они держали под обстрелом широкий сектор, и во что бы то ни стало их нужно было оттуда выкурить.