Она подняла голову.
— Мой повелитель, я больше не могу притворяться. Я не англичанка. Я даже не могу поблагодарить тебя за то, что ты спас мне жизнь. Ты мой владыка, и можешь казнить меня или даровать мне жизнь — как пожелаешь. Только подари мне милостивый взгляд.
Его ушибы ныли. Он медленно отставил стакан, отложил сигару и взял ее за подбородок.
— Шумитра, не говори так. Я не могу…
— Нет! Нет!
Она рванулась к нему. Он откинул голову, но у нее были полные, нежные и влажные губы, и судорога свела мускулы у него в паху. Он изо всех сил сжал ее в объятиях. Она выгнула спину и, задыхаясь, попыталась освободиться. Она сдалась, в одно мгновение превратившись из княгини в простую женщину. Сдалась? А может быть, наоборот, одержала победу? Стоило ему немного ослабить хватку, как она вздохнула с явной радостью и облегчением, и ее напряженно изогнувшееся тело с усилием отпрянуло от него. Любила она его или нет, сейчас она использовала свое тело для чего-то иного, чем телесное удовлетворение. Джоанна, к его ярости, постоянно проделывала такое, правда, последний раз это было полгода назад. Что, к дьяволу, ей на этот раз от него понадобилось?
Он внезапно обрушился на нее всем телом. Шумитра ахнула и открыла глаза. Он был вне себя от бешенства. Когда она растает от вожделения, он отпустит ее, поклонится и холодно спросит: «Что еще вам от меня угодно, мадам?» Он никому не позволит себя использовать. К черту Джоанну, к черту, к черту, к черту!
Она молча извивалась, пытаясь освободиться, но он не отпускал ее. Отчаянным усилием она отодвинулась на дюйм и попыталась заговорить. Она хватала губами воздух, и ее огромные глаза пылали черным огнем. Прежде, чем она произнесла хоть слово, он снова стиснул ее в объятиях, зажал ей рот языком и повалил на подушки.
Она обмякла, и даже в своей ярости он понял, что эта податливость — не очередная уловка. Это было совсем другая, беспомощная податливость, дрожь и стоны. В ней слились все женщины Востока и Запада, и все, чем должна быть женщина. Сандал, жасмин, острый запах мускуса и огонь коньяка. Он не торопясь отодвинулся и заглянул в ее глаза. Это Шумитра и она любит его. Перед ним ключ к сокровищам, сокровищам столь несметным и бесценным, что он должен быть нежным. Он просунул руку под сари, обхватил ее грудь, и коснулся пальцем дрожащего твердого соска. Он поцеловал ее веки и почувствовал, что она стягивает с себя юбку. У нее были теплые нагие бедра и она обнимала его. Она приподняла голову и прошептала:
— Мой повелитель, я люблю тебя. Я поступаю дурно — ты не понимаешь, насколько, но продолжай, продолжай. Я люблю тебя.
Ее любящий голос ласкал его. Он прильнул щекой к ее щеке, и замер от наплыва нежности. Он не причинит боли милой Шумитре, которая любит его, милой ласковой тигрице, которая спрятала свои когти. Она даровала ему безграничную власть, и он должен быть нежным, он должен быть с ней нежным.
Когда он проснулся, было около трех. Она ходила по шатру так, как будто к ее ногам прикрепили приятный груз, и улыбалась про себя. Он придержал ее, когда она проходила мимо. Она опустилась рядом с ним, и погладила его волосы. Оба несколько минут молчали, наконец он сказал:
— Шумитра, мне следовало бы извиниться — но я не могу.
Она поцеловала его в ухо.
— Дурачок! Я княгиня, а ты — мой князь. Перед кем мы должны извиняться?
Он взял ее за запястье и поглядел снизу на ее лицо — такое счастливое, такое удовлетворенное и успокоенное. Он внезапно спросил:
— Когда… когда я пришел, тебя что-то беспокоило. Что это было?
— Я боялась, что ты не вернешься, чтобы принять все дары, которые я хочу тебе вручить. Я знаю, что была дурой, но все последние недели это было просто невыносимо — так тебя любить и так холодно с тобой обращаться. Но теперь я довольна — теперь, когда я знаю, что ты меня любишь и вернешься ко мне.
Он уставился на отливающее блеском черное сукно у себя на коленях, не в силах произнести ни слова. Еще когда она в первый раз опустилась на колени, он понял, что она его любит, чего бы еще она от него не добивалась. Он знал и то, что восхищается ею, что она ему нравится, и что он ее хочет — но он ее не любил. Он не был уверен, что точно знает, что такое любовь — но это наверняка не было любовью. Внезапно он осознал, что они слетели с двух далеких планет, чтобы на мгновение слиться на алых подушках. Она была восточной владычицей. Она любила его и думала, что он отвечает ей тем же. И это все — ей этого было достаточно. Жена, ребенок, профессия — все должно было склониться перед ней, занять отведенные им места и чтить ее. Он был англичанином, женатым капитаном Бенгальской туземной пехоты. Неужели она не понимает, что это чудо не может повториться, и должно навеки остаться тайной? Что теперь они должны расцепить соприкоснувшиеся крылья? Он был напуган — как он, который так восхищался ею, и думал, что знает Индию, мог оказаться таким слепцом? Она жила совсем в других покоях.
Чувствуя себя глубоко несчастным, он сказал:
— Я не знаю, люблю ли я тебя, Шумитра. Но я не могу вернуться.
Эти слова прозвучали безжизненно и бесповоротно. Ее пальцы сжались и он видел, каких усилий ей стоило сохранить власть над собой. Она рухнула на подушки и замерла, только слезы медленно текли по ее щекам. Битва продолжалась. Родни печально смотрел на нее и восхищался. Ему был знаком этот ад — когда-то у Джоанна тоже была власть погружать его туда.
Вдруг Шумитра подняла голову, схватила его за руку и почти в истерике закричала:
— Родни, мой повелитель — ты должен, должен вернуться, должен! Ты должен быть здесь — ты сам, твоя жена и ребенок, все, кого ты любишь. О, как жестоки боги! Все зашло слишком далеко. Я не смогу ничего остановить!
Она раскачивалась взад-вперед как от боли.
— Мой повелитель, ты должен покинуть Бховани и поселиться у меня в крепости, прежде чем… Сейчас! Я дам тебе столько денег, сколько ты захочешь, столько, сколько даже твоя жена не сможет потратить — десятки тысяч акров земли. Ты будешь видеться со мной только на людях. Я соглашаюсь даже на это, а ведь я княгиня. Ты не веришь мне? Тогда смотри!
Она подбежала к стоявшему у стены окованному железом сундуку, лихорадочно порылась в нем, и извлекла шелковый мешочек цвета слоновой кости. Задыхаясь, она бросилась назад, и вывалила ему в ладони груду бриллиантов и жемчуга. Он не мог удержать все, и камни покатились по ковру сверкающими потоками огня. Родни почувствовал, что у него тоже начинается паника — он знал, что речь идет о чем-то кошмарном, потому что она была совершенно бесстрашна. Еще немного и он тоже станет задыхаться от ужаса, сам не понимая почему. Он стиснул зубы и сжал в ладонях драгоценные камни: все это было ненастоящим, неанглийским. Так себя никто не ведет, ни один мужчина не может столько значить для женщины — он имел в виду не драгоценности, а дикую панику.