Читать интересную книгу Кирилл и Мефодий - СЛАВ ХРИСТОВ KAPACЛABOB

— Это ты о ком, о той в золотых туфлях?

— О той, Савва.

— Ирина, сноха Варды, что отреклась от учителя. Однако он молодцом... Спроси Марина, пусть расскажет тебе, что слышали люди из кухни. Вчера она пошла к Константину, и он прогнал се, — болтал Савва, возясь у маленьком наковальни с какой-то оправой. — Потом ее муж такое ей устроил! Забудь о ней.

От этих слов у Климента потемнело в глазах, перо сломалось, оставив на белой коже пергамента длинную черную каплю, капля стала расти, заполнила мастерскую, закрыв черно и пеленой все, что было перед его глазами. Он ожидал чего угодно, только не этого. Клименту было известно, что она из знати, что он может быть с ней только в мечтах, но теперь даже мечте суждено было погибнуть... Значит, он полюбил зло. Ирину, ту, о которой ему рассказывал Мефодий после возвращения из Константинополя. Тогда послушник запомнил только, что Константин вернулся победителем из страны халифов и что молва связывала его имя с именем какой-то знатной красавицы. И вот теперь она разбила его сердце, женщина с красивым лицом, изогнутыми бровями и слегка приподнятой, словно у наивного ребенка, верхней губой. Разве такая женщина может быть плохой?.. Слишком рано мастерская на чердаке опустила свое веко и отрезала ясный солнечный свет, чтобы оставить молодого послушника наедине с собой, в конце пути предков из Старого и Нового Онгола. Он потерял надежду и приобрел боль, которая вряд ли когда-нибудь покинет его...

12

Монастырский праздник закончился длинными молитвами и пением у Стены Плача. Хоругвь в руках оборванного монастырского служки покачивалась перед Феоктистом, как победное знамя. От блеска праздника ничего не осталось, болтливая толпа лениво брела через двор. Кто прозрел, кто стал ходить, кто утвердился в своей надежде На следующий год святой небось и о других подумает. Феоктист верил и не верил в исцеления, но, поскольку был ревностным христианином, не посмел спросить о них упитанного краснощекого игумена. Телохранители Иоанна и Ирины тоже тащились в толпе, но ни Ирины, ни Иоанна логофет не видел нигде, сколько ни старался. Он потерял их из виду на середине дороги, где-то около старого кипариса. Не заметил он также ни Константина, ни его брата, которого он ненавидел. Отношения с Мефодием явно вышли за рамки приличия, и если они все еще здоровались, то делали это, снисходительно улыбаясь. Почему? Феоктист не мог этого объяснить. Он считал, что всегда был ласковым к сыновьям Льва — друга молодости — и помогал им. Пришла пора им отвечать добром на его старания, не то они останутся в долгу.

Феоктист толкнул камешек концом посоха из слоновой кости и тяжелой поступью вошел под сводчатые ворота монастыря. Толпа заполнила каменное брюхо двора. Калеки и нищие толкались около большого котла, протягивая оббитые глиняные миски и сосуды из тыквы. Гомон этого голодного стада остановил логофета, ему захотелось посмотреть на пестрое разнообразие лиц и одежд. Слепых можно было узнать по поводырям — детям, либо оставшимся без родителей, либо предоставленным самим себе. Слепые, в отличие от хромых и других калек, молчали. Неуклюжие костыли загородили узкий проход к котлу. Один калека сторожил проход, высоко подняв дубинку из суковатого бука, в любую минуту готовый обрушить ее на головы собратьев. Феоктист посмотрел в заросшее волосами лицо калеки, и холодные голубые глаза потушили любопытство логофета. Эти глаза явно не сулили ему ничего хорошего. Феоктист инстинктивно оглянулся на свою стражу, а потом медленно пошел к игумену. Все знатные были приглашены в гости к его святейшеству. Любопытно, чем он их угостит? По своей привычке Феоктист не спешил — не хотел приходить первым — и, чтобы потянуть время, остановился у кухни. Можно было подняться в комнату и вымыть руки. Эта мысль показалась логофету правильной, и он поднялся на второй этаж. Проходя мимо комнаты Ирины, замедлил шаг, но за закрытой дверью ничего не было слышно. Вчера вечером, выясняя положение, они просидели довольно долго; теперь отдыхает, наверное, подумал логофет. Начав с воспоминаний о ее ребяческих проказах, с разговоров о родственниках и знакомых, они незаметно перешли к нынешним тревогам, и логофет заговорил слишком уж откровенно. Не упоминая о заговоре, он все же намекнул, что возвращение Ирины в круг семьи должно увенчаться добрым для всей страны делом — убийством Варды. Феоктист вряд ли решился бы на такой шаг, если бы она сама не стала жаловаться на грубость и ревность кесаря. Ревность была ее выдумкой, она хотела скрыть правду о равнодушии к ней Варды, раздражающем ее все больше и больше.

Разговор был задушевным, как между близкими людьми, случайно расставшимися на некоторое время. Феоктист мог бы сказать, что остался доволен беседой, если бы не глухая тревога из-за какой-то невольной ошибки. Логофет не мог назвать ее, но чутье старой лисы подсказывало, что она есть. Ополоснув лицо холодной водой из глиняного кувшина, Феоктист почувствовал себя молодым, готовым к веселию и глубокомудрым разговорам. За столом он будет вести себя так, чтобы все плохие мысли вылетели из красивой головки племянницы. Уж он-то ее знает, знает ее слабое местечко — надо ее хвалить за красоту и за ум, которого у нее нет.

В просторной келье игумена был накрыт богатый стол. Гости сидели на пестрых подушечках, ожидая опаздывающую Ирину. Феоктист устроился слева от игумена. Хорошее настроение вдруг сменилось сомнениями и тревогой. Что такое с Ириной? Почему не приходит? А если вдруг вообще не появится? Взгляды всех были обращены к двери, когда вошедший слуга попросил извинить госпожу Ирину за внезапное недомогание, помешавшее ей прийти. Этого следовало ожидать... Игумен первым протянул руку к жареному мясу. Все весело загалдели, один Феоктист сидел мрачным. Уж слишком заметным было ее отсутствие и в шествии, и здесь. Либо в самом деле занемогла, либо встретилась и разговаривала с Константином, а разговор оказался нерадостным. А может, и радостным?.. Логофет обвел глазами стол и возликовал, заметив отсутствие философа. Может, они все-таки договорились?.. В его распутном воображении сразу, как в летнем вихре, закружилась комната Ирины с широким ложем и жесткой софой, и даже будто послышался шепот из-под балдахина... Феоктист вдруг поднял свой бокал с красным вином:

— За здоровье отсутствующей, опечалившей нас своим нежеланием украсить этот богатый стол!

Выпили.

Когда отведали все яства и вина монастыря, а шум разговоров усилился — никто не слушал друг друга, каждый хотел только говорить, — Феоктист встал, встряхнул пестрый платок, бережно сложил его и оставил на столе.

— Все было хорошо — и еда, и вина, и гостеприимство. Дай бог здоровья отцу игумену, долгих дней ему и нам, чтобы собраться в следующем году!..

— Аминь! — воскликнул кто-то.

— Аминь! — поддержали развеселившиеся гости.

— На этом разрешите мне оставить вас! — Феоктист выпрямился и чуть прикоснулся засаленными губами к мягкой руке игумена.

Когда он вышел на галерею, солнце еще стояло над крутой вершиной напротив. Яркие лучи били в здание монастыря, окрашивая его в медный цвет. Остановив какого-то послушника, логофет осведомился, где келья Константина, и степенно направился туда. Увидев в сенях кое-как сделанную кровать, он брезгливо поджал губы и постучал набалдашником посоха. Открыл Константин, совсем не удивившись его приходу. Это было Феоктисту на руку: отпадали традиционные, но лишние слова. Он стоял посреди кельи, ощупывая взглядом знатока прекрасные иконы. Настоящее богатство!

— Твои? — спросил, забыв поздороваться.

— Мои, монастырские.

— Прелесть! Тесновато только...

— Мне хорошо.

— Тебе-то хорошо, а иконам?

— Пожалуй, ты прав...

— Хоть раз признал, что я тоже могу быть правым. — попробовал пошутить логофет, но шутка прозвучала как сердитое замечание.

— У каждого свой взгляд на справедливость, — улыбнулся Константин.

— Вижу... Вижу я, что даже монастырь не помешал твоей жажде спорить, — мирно заметил Феоктист и, подняв брови, торжественно продолжал: — Тебя приветствует императрица, мать Феодора! Спрашивала, как здоровье, как мудрость процветает... С тех пор как ты вернулся из земли сарацинов, каждый день интересуется... Ты очаровал ее своим поведением в Великом синклите... Поздравляю! Вот, письмо тебе. — Вынув свиток из-под плаща, он почтительно преподнес его философу.

Константин спокойно взял письмо и медленно развернул его. В скудном свете взгляд прошелся по напыщенным строкам, после чего пальцы все так же спокойно стали свертывать пергамент.

— Ну, мой мудрец? — привстал логофет, выражая самодовольным тоном удовлетворенность тем, что именно он выхлопотал письмо и вручил его Константину в этой неуютной келье.

Философ, поняв его суетность, но не желая обижать его, ответил:

— Она советует слушаться тебя...