Читать интересную книгу В присутствии Бога (100 писем о молитве) - Анри Каффарель

53. «В похвалу славы Его»

Я задаюсь вопросом, дорогой друг, достаточно ли места вы уделяете в вашей молитве хвале Божией? Не сомневаетесь ли вы в ее ценности в очах Господних? Если сомневаетесь, перелистайте псалтырь, там вы найдете ее почти на каждой странице. А ведь псалтырь — это книга, данная нам Самим Господом, чтобы научить нас молиться! Но в то же время, вы поймете, что источник хвалы — это познание Бога: ревностные иудеи были людьми хвалы потому только, что сперва они были «искателями Бога». Невозможно восхищаться и воспевать то, чего не знаешь! Они любили созерцать дела Господни. Послушайте: «Господи, Боже наш! Как величественно имя Твое по всей земле!» (Пс 8,1)

«Ты возвеселил меня, Господи, творением Твоим; я восхищаюсь делами рук Твоих» (Пс 91,5) Они подолгу размышляли над тем, что они называли «подвигами», «могуществом», «силою» Того, Кто спас их «мышцею крепкою и рукою простертою»: «Славьте Господа, призывайте имя Его; возвещайте в народах дела Его. Хвалитесь именем Его святым; да веселится сердце ищущих Господа!» (Пс 104, 1.3) Но еще более, чем Его делами, восхищались они совершенствами своего Бога: Его святостью, Его славой, Его могуществом и превыше всего тем, что лежало в основе всех Его дел и всех Божественных вмешательств в ход истории — Его безмерной благостью: «Славьте Господа, ибо Он благ, ибо вовек милость Его. Того, Который один творит чудеса великие, ибо вовек милость Его» (Пс 135,1.4) Прежде, чем излиться с уст словами, хвала зарождается, как радость сердца, восхищение

Богом, внутреннее и безмолвное. Как огонь, она охватывает понемногу все существо целиком, и лишь затем разражается гимнами ликования. Тогда царь Давид, презрев торжественный церемониал, пускается в пляс перед ковчегом Завета. Верующий становится «живой хвалой». И тогда эта хвала становится уже не только молитвой, относящейся к определенным праздничным дням, но молитвой глубокой, беспрерывной: «Благословлю Господа во всякое время; хвала Ему непрестанно в устах моих» (Пс 33,1) «Да славит душа моя и да не умолкает. Господи, Боже мой! буду славить Тебя вечно» (Пс 29,13) Когда же хвала грозит ослабнуть, то верующий сам подстегивает себя: «Хвали, душа моя, Господа. Буду восхвалять Господа, доколе жив; буду петь Богу моему, доколе есмь» (Пс 145,1–2) Однако, не нужно думать, что человеку хвалы довольно собственного индивидуального восторга. Он не может восхищаться, не испытывая властную потребность соединиться со своими братьями для того, чтобы достойно почтить объект своего восхищения. Больше того, он не может удержаться, чтобы не пригласить ко хвале всех членов народа Божия: «Боящиеся Господа! восхвалите Его. Все семя Иакова! прославь Его» (Пс 21,24) И еще более широко, забывая свой национальный партикуляризм и обособленность, он адресует свой призыв ко всем народам: «Хвалите Господа, все народы, прославляйте Его, все племена» (Пс 116,1) Творения, даже неодушевленные, также призываются ко служению хвалы: «Да шумит море! Да радуется поле! Да рукоплещут реки! Да ликуют все дерева дубравные!» (Пс 95; Как же христианам, для которых Бог сделал настолько больше, которым Он открыл тайны неслыханной любви, не возносить такой же, и даже гораздо большей, хвалы Богу?

Но и те побуждения, что вдохновляли псалмопевца, не чужды им, и то значительное место, какое древние псалмы Израиля занимают в литургии, служит ясным тому свидетельством. Однако побуждения более высокие пробуждают в них еще более высокую хвалу. Она есть восхваление Отечества Божия по отношению к ним, ликующие восклицания в честь Отеческой Его любви. Ибо христианам ведомо то, чего не знали иудеи: «Так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного, дабы всякий, верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную» (Ин 3,16). И эта жизнь вечная представляет собой несказанную реальность: «Смотрите, какую любовь дал нам Отец, чтобы нам называть и быть детьми Божиими» (1 Ин 3,1). Сколько же христиан из-за того, что на деле они не верят, что являются чадами и наследниками Божьими (ср. Гал 4,7), изнывают в посредственности и унынии, и когда они приступают к молитве к Своему Господу, то куда чаще делают это затем, чтобы клянчить, а не чтобы воздать благодарение. Бывая у них, почти что не испытываешь впечатления, что находишься в присутствии народа, который Бог приобрел Себе «в похвалу славы Его» (Еф 1,14). К счастью, есть среди христиан и такие, которые понимают свое призвание ко хвале. И хвала эта драгоценна в очах Божиих, ибо Он слышит в ней отголоски молитвы Сына Своего. Чтобы дать понять эту истину, некоторые Отцы Церкви охотно сравнивали Христа с царем Давидом, который, славя Господа, играл на музыкальных инструментах. Но, прибавляют Отцы, новый Давид не прибегает «к псалтири и гуслям», инструментам неодушевленным. Чтобы воздать достойную хвалу Отцу Своему, Он играет на инструменте, наделенном разумом и свободой, каков есть человек, с душой и телом. Таким образом, через христианина и в христианине, который воздает хвалу своему Богу, Сам Христос выражает Возлюбленному Отцу Своему вечное Свое и радостное благодарение. Хвала христианина — хвала Христа. Хвала Церкви — хвала все-Христа, присутствующего во вселенной.

54. За тебя!

Уже не помню, где я прочитал, что о. Шарль де Фуко испытывал необычайную радость, воспевая Богу стих гимна Gloria («Слава в вышних Богу»): «Благодарим Тебя ради великой славы Твоей!» Мы, христиане малого формата, благодарим Бога за Его дары, за Его помощь, за Его щедроты. И слишком часто мы, подобно девяти прокаженным, попросту забываем о благодарносУ святых Сияние Божества, Его безмерное Величие, неизмеримая Его Благость исторгали из сердец благодарение. Их восхищало и переполняло радостью не то прежде всего, что Бог им дает, но то, что Он есть. Если бы они даже и не получили от Него ничего, хвала их не сделалась бы оттого менее пламенной, их счастье ничуть не умалилось бы, ибо они предельно счастливы просто потому, что Бог есть Бог.

Вот, несомненно, чувство из самых тонких, самых очищенных, самых редкостных (в двойном смысле слова: редко встречающихся и драгоценных). Есть такие существа, которые, всецело оставив заботу о себе, освободившись от всякого инстинкта собственности, не нуждаются в благодеяниях для того, чтобы забил в них источник благодарности: им довольно, чтобы некая прекрасная вещь существовала… Подобное чувство предполагает долгое упражнение в чистой любви и в самоотречении. И вместе с тем, его порой можно встретить в сердце ребенка, как распустившийся подснежник, опередивший весну. Вот пример маленькой девочки, которая, безусловно, не далека от того, чтобы оценить и принять приведенный стих из Gloria — ее мать передала мне такие ее слова: «Спасибо, мама, спасибо, моя мамочка! — Но за что же, доченька? — За ТЕБЯ!».

55. В Роншане

Один студент недавно рассказал мне, как ему открылась молитва. Я вам передаю его слова, они, быть может, помогут вам лучше молиться. Это произошло в Роншане, в церкви, построенной Ле Корбюзье, памятнике уникальном, не похожем ни на какой другой, истинном творении — мысль, которая нечасто приходит в голову при виде произведения искусства. Внутри, в глубине, направо от главного алтаря — часовня. Представьте себе круглую башню, примерно метров четырех в диаметре и метров пятнадцати высотой. Войдя туда, вы оказываетесь в совершенно пустом пространстве. Стены с заметными выступами, покрытые бледно-серой штукатуркой, лишены всяких украшений. Свет падает с высоты, но отверстия, сквозь которые он проникает, невидимы снизу. Внизу почти потемки, но взгляд, постепенно подни

маясь, достигает яркого света вверху башни. Легко себе представить, что водолаз, погрузившись на много метров под воду, должен испытывать похожее чувство. В этой часовне, пустой, как монашеская келья, имеется только один предмет: посреди, перед вами — алтарь — массивный каменный блок без каких-либо украшений, на котором ничего нет[16]. Он слегка расширяется кверху, что как бы придает ему движение, словно бы стремление вознестись. Итак, юный мой друг находился там, охваченный чувством глубокой сосредоточенности. И вот, в этой как бы просвечивающей атмосфере, в этом пустом месте, где ничто не давало пищи ни воображению, ни чувствам, ни рассудку, он ощутил непреодолимое притяжение, исходившее от этого нагого алтаря. Алтарь поставлен ведь не для того, чтобы ничего не нести на себе; это есть стол Божий, именно здесь человек предлагает Ему свои приношения, именно здесь Бог принимает их и освящает. Но вот, в этой убогой келье мой друг не увидел ничего, что можно было бы предложить Богу; ничего, кроме самого себя. Да, он внезапно это понял: Бог требует от него принести себя — свой разум, сердце, тело, свободу — в жертву поклонения. С этого дня мой друг в начале свой молитвы часто возвращается мысленно к этому каменному столу, к этому ожидающему чего-то алтарю, алтарю, ожидающему его. И он себя приносит. И думает о том, что для жертвы на алтаре нет ничего лучшего, как оставаться там, в распоряжении Бога, как бы охваченной вышним светом. И на протяжении всей молитвы вся его активность, — а это активность, и притом напряженная, — сводится к тому, чтобы удерживать свою душу в этом расположении самоотдачи, молясь Ему, чтобы Он соблаговолил воспринять эту «жертву хвалы».