— Лешенька, любимый, — ворковала она, подсознательно подражая интонациям героинь латиноамериканских сериалов, — скажи мне, только честно! Ты меня любишь?
— Люблю, — вздыхал молодой человек.
— Нет, ты честно-честно скажи: любишь или нет?
— Честно-честно: люблю.
— Ты будешь звонить мне? Будешь писать?
— Буду, — морщился Леша.
— А можно будет на твой пейджер позвонить?
— Я оставлю номер, — обещал любимый.
А дальше — как обычно: скрип кровати, сбившиеся простыни, вздохи, охи, поцелуи…
— В меня, в меня кончай! — стонала девушка, закусывая нижнюю губу. — Сейчас в меня можно!
Наташа не заметила, как заснула, а проснувшись, пришла в ужас: Леша уехал, и она так и не успела проводить любимого.
Правда, любимый оказался заботливым: на столе, между тарелок и стаканов с недопитым шампанским, лежала стодолларовая бумажка.
Но ни телефона, ни адреса, ни даже абонентского номера своего дивного пейджера Леха почему-то не оставил. Впрочем, тогда она не слишком расстроилась: и то, и другое, и третье можно было узнать у подруги Таньки, его троюродной сестры.
Последующий месяц в жизни Наташи Степанковой был отмечен тремя важными обстоятельствами.
Во-первых, она объявила всем и каждому, начиная от стерв-подруг и заканчивая мамой-папой, что скоро выходит замуж и уезжает в Питер. Это вызвало неоднозначную реакцию: от скрытой и явной зависти стерв до совершенно искреннего родительского: «Ну, наконец!»
Во-вторых, она уже совершенно точно знала, что беременна.
Правда, ни о беременности, ни о желании сохранить ребенка она благоразумно никому не рассказывала.
А в-третьих, за все это время Леша так и не позвонил.
Конечно, это вызывало смутную тревогу. Но о тревоге она также никому не рассказывала.
Попытка выяснить питерские координаты Лехи у троюродной сестры не увенчались успехом: Танька знала лишь номер и абонент пейджера. А может быть, и адрес с телефоном знала, но по каким-то причинам не называла.
— А он тебе что, координат своих не оставил? — деланно удивилась подруга.
— Оставил, да при уборке потеряла случайно, — выкрутилась Наташа. — Как, говоришь, на этот самый пейджер звонить?
Танька долго объясняла всю последовательность: мол, наберешь номер, там возьмет трубку девушка…
— У него что — девушка есть?
Дремучесть подруги едва не вывела Таньку из себя.
— Да нет, это оператор, как на телефонной станции. Скажешь ей, что хочешь, номер абонента назовешь. Ага, вот этот, а она ему на пейджер и передаст.
В тот же вечер Наташа принялась названивать в Питер. Она посылала по пять сообщений за раз, притом слова «милый», «любимый» и «единственный», естественно, повторялись много чаще других, путанных настолько, что девушка-оператор в далеком Питере переспрашивала раза по три.
Реакции не было никакой.
Через несколько дней послания ее стали лаконичными, осмысленными и даже приобрели некоторую логическую завершенность: «Срочно позвони мне, у меня для тебя очень хорошая новость. Мой телефон… А если не можешь позвонить, напиши письмо и сообщи свой обратный адрес». И лишь последние слова «Твоя девочка Наташенька целует и любит тебя по-прежнему» в конце сообщений оставались неизменными.
Реакции снова не было.
Зато через три недели пришел счет за переговоры — увидев его, отец девушки чуть не упал в обморок. Пришлось пойти в сберкассу, где находилась единственная в городе обменка. Но она продолжала звонить на питерский пейджер — от ста долларов сперва осталось восемьдесят, затем шестьдесят, затем сорок…
Леха по-прежнему молчал.
А время неумолимо бежало, и только на пятом месяце беременности, когда пуговица джинсов перестала застегиваться на животе, Наташа поняла, что обманута.
Надежда на счастье ушла окончательно, и все возвращалось на круги своя: унылая и однообразная жизнь, полуголодное существование, змеиное шипение дворовых бабок: «Вишь ты, как ветром надуло! Догулялась…» Просмотр телевизионных сериалов становился единственной радостью бытия. Ни Питера тебе, ни восторженных писем домой, ни фотографий с иномаркой, ни высокого статуса замужней женщины.
В тот день несчастная, обменяв еще двадцать долларов, отправилась в кабак, где, напившись в дым, материла все человечество, но больше — мужскую его часть. Ночью она отправилась к Таньке и, благоухая перегаром, предъявила претензию: мол, подруга ты моя родная, какое говно ты мне подсунула? Но родная подруга вполне резонно возразила: я, мол, тебя только перепихнуться с братаном пригласила, а что ты потом себе в голову вбила, меня не колышет. Слыхала я твои байки, что якобы за Леху моего замуж выходишь, да только не разубеждала никого, потому что не из трепливых. А если наезжать на меня будешь — все узнают, спалю тебя, блядюгу.
Наутро, с трудом взяв себя в руки, Наташа поняла: следует как можно быстрей исчезнуть из этого городка, чтобы избежать разоблачения и позора внебрачной беременности. И потому, оставив родителям записку «Звонил Леша, срочно выезжаю в Питер», дочь выгребла из дома все семейные сбережения и спешно отправилась на вокзал. Но в Питер не поехала — что ей там делать, где подлеца этого искать? Решила пересидеть и собраться с мыслями у подруги по ПТУ. Лиля Пономарева, так звали эту девушку, вышла за москвича замуж, потом развелась, но так и осталась в столице, устроившись торговкой на рынок. Лиля была бабой бойкой, ушлой и неглупой, и, по мнению Наташи, на ее помощь вполне можно было рассчитывать.
— …У вас пять месяцев беременности, и аборт делать поздно. Можете одеваться.
Отойдя от гинекологического кресла, пожилой врач стянул резиновые перчатки и, включив кран, подставил руки под струю воды.
— И что же мне делать? — послышалось с кресла.
— Рожать. — Осторожно скосив взгляд на правую руку беременной и не заметив обручального кольца, гинеколог понимающе кивнул. — Ничего, не вы первая, не вы последняя. По закону об охране материнства и детства вы имеете право на дотацию государства. В конце концов, ваш ребенок — будущий российский гражданин. Вы где прописаны? В Ивановской области? Вот и отправляйтесь туда рожать. Девушка, я вообще не понимаю, чем вы расстроены? Вон сколько бездетных женщин о ребенке мечтают! Это я вам как врач говорю.
Одевшись, пациентка с трудом подавила в себе тяжелый вздох и вышла из кабинета. В коридоре ее ждала подруга — высокая, с волевыми чертами лица и алым шрамом на подбородке.
— Ну что, Натаха? — спросила она.
Та обреченно вздохнула.
…Вот уже вторую неделю Наташа Степанкова жила в московском районе Измайлово. К счастью, подруга Лиля оказалась не только бойкой, ушлой и неглупой, но и понятливой, а главное — душевной: выслушав рассказ землячки, она предложила: мол, поживи пока у меня, все равно я одна тут, а потом что-нибудь придумаем.
Первую неделю приезжая осваивалась в столице. Москва не понравилась провинциалке: шумно, народу много, да и дорого все. А деньги-то кончались.
«Ничего, я тебя на работу устрою, — пообещала Лиля Пономарева. — Торговать на рынок пойдешь? Не торговала никогда, только на вокзале сигаретами? Ничего, невелика премудрость».
За какую-то неделю Наташа решила две главные проблемы: жилья и средств к существованию.
Оставалось решить третью — именно потому подруга и потащила ее сюда, в поликлинику к знакомому гинекологу.
И вот — такой облом.
— Ага, рожать, — всхлипывала обманутая и брошенная. — А потом куда я этого ребенка дену? К родителям отправлюсь? Так ведь я им уже написала, что платье свадебное выбрала. Да и не знают они ничего.
— Ладно, оставайся пока тут, придумаем что-нибудь…
Сколько ни думали подруги, ни к какому решению не пришли. Да и какое может быть решение?
— Слушай, может быть, родишь все-таки? — вздыхала Лиля.
— А потом что? Даже если и тут где-нибудь в общаге приткнусь, жить на что, а? На пособие?
— Ну, живут ведь некоторые…
— Да не в том дело, — всхлипывала будущая мать. — Я этого козла, Леху, ненавижу уже… Понимаешь, ненавижу! Дали б мне автомат — рука бы не дрогнула. И ребенка от него не хочу!
— Ребенок-то твой неродившийся чем виноват? — не понимала подруга.
— А ничем! Ненавижу его, и все! Потому что от него ребенок.
Неизвестно, чем бы закончился этот этап в жизни Наташи Степанковой, если бы вскоре Лиля Пономарева не уехала из Москвы: где-то под Новосибирском скончался ее дядя, по слухам, очень богатый, и подруга, бросив торговлю, помчалась оформлять наследство.
Так Степанкова осталась одна…
А живот все рос, и вскоре она ощутила первые толчки. Ребенок подавал о себе знать, просился на волю, и Наташа, думая о своей горькой участи, заливалась горючими слезами. Она действительно ненавидела свое будущее дитя, она готова была проткнуть себе живот хоть сейчас, лишь бы избавиться от ненавистного бремени.