Читать интересную книгу Похожая на человека и удивительная - Наталия Терентьева

Я прошла мимо приятно крупного космонавта в комнату с картинами. Надо же, я физически чувствую присутствие приятного мне человека. Каким словом это назвать? Внезапно вспыхнувшим желанием? Глупо и пошло. Пусть будет симпатия.

Если, кстати, постоянно не искать слов, изящно обходящих физиологические подробности бытия, можно за двадцать лет растерять то, что мои предки копили тысячелетиями. Человек стоит между зверем и ангелом – хорошее определение Томаса Манна. Не облагораживая никак свой инстинкт продолжения рода, есть опасность приблизиться к зверю. То ли вернуть свою первоначальную сущность, то ли выродиться… И возвратиться в ту точку Х, когда Создатель сказал: «Ну всё, хватит, вы дошли до последней точки. Вас уже не исправишь, вас можно только уничтожить и начать все сначала». Сказал и – руками ангелов своих непорочных – уничтожил.

Так, по крайней мере, говорится в одной исторической книжке, которая весьма почитается многими моими современниками, а именно в самой древней, Ветхой части ее. Я же не то чтобы подвергаю сомнению, просто не знаю точно, чему верить. Написанному в этой книжке верить трудно, слишком много противоречий и удивительных вещей. Совсем не верить – глупо и самонадеянно. Обрывки давно потерянного прошлого, заключенные в витиеватые фразы, метафоры, перепутанные или переделанные…

Мои размышления не мешали мне внимательно наблюдать за обаятельным Климовым. Я всячески старалась не поддаваться на его явное обаяние, подозревая, что не столько он обаятелен, сколько я одинока. И от общения, как он сам выразился, с временно одиноким мужчиной невольно волнуюсь. Примериваю его к себе. К тому же мне всегда нравились уверенные и успешные мужчины, пусть даже и отошедшие от дел…

Глава 20

Картины Климова меня приятно поразили – своей наивностью, открытостью, свежестью красок, гармоничностью линий и… простотой. Той простотой, что, возможно, граничит с идеалом. На них не было ни колец Сатурна, ни вида Земли из космоса, ни комет с яркими хвостами. На них была Земля – ее живописные виды в окрестностях Калюкина, как я думаю. В разное время года. Еще Климов делал небольшие скульптуры из глины и расписывал их в стиле современного кантри, скорее прибалтийского, чем среднерусского, в котором сочетается и традиция, и фантазия современного человека, не связанного условностями одной школы. Очень все мило, приятно, интересно. Попав случайно в художественный салон и обнаружив там такие вещи, я бы что-то из них непременно постаралась купить.

– Что вам подарить? – спросил Климов в ответ на мои мысли.

– Не знаю, – честно ответила я.

– Хорошо, – кивнул он. – Решите позже. После обеда еще раз посмотрите.

Он не спрашивал, хочу ли я этого. И мне вдруг стало приятно, что кто-то решил за меня, что я буду делать после обеда.

– О чем задумались? – спросил меня Климов, как будто сам не знал.

Возможно, и не знал, я ведь тоже не всегда понимаю, о чем думают люди, слышу чужие мысли выборочно. И так успела к этому привыкнуть, словно жила с этим всю жизнь. Может, это и правда утерянное знание? От тех времен, о которых нам ничего или почти ничего не известно.

Настолько ничего не известно, что большинство людей не только не интересуются, что было на земле до нас – суетных, малорослых, недолго живущих, постоянно болеющих и плохо владеющих своим телом, но и отметают всяческие крупицы знания о прошлом. Не было ничего до нас! И все тут. Кто-то согласен вести свой род от обезьяны или обезьяноподобного существа, миллионы лет ковырявшего землю грубым осколком камня. Кто-то покорно и нелепо верит в многократно пересказанное, переведенное с языка на язык древнее знание о сотворении мира, не вдумываясь. Так удобно быть в тени и в сени Всемогущего, за несколько дней сотворившего мир. Уж наверняка он и остальное решит как-нибудь, без нашего участия, не даст нам, неразумным, сорваться в пропасть, взорвать себя, измельчать и телом и душой…

– Я задумалась о том… – я секунду помедлила, – о том, что в некоторых из нас, вероятно, действительно есть частица бога, заставляющая творить свой собственный мир или улучшать тот, что есть.

– А в некоторых нет, – легко кивнул Климов.

Я не стала отвечать. Не люблю говорить вслух, особенно с мужчинами, о тех вещах, смысл которых мне самой не очень понятен. Вместо этого я спросила:

– Можно вопрос не для интервью?

– Пожалуйста, – кивнул Климов. – Смешно вы делите мир на мужчин и женщин, кстати.

– О господи, – вздохнула я. – Неужели я тоже так невыносима, когда понимаю, о чем подумал мой собеседник, вовсе не собираясь мне этого говорить?

– Вопрос, – подсказал мне Климов, наливая себе третью чашку чая. – Вы хотели задать мне вопрос.

– Кем бы вы были, если бы не стали космонавтом?

– Я случайно стал, как вы выражаетесь, космонавтом. А точнее, членом исследовательской группы. Я учился в МАИ, на факультете космонавтики, собирался построить… Теперь уже не важно, все равно не построил. Хорошо учился, а также прыгал и бегал, не болел. Вот и получил приглашение в отряд космонавтов. Приглашение на уровне ультиматума.

– Неужели есть мальчик, который не хочет стать космонавтом? – удивилась я.

– А вы хотели стать в детстве актрисой? Кажется, все девочки этим переболели в свое время, – усмехнулся Климов.

Я покачала головой:

– Представьте, нет. Я хотела быть капитаном парусного судна, плавать вокруг Земли.

– А я хотел быть большим ученым, конструктором. Создать то, что никто до меня не мог создать.

– А я еще хотела быть певицей, настоящей, оперной певицей.

– У вас есть голос?

– Увы. Слух есть, а голоса нет. Я много лет видела сны, как я пою, – сильным, высоким голосом.

– Может быть, так будет петь ваша дочь?

– Можно мне попробовать местный хлеб? – вместо ответа сказала я. – Давно не ела хлеб, который пекут в провинции. Раньше он был ужасен. Три сорта – серо-белый, серый и серо-черный, кисловатый и пустой.

Климов внимательно взглянул на меня и продолжать разговор про детей не стал.

– В этом городе есть новая пекарня, но, боюсь, москвичку местный хлеб все равно разочарует. Уже никто не помнит, как печь хлеб.

– В «этом» городе? Вы разве не родились здесь?

– Вы правы. В моем городе. Родился и жил до семнадцати лет. Но потом я больше чем на тридцать лет уехал. И… сложное ощущение, если честно. Это город моего детства. И это не он. Всё ведь изменилось.

– Почту закрыли, – подсказала я.

– Да. Все поумирали, поуезжали… Остался разве что берег озера, на которое мы бегали купаться. Улочки остались…

– Почему вы приехали сюда? – спросила я, зная, что Климов не ответит.

И в который раз за последнее время я подумала: а вот имею ли я право бередить человеку душу, задавать, быть может, самые сложные вопросы, на которые ответов нет? Точнее, они есть, но невозможны. Есть вещи, которые нельзя формулировать – ни для других, ни для самого себя. Иначе завтра может оказаться незачем жить. Тем более, что любая формулировка условна и сиюминутна.

– Я согласился на интервью, потому что иногда мне кажется… – он замолчал.

Я знала то, что он не стал говорить. Иногда ему кажется, что жизнь его кончена.

– Мой собственный выбор был – приехать сюда. Но… Только оказавшись здесь, я могу оценить все то, чего я не сделал в жизни.

– А что сделали?

– Это как бы само собой разумеется. А вот то, что не сделал… Я отдаю себе отчет, что активных лет осталось… десять, от силы пятнадцать. И понимаю, что должен выбрать, что мне делать, чтобы совсем уж не… – Климов махнул рукой.

– У вас есть дети?

– Сын. Двадцать три года. Давно живет в Америке с мамой. Точнее, теперь уже живет один. Жена поехала в Америку работать, да так там и осталась – взяла кредит на дом, потом на другой, получше…

– Хорошая работа? – осторожно спросила я.

– Да нет, – пожал плечами Климов. – Лихорадочно выучила английский, работает в лаборатории и проводит занятия в анатомичке со студентами. Но там она чувствует себя человеком. Живет в большом доме, выплачивает за него ежемесячно, денег хватает. Защищена государством от голодной старости, от хамов и всего прочего безобразия, от которого никто, ничто и никогда не защитит в России.

– Другие корни.

– Конечно, – кивнул Климов. – Большинство наших предков веками засыпали в жарко натопленных избах с кислой капустой в нечесаной бороде. Полгода зима – спали да доедали по сусекам, ждали лета. У американцев другое прошлое. Не то что более славное, а просто другое. Некоторые наши соотечественники отлично приживаются там.

– И тут же забывают про капусту в бороде.

– Это кто как! – засмеялся Климов. – Генная память – страшная вещь. Ладно. А насчет меня… Ведь в вашей воле – как повернуть. Можете написать о сломанной судьбе космонавта-неудачника, даже точнее – дублера-космонавта, под старость лет осевшего на пенсии в захолустном городке, из которого все бегут. А можно…