Читать интересную книгу Завтра я всегда была львом - Арнхильд Лаувенг

С некоторыми людьми, которые прибегали в отношениях со мной к силовым методам, я бы вполне могла сотрудничать, если бы, применяя силу, они делали это по-человечески. Потому что насилие что-то меняет в тебе. Хорошо продуманное применение силы, сделанное со всей осмотрительностью и при условии, что предварительно были испробованы все возможности сотрудничества, что сделано все для того, чтобы информировать человека и сохранить его самоуважение, позволяет нанести наименьший урон его самоуважению и сохранить ему чуть больше надежды и достоинства. И я это знаю, потому что побывала сама на этом месте. Со мной гораздо легче было сладить, когда у меня оставалось немного надежды и самоуважения, чем тогда, когда они были разрушены. Как поет Джейнис Джоплин: «Freedom is just another word for nothing left to lose». Когда у тебя все отнято и тебе нечего больше терять, ни чести, ни самоуважения, ни здоровья, ни работы, ни друзей, ни будущего, ни вообще чего бы то ни было, ты становишься совершенно свободным. И страшно опасным человеком. Потому что нет уже почти ничего, что бы тебя удерживало.

Применение силы бывает необходимо. Меня сегодня уже не было бы в живых, если бы в психиатрических учреждениях было запрещено применять силу. Однако в унижении и насилии нет необходимости. Меня укладывали силком люди, знающие свое дело, прошедшие курс обучения и умевшие делать это так, как нужно. Но другие переволакивали меня через порог так, что я билась об него головой, прижимали меня к бетонному полу, придавливали, упираясь коленом в мою поясницу, и прижимали мне голову к подушке, чтобы я от нехватки воздуха перестала сопротивляться. Это было больно. Меня до сих пор мучают иногда приступы физической боли, не дающие мне уснуть по ночам, и хотя это теперь бывает реже, кошмары по-прежнему остаются. У меня до сих пор начинают ныть запястья, когда мне приходится общаться с полицейскими. Общение с ними - часть моей работы, и я выполняю ее без проблем, но всегда ощущаю, где у меня были надеты наручники.

Я знаю, что применение силы без рассуждения и без уважения к человеку может причинить большой, неискоренимый вред, потому что я сама это пережила и до сих пор ощущаю на себе последствия. И я знаю, что силу можно применять с уважением. Потому что я помню пятерых санитаров, двух полицейских и одного врача, который не пожалел времени, чтобы выслушать стихотворение о флейтисте-трубаче. Эти люди, конечно, еще не весь свет, но в то время и на том месте их присутствия оказалось вполне достаточно.

«Лошадь - копытное животное»

Я всегда любила лошадей, особенно в подростковом возрасте. Я думала о лошадях, фантазировала о лошадях, я дала своему велосипеду лошадиную кличку и каталась на нем «верхом», и, наконец, даже начала брать уроки верховой езды. Но мечтала я, конечно, о собственной лошади или, хотя бы о лошади, которая отчасти была бы моей. И вот однажды ко мне пришла с предложением одна из моих подруг. Она узнала, что есть такое место, где можно содержать свою лошадь.

Место это находилось не очень далеко, так что мы вполне могли добираться туда на велосипеде. Единственное «но» заключалось в том, что это довольно дорого стоило, а мы с ней были еще слишком молоды. Но вдвоем-то мы, наверное, как-нибудь осилим плату? Главное - было бы желание! Было ли у меня желание! Нам обеим это казалось самым прекрасным, что только можно себе представить, тут не могло быть двух мнений. Мы договорились с конюшней, и всю неделю, которую нам предстояло прождать, у нас только и разговоров было, что о лошадях, ни о чем другом мы не могли тогда думать. Когда подошел назначенный день, подруга позвонила мне в последнюю минуту и сказала, что передумала, «лошади, мол, это все-таки скучноватое занятие». Я была ошарашена. Что такое? Как это возможно? Однако делать было нечего. У нас уже была договоренность с хозяином, и я решила, по мере возможности, сдержать слово.

Когда я отправилась на велосипеде в конюшню, пошел дождь. Придя на луг, где паслась лошадь, я увидела, что она такая же мокрая, как я. И, как скоро выяснилось, такая же недовольная. Но сперва был разговор с хозяином конюшни, который явно был неприятно удивлен, когда узнал, что я одна, что мне всего лишь двенадцать лет и что мой опыт верховой езды составлял всего один год. Затем я кое-как отыскала в незнакомой и не отличавшейся особым порядком конюшне седло, уздечку и скребницу и попыталась привести в порядок непослушную лошадь, совершенно непохожую на тех симпатичных лошадок, с которыми я привыкла иметь дело в школе верховой езды. Когда я, наконец, вывела свою лошадь из конюшни, она уныло стала на лугу в прежней позе и упрямо отказывалась сдвинуться с места. Двое мальчишек-подростков, наблюдавшие за мной, сидя на загородке, издали подбадривали меня громкими комментариями. Лошадь не двигалась с места, и все выглядело совершенно безнадежно.

Домой я ехала под непрекращающимся дождем, сердитая, разочарованная, обиженная и грустная, на сердце было тяжело от погребенной мечты. Меня охватило такое отчаяние, на какое способна только двенадцати-тринадцатилетняя девочка, которую обманула подруга, у которой рухнула мечта и которую унизили взрослые. И всю дорогу, пока я ехала на велосипеде домой, в голове у меня крутилась фраза из школьного учебника естествознания из раздела «лошади». Там было сказано, что «лошадь - это копытное животное, ведущее свое происхождение от трехпалой доисторической лошади эогиппус». и эта фраза с ее сухой научной корректностью была в моем представлении образцом непревзойденной глупости. Она выражала абсолютную, непререкаемую истину и была совершенно бесполезна в моей ситуации. Это превращало ее в издевательскую насмешку.

Много лет спустя, когда моя шизофрения прошла, и я стала студенткой, я вновь столкнулась с подобной фразой. Она была напечатана в моем учебнике психиатрии. Мое сердце тотчас же узнало ее: «Шизофрения характеризуется ослаблением социальных функций, включая трудности в установлении и поддерживании межличностных отношений, проблемы с работой или выполнением других инструментальных ролей, и снижением способности заботиться о себе, выражающемся в недостаточном умении соблюдать личную гигиену». И это, конечно же, справедливо и, конечно же, правильно, и, конечно же, выражает вполне профессиональное и обоснованное наблюдение, но вот только, какая от него польза? Да, его можно применить при взгляде со стороны, используя для объяснения и классификации: «Лошадь - копытное животное», «Шизофрения характеризуется ослаблением социальных функций». И это может использоваться для объяснений, обращенных к сторонним наблюдателям, учащимся и студентам.

«Ведущее свое происхождение от трехпалой доисторической лошади эогиппус»: «включая трудности в установлении и поддерживании межличностных отношений». Но эти фразы ничего не объясняют и не ставят себе целью объяснить ни всех бесчисленных индивидов, будь то лошади или люди, ни те совершенно особые обстоятельства, которые сделали их тем, что они представляли собой в определенной частной ситуации. Это фразы, выражающие универсальные, высокие истины, совершенно далекие от мечтаний, радостей, разочарований и слез. Фразы очень и очень правильные и потому совершенно бесполезные. Они не дают утешения и, при всей их корректности, не вызывают даже особенного любопытства. Так оно обстоит. Лошади - это копытные животные. У шизофреников ослаблены социальные функции. О чем тут еще спрашивать? На самом деле можно спросить очень многое, но в этом будет мало приятного. Поэтому мое сердце всегда настороженно относится к таким фразам. Истины без любопытства слишком часто так и остаются недостаточно проясненными.

Еще одно такое же истинное положение гласит: «Как правило, для шизофренической болезни присущи фундаментальные и характерные изменения мышления и перцепции, а также эмоций, которые становятся неадекватными и уплощенными». Так сказано и в учебной литературе, и, при всей правильности, корректности и разумности этой формулировки она все равно воспринимается как насмешка. Кто, в сущности, должен решать, какое чувство в тот или иной момент является адекватным?

Я помню серую мглу, охватившую все вокруг, особенно в последнее время перед тем, как выяснилось, что я больна. Я помню, как мир утратил все краски, и я боялась - а вдруг я уже умерла. Я не была уверена в том, существую ли я вообще по-настоящему или я всего лишь чья-то фантазия или персонаж из какой-нибудь книги. Потому что вокруг была такая пустота и все было таким серым. Я полагаю, что это можно описать как «уплощенность эмоций». Кроме того, я знаю, так как проходила это по специальности, что этот период серости, пустоты, ухода в себя_и измененности чувственных восприятий в психологии обозначается термином «продромальный синдром», под которым подразумевается период непосредственно предшествующий началу болезни, что этот период имеет некоторую продолжительность, и в некоторых случаях иногда проходит два или три года, прежде чем окружающие замечают в человеке какие-то изменения. Продромальный синдром. Серость. Оба слова описывают одно и то же состояние, однако между ними существует огромное различие. С одной стороны, клиническое описание, с другой - описание пережитого состояния. Одно и то же, но в то же время не одно и то же.