ушел, не попрощавшись!
— Ты почему такая красная? — уже в лифте спрашивает мама.
— Да елы-палы, тебе не угодишь! — психую, застегивая пуговицы на ненавистном пальто. — То слишком бледная, то слишком румяная!
— А чего завелась-то? — поправляет на мне связанный ею шарф. — Шапку доставай, дочь.
— Хватит вести себя так, будто мне десять!
— До критических дней совсем чуть-чуть осталось, ты поэтому злюка? — предполагает она, легонько щелкнув меня по носу.
— Можно хотя бы это не отслеживать! — раздражаясь все больше, демонстративно поворачиваюсь к ней спиной.
— Сашка… Ну не капризничай, — намеревается примирительно обнять меня, но створки лифта разъезжаются, и я тороплюсь покинуть душную кабину.
Выхожу из подъезда. Вдыхаю свежий морозный воздух зимнего утра. Спускаясь по лестнице, запрокидываю голову и снова изумленно таращусь на «послание», кажущееся отсюда просто нереально гигантским.
Нет, ну как он это сделал?
На ум приходят только кадры из фильма «Человек-паук».
Смеюсь. В какой-то момент моя нога вдруг скользит по обледенелой ступеньке. Я, протяжно ойкнув и не удержав равновесие, лечу вниз. Падение выходит чертовски неприятным. Издаю нечеловеческий звук и рычу в небо.
Чтоб вы понимали, на контрольную по физике в этот день я так и не попала. Спасибо, блин, Паровозову!
— Саш…
— М? — растерянно оборачиваюсь.
— Время, — подгоняет она, взглянув мельком на часы. — Паш, мы поехали. До вечера! Форма висит в гостиной.
— Брюки нормально погладила? Или как в прошлый понедельник.
— Костюм привезли из химчистки, так что заканчивай с возмущениями.
«Замутим, бесстыжая?» — эхом колотится в мозгу, пока я натягиваю сапоги в прихожей.
Нет, я бы точно никогда и ни за что не подумала, что послание на стене адресовано именно мне, но «бесстыжей» Паровозов называл меня уже не раз. Нарочно напоминая о том, что именно я была инициатором совместно проведенной ночи.
Козел! Никогда не забуду, как он ушел, не попрощавшись!
— Ты почему такая красная? — уже в лифте спрашивает мама.
— Да елы-палы, тебе не угодишь! — психую, застегивая пуговицы на ненавистном пальто. — То слишком бледная, то слишком румяная!
— А чего завелась-то? — поправляет на мне связанный ею шарф. — Шапку доставай, дочь.
— Хватит вести себя так, будто мне десять!
— До критических дней совсем чуть-чуть осталось, ты поэтому злюка? — предполагает она, легонько щелкнув меня по носу.
— Можно хотя бы это не отслеживать! — раздражаясь все больше, демонстративно поворачиваюсь к ней спиной.
— Сашка… Ну не капризничай, — намеревается примирительно обнять меня, но створки лифта разъезжаются, и я тороплюсь покинуть душную кабину.
Выхожу из подъезда. Вдыхаю свежий морозный воздух зимнего утра. Спускаясь по лестнице, запрокидываю голову и снова изумленно таращусь на «послание», кажущееся отсюда просто нереально гигантским.
Нет, ну как он это сделал?
На ум приходят только кадры из фильма «Человек-паук».
Смеюсь. В какой-то момент моя нога вдруг скользит по обледенелой ступеньке. Я, протяжно ойкнув и не удержав равновесие, лечу вниз. Падение выходит чертовски неприятным. Издаю нечеловеческий звук и рычу в небо.
Чтоб вы понимали, на контрольную по физике в этот день я так и не попала. Спасибо, блин, Паровозову!
**********
Папа помог мне добраться до квартиры. Там уложил меня на диван, осмотрел пострадавшую ногу и велел матери срочно принести из морозилки лед. Только вот с течением времени стопа опухала все больше, а боль становилась просто невыносимой. Пришлось ехать в травмпункт, а оттуда в больницу.
На основании МРТ подтвердили вывих голеностопа. Ха! Видимо, это случилось в наказание за недавнюю имитацию травмы на секции по волейболу. А нечего врать впредь.
После постановки диагноза врач провел процедуру обезболивания, вправил сустав (о, это было очень неприятно) и зафиксировал конечность в правильном положении при помощи гипсовой повязки U-образной формы: от пальцев, по низу стопы, с захватом пятки и верхней трети голени. В общем, теперь я еще краше. В довесок, передвигаться без костылей не могу, поскольку надо максимально снять нагрузку с левой ноги. Супер, что сказать…
Отец давно уехал на работу, а мама все никак не угомонится. Подсуетилась, чтобы меня оставили в больнице на пару дней. Мол на всякий пожарный.
— Поехали домой. Зачем мне здесь оставаться? Буду попросту занимать чье-то место, — спорю с ней, взывая к здравому смыслу.
— Нет, Рыжик. Остаешься, я обо всем с врачом договорилась. За тобой понаблюдают, мало ли…
— Да чего мало ли? — закатываю глаза. — Обезболивающее есть, сустав вправили, гипсовую лангетку наложили.
— Мне так спокойнее будет. Вдруг осложнения, Саш? — предполагает обеспокоенно и тут же трижды стучит по деревянной тумбе, сплевывая через левое плечо.
— Мамка дело говорит. Ага, — вклинивается в нашу беседу моя соседка по палате. Бодрая старушенция лет семидесяти.
— Вот, кисунь, принесла тебе всякие полезности. Завтра привезу обед, — выкладывает из пакета соки, фрукты и ягоды. — Мытые, если что.
— Ма, ну зачем? — вздыхаю, глядя на добротный запас провизии.
— Затем, — целует меня в лоб. — Я поехала в салон. Созвонимся. Может папа тебя проведает вечером, если получится.
— Не дергай его с работы. Со мной все в порядке, — уверяю я.
— Точно? Не болит сейчас? — косится на мою ногу.
— Немножко, — намеренно обманываю я. Лучше не говорить ей правду, в противном случае, начнет бить тревогу.
— Как же ты до туалета доберешься? С этими штуками неудобно, — ставит костыли у кровати.
— Справлюсь. Ты ж помнишь, опыт имеется, — подмигиваю я ей.
— Ладно, Санечка, я поскакала, — еще раз меня чмокает и забирает свою модняцкую сумку со стула. — Пока, солнце. До свидания, Ольга Арнольдовна! — машет старушке и наконец исчезает за дверью.
— Какая у тебя мать внимательная и заботливая, — подмечает соседка, поднимаясь с постели.
— Да. Она у меня мировая, — киваю, забирая с тумбочки грушу. — Чем вас угостить?
— Спасибо, обойдусь.
— Перестаньте! Мне это все самой не съесть. Угощайтесь!
— Ну лады.
Улыбаюсь. Недолго пришлось уговаривать.
— А у вас что с ногой? — интересуюсь, наблюдая за ней.
— Сложный перелом.
— Поскользнулись? — тянусь за салфетками. Груша сочная, аж течет вся.
— Не… Муж кретин. Я полезла лампочку менять, потому что три дня ему про нее говорила, а он хоть бы хны…
— И чего?
— И этот идиот подкрался снизу и напугал меня. Как заорет: «А ЧЁ ЭТ ТЫ, АРНОЛЬДОВНА, ДЕЛАЕШЬ?» Ну я и свалилась со страху.
— Какой кошмар, — стараюсь не засмеяться, но удержаться трудно. У меня ж слишком богатая фантазия. Сразу в красках представила себе эту сцену.
— Федя всегда был с прибабахом.
— Что делал? — наблюдаю за тем, как она уплетает клубнику.
— Из недавнего? — задумчиво почесывает нос. — Кастрюлю с голубцами мне на голову одел. Выкинул из окна мой граммофон, потому что он его задолбал. Кошку у соседей спер.
— Зачем?
— Я обмолвилась, что хочу животину.