Еще далеко от колодцев нас обдал отвратительный запах падали, который усиливался по мере нашего приближения… Наконец в такой степени запахло мертвечиной, что просто «с души воротит», точно мы вступили в область гниющих трупов. Хоть зажимай нос и беги вон!.. Казаки бранились и отплевывались, но тем не менее мгновенно и с обычным шумом окружили колодезь у возле которого валялось несколько дохлых лошадей. Два колодца были засыпаны, а в третьем, на глубине двадцати сажен, была вода, — вонючая как падаль и горькая как… уж я не подыщу и сравнения!.. Все пили ее и торопились набрать в свои сосуды… А на утро Киргизы вытащили из колодца… сперва клочья шерсти, а затем и совершенно разложившуюся козу… Нечего и говорить, что и это никого не остановило: предстоял, по словам проводников, восьмидесятиверстный безводный переход.
Кириизы принялись оттаскивать падаль, растревожили ее и еще больше заразили воздух. Об ужине и чае нечего было и думать… Выйдя за черту этой убийственной сферы, мы растянулись на бурках и, несмотря на страшный голод, заснули как убитые…
На следующий день утром сюда же подошел со своею колонной майор Аварский. Он пробыл в дороге вдвое менее чем мы, верховые, благодаря тому, [139] что накануне, потеряв нас из виду и не желая напрасно утомлять людей, блуждая за ненадежным проводником, остановился и ночевал в степи.
Подполковник П. с главными силами, как видно, и не был на Уч-Кудуке. Если он только не заблудился, то, надо полагать, прошел мимо этих колодцев по южной дороге.
Как только люди Аварского напоили верблюдов и набрали уч-кудукской воды, мы оставили эти проклятые колодцы…
До полудня все было попрежнему, но к этому времени солнце запекло необыкновенно сильно, и мы почувствовали ту нестерпимую духоту и зловещую тишину в воздухе, которые обыкновенно наступают здесь пред какою-либо резкою переменой… Физиономия степи также начала заметно изменяться: показалась более сочная зелень и местами небольшие лужайки, покрытые превосходною, мелкою травкой. Лошади сами сворачивали к таким местам как к чему-то знакомому, родному…
Вот вспорхнул пред нами давно невиданный коршун, за ним полетели в догонку одна и другая пуля, но бесполезно. Немного погодя пронеслась в стороне, точно не касаясь земли, стройная сайга с приподнятою мордочкой, вероятно испуганная нежданными гостями и дикими звуками зурны… остановилась, гордо взглянула на нашу сторону… и понеслась быстрее прежнего… Целая толпа Лезгин и [140] Киргизов, выхватив свои винтовки, с гиком помчались за красавицей, но ее и след простыл!..
Эти легкие черты некоторого оживления после бесконечного однообразия мертвой пустыни произвели на нас то приятное впечатление, которое, вероятно, испытывают люди, переплывающие океан, при появлении первых признаков недалекого берега… Они также сулили нам давно покинутую землю, — землю, к какой мы привыкли, полную движения и жизни…
Пред вечером ясное все время небо в первый раз заволоклось небольшими тучами, — еще новость. Внезапно послышались отдаленные раскаты грома и вслед за ними начали искоса накрапывать редкие, но необычайно крупные капли дождя, рассеивая степную мглу и поминутно меняя свое направление… Через четверть часа уже точно ничего и не бывало; дождь перестал и солнце запекло с прежнею силой. Только кое-где носились еще по бирюзовому небу «последния тучки рассеянной бури», словно клубы белоснежной ваты, залитые ярким светом… Воздух стал прозрачнее и чище.
Вдали, на краю горизонта точно мелькнула пред нами неуловимая сначала, но постепенно возраставшая светло-голубая полоска.
— Море!… море, господа! раздались со всех сторон радостные голоса…
Как-то трепетно забилось сердце… Вместе с другими с напряженным вниманием я устремил свои глаза в эту даль, к этому заветному для нас [141] рубежу, за которым должны кончиться если не труды, то хоть лишения, и где, наконец, должна начаться человеческая жизнь!.. И там, на востоке, немного погодя, мы ясно увидели крутые, обрывистые берега Айбугира и далеко врезавшуюся в него белую полосу мыса Ургу, а за ними, как легкая дымка, вилась на дальнем горизонте едва заметная синева Хивинского оазиса!..
Около семи вечера мы вышли из пустыни и остановились на краю скалы, у мыса Кара-Гумбет. Здесь оканчивается и степь, и сплошная возвышенность Уст-Юрт, которая подходит к самому Аралу и сразу обрывается над его водами отвесною скалой, местами боле шестисот футов вышины. Скала эта называется также Чинком, составляет на значительном протяжении западный берег Аральского моря; продолжая затем общее направление на юг, она извивается по всему протяженно Айбугира, огибает с юга продолжение этого залива, Ак-Чаганак, и непрерывно тянется на юго-запад чрез всю туркменскую степь до самого Кара-Бугазского залива Каспийского моря. У подошвы Чинка, начиная с мыса Ургу, широко расстилается на юг обширная айбугирская впадина, — бассейн бывшего залива. Даже на новейших картах, составленных специально для нашего похода, Айбугир показан заливом Аральского моря, имеющим до трехсот верст в окружности. Но теперь весь этот обширный бассейн представляет совершенно сухую впадину, местами густо поросшую [142] камышом и более или менее значительным кустарником. Воды в нем ни капли.
Оказывается, что один из западных истоков Аму-Дарьи, Лаудан, впадавший некогда в Айбугир, давно изменил на восток свое первоначальное направление, и вследствие этого прекращения питания уже лет тридцать тому назад образовался у мыса Ургу перешеек между Аралом и Айбугиром. Залив, превратившийся таким образом в озеро, начал быстро испаряться и уже не существует более десяти лет.
Кара-Гумбет, на котором мы расположились, урочище на Чинке, несколько южнее Ургу-Муруна, с разбросанными на краю скалы киргизскими могилами и с четырехугольною каменною башней, приписываемою Девлет-Гирею. Несколько позже нас прибыла сюда же колонна Аварского, и общий наш стан принял как бы праздничную физиономию. Затрещали бивуачные огни, закипела жизнь, полная говора и движения… На всех лицах сияла неподдельная радость, точно все уже забыли только что пережитые невзгоды; но, Боже, как я присмотрелся теперь, как изменились, исхудали и обросли эти, словно вылитые, темно-розовые лица!.. Но несмотря на это, люди совершенно здоровы и только у трех-четырех десятков сильно потерты ноги. Зато лошади, особенно у конно-иррегулярцев, пришли в такое состояние, что уже совершенно не способны к дальнейшей службе…
Не долго продолжалось ликование нашего лагеря. [143]
Едва стемнело, как снова послышались раскаты грома и снова полил дождь, но на этот раз как из ведра!.. Огни мгновенно погасли, и промокшие до костей люди замолкли и свернулись под своими шинелями.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});