Читать интересную книгу Плавучие театры Большой Планеты - Джек Вэнс

«Никогда».

«Ха-ха! По меньшей мере, вы откровенны. А откуда вы, если не секрет?»

Молодая особа рассеянно разглядывала карту: «В настоящее время я остановилась в Кобле. Вы часто плаваете в далекие города?»

«Время от времени. Я побывал в Крысином Фитиле и в Париковске — там, где Мёрн впадает в Виссель — и часто совершаю экскурсии по дельте Висселя».

«По сути дела, таким образом, вы — благодетель всех тех людей, которые иначе никогда бы не увидели эти экспонаты».

Гассун скромно приподнял большую белую ладонь: «Возможно. Никогда не думал об этом в таких выражениях — мне просто нравится моя работа. Мне нравится показывать другим свою коллекцию. Например, взгляните вот сюда: в этом шкафчике — окаменевший скелет огря! А здесь — транс-маска калькарского шамана! У меня есть даже средневековые серебряные монеты с Земли — они были древностями уже тогда, когда их привезли на Большую Планету!»

«Удивительно! Из всех плавучих театров ваш поистине самый замечательный!»

Гассун поднял брови: «Вы назвали мой музей „плавучим театром“? Что ж, почему нет? Меня такое определение нисколько не оскорбляет».

«Судя по всему, вы не одобряете другие развлекательные заведения?»

Гассун поджал губы: «Не сомневаюсь, что они отвечают своему назначению».

«В Лантине я присутствовала на представлениях „Очарования Миральдры“ и „Золотого фантазма Фиронзелле“. В обоих случаях спектакли были поставлены искусно, со знанием дела».

«Не спорю. Но удалось ли вам уловить, в том или ином спектакле, хотя бы намек на интеллектуальную глубину? Нет? Я так и думал. Аполлон Замп — пижон; Пеплошторм — позер. Зрители покидают их театры, ничего не почерпнув. Следует ли удивляться тому, что столько народов, живущих по берегам Висселя, практически прозябают в варварстве?»

«По-видимому, вы считаете, что плавучие театры могли бы выполнять более конструктивную роль».

«Само собой! Подумайте о человеческом уме! Он может быть изумительно плодотворен, если используется надлежащим образом. С другой стороны, без упражнения интеллект атрофируется и превращается в желтовато-серый комок жира. Но почему бы нам не пройти ко мне в кабинет, где мы могли бы продолжить беседу в более комфортабельной обстановке?»

«С удовольствием».

В кабинете Гассун поспешно освободил от хлама одно из кресел: «Пожалуйста, садитесь. Не хотите ли выпить чашку чая? Одну минуту, я извещу своего секретаря». Гассун выглянул из кабинета и громко обратился к пустому коридору: «Берард, ты здесь? Будь так любезен, отвечай, когда тебя зовут! Приготовь свежий чай и подай его в кабинете. Завари смесь из красной банки».

Гассун вернулся к мадемуазели Бланш-Астер, изучавшей брошюру, найденную на столе. Гассун уселся, пододвинул кресло поближе к столу и скрестил руки на груди: «Значит, вы интересуетесь ботаникой?»

«В какой-то мере. Не буду притворяться, что я что-нибудь понимаю в этой монографии».

«Она написана на диалекте Северного фестона XIX. Как она попала в Кобль, проделав путь через три океана и два континента, не поддается представлению. Автор обсуждает вопрос о приспособлении к туземной флоре растений, импортированных с Земли, и приводит ряд любопытнейших примеров. Он приходит к тому выводу, что экзотические организмы, по окончании периода их безусловного триумфа или абсолютного поражения, по-видимому умудряются, по выражению автора, „помириться с новым миром“ — на протяжении последующих столетий наблюдается постепенная конвергенция, сближающая интродуцированные виды с автохтонными. В заключительной части автор задает вопрос: не происходит ли нечто подобное и с человеческими существами? При этом он указывает на ряд народностей, таких, как бодецы из Отходной долины, длинношеие рюты и потемкинцы с Падраической горы, в которых уже заметна существенная эволюционная диверсификация».

«Никогда не слышала об этих племенах и о странах, где они обитают», — скромно призналась мадемуазель Бланш-Астер.

«Я могу показать вам эти страны на картах», — с готовностью предложил Гассун.

Стюард Берард, шаркая, зашел в кабинет с подносом в руках; небрежно опустив его на стол, он шмыгнул носом и удалился. Гассун прищелкнул пальцами, испытывая радостное предвкушение, и стал наливать чай в две черные керамические кружки. При этом он поднял брови и покосился на собеседницу: «Между прочим, с кем я имею честь заниматься чаепитием?»

«У меня очень длинное имя. Полезным сокращением может служить „мадемуазель Бланш-Астер Виттендор“, — посетительница положила ботаническую монографию на стол. — Меня впечатляет ваше стремление информировать и просвещать обитателей берегов Висселя и его притоков. Отважный, идеалистический замысел!»

Гассун моргнул. Неужели он поставил перед собой столь амбициозную цель? Даже если нет, приятно было заслужить одобрение столь привлекательной и умной молодой особы: «По сути дела, я еще не приступил к осуществлению столь крупномасштабного замысла. Тем более, что лишь немногие располагают способностями и знаниями, достаточными для руководства подобным проектом».

«Что, в точности, вы намерены предпринять? Полагаю, в качестве операционной базы вы будете пользоваться своим достопримечательным судном?»

Гассун откинулся на спинку кресла и устремил взор в потолок: «Честно говоря, я еще не принял окончательное решение».

«О! Очень жаль!»

Гассун сложил пальцы домиком и задумчиво нахмурился: «Это не так уж просто. Практически всюду люди предпочитают развлечения, приносящие достоинство интеллекта в жертву халтурной показухе, которую им навязывают расхожие плавучие театры. Они набиваются битком в зрительные залы этих судов просто потому, что им не предлагают ничего лучшего».

«Уверена, что вы правы, — сказала мадемуазель Бланш-Астер. — Какого рода программу вы могли бы предложить?»

Гассун испугал ее, ударив кулаком по столу. Он воскликнул звенящим голосом: «Классику, конечно! Работы земных мастеров!» Смущенный своей горячностью, владелец музея взял кружку и выпил пару глотков чая.

Немного помолчав, мадемуазель Бланш-Астер заметила: «Мне стыдно, что я так мало понимаю в этих вещах» Гассун рассмеялся: «У меня слишком смелые мечты. Мои планы непрактичны».

«Вы несправедливы к себе, — мягко возразила мадемуазель Бланш-Астер. — Глубокая правда жизни вызывает отзыв в сердцах всех людей, в каком бы обличье она ни являлась. Мне, например, скучно иметь дело с поверхностными идеями и поверхностными людьми».

«Ваши чувства делают вам честь, — отозвался Гассун. — Не подлежит сомнению, что вы проницательны и разборчивы. Тем не менее, принимая во внимание все обстоятельства, просвещение, о котором я упомянул, потребовало бы определенных усилий от тех, кому оно могло бы принести пользу. Метафорой иногда охватываются две или три абстрактные идеи одновременно, персонажи обращаются с декламациями к неизвестным лицам или существам, язык отличается архаичностью и неопределенностью… Несмотря ни на что, однако, классическим пьесам свойственна особая напряженная содержательность». Гассун снова откинулся на спинку кресла и беспокойно провел рукой по белой шевелюре, в связи с чем ее взъерошенность стала несколько несимметричной: «Я задаю себе вопросы, на которые нет ответа. Абсолютно ли искусство? Или это плоскость, пересекающая цивилизацию лишь в какой-то момент времени? Возможно, в каком-то фундаментальном смысле я спрашиваю: что несет ответственность за эстетическое восприятие — ум или сердце? Как вы могли уже догадаться, я склонен рассматривать вещи с романтической точки зрения — тем не менее, сложное искусство требует наличия аудитории, способной его воспринимать и понимать. Таково, по меньшей мере, обязательное условие».

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});