Читать интересную книгу Кровавое дело - Ксавье Монтепен

Говоря сам с собой, Жак укладывал бумагу за бумагой в ручной сак.

— Готово, — прибавил он, закрывая его. — Завтра я закончу здесь свои дела, а послезавтра уеду, чтобы повидаться в Дижоне со старым другом Леройе.

Взяв кожаный саквояж, он положил его в чемодан, запер ключом, висевшим на кольце, и спрятал под изголовье.

Жак Бернье продолжал говорить сам с собой вполголоса, так как это вошло у него в дурную привычку в течение долгих часов забот и волнений об исходе процесса. Процесс выигран, а привычка осталась.

Он начал раздеваться, и через несколько минут огонь у него погас, а постель заскрипела под тяжестью тела.

— Уф! — проворчал Пароли, вставая и проведя рукой по лбу, покрытому потом. Вид кипы банковских билетов вскружил ему голову. Глубокая морщина пролегла между бровями. Мертвенно-бледное лицо приняло выражение суровой жестокости.

Немного спустя он сам улегся и в свою очередь погасил свечу. Анджело пытался уснуть, но мрачные мысли отгоняли сон, и за всю ночь он не мог сомкнуть глаз. Как только пробило четыре, Пароли вскочил, оделся, велел ночному слуге отворить выходную дверь, дал ему на чай, прошел набережную Братства и направился к вокзалу.

Итальянец вошел в зал ожидания и стал ждать выдачи билетов. Наконец послышался звон колокольчика, извещавший пассажиров об открытии кассы.

Пароли, заслышав звонок, бросился поспешно к кассе и взял билет второго класса в Дижон. Через минуту поезд уносил его к цели путешествия, куда он должен был прибыть, впрочем, только на следующую ночь.

Глава XXIV СТАРЫЙ ЗНАКОМЫЙ

Было восемь часов утра того самого дня, когда итальянец сел в Марселе в вагон второго класса.

Молодой человек лет двадцати, с умным и веселым лицом, дышавшим здоровьем и силой, с изящными, мягкими манерами, прибыл из города на Дижонскую станцию.

Он был одет в охотничий костюм из темно-зеленого бархата, в толстые сапоги, меховую шапку с ушками, что было необходимо ввиду холодной погоды; через плечо перекинута охотничья сумка, а в левой руке — ружье.

Он вошел в контору начальника станции; тот поспешил навстречу, протягивая руку.

— Здравствуйте, милый monsieur Леон! Вы отправляетесь на охоту?

— Да, как видите, во всех охотничьих доспехах, — ответил молодой человек.

— Далеко ли едете?

— Да порядочно. Я получил вчера письмо от школьного товарища, семья которого живет в Сен-Жюльен-дю-Со. Он приглашает меня поохотиться на кабанов в лесах Вильнёв-на-Ионне, где их, по-видимому, множество. Представьте себе, я никогда еще не убивал кабана…

— Да и я также!

— О, вы не охотник, — возразил со смехом молодой человек.

— Ваша правда. Одним словом, вы поспешили принять любезное приглашение…

— Да, но не теперь. Охота назначена на двенадцатое число.

— Однако ж вы едете?

— Я хочу воспользоваться путешествием, чтобы посетить тетушку в Лароше.

— Madame Фонтана, начальницу пансиона?

— Превосходную женщину, которую я не видел с сентябрьских каникул.

— Решился ли наконец ваш батюшка отпустить вас в Париж?

— С большим трудом; он стоит на своем: что я могу учиться и в Дижоне. Но я так упрашивал, что он наконец уступил, и я уеду после Нового года.

— Признайтесь между нами, — сказал начальник станции, улыбаясь, — что вам хочется вкусить прелестей студенческой жизни.

— Еще бы, я видел очень мало Париж, но он мне нравится, и я в восторге от возможности провести в нем несколько лет, пользуясь свободой, хотя…

Молодой человек смутился.

— Хотя? — повторил его собеседник, снова улыбаясь. — Есть у вас какая-нибудь тайна? Уезжая в Париж — надеюсь, что мой вопрос не покажется вам нескромным, — не оставляете ли вы свое сердце в Дижоне?

— Если бы в Дижоне, так я и не поехал бы.

— Где же?

— В Лароше.

— Вы влюблены? Серьезно влюблены?

— Мне кажется, что это свойственно моему возрасту.

— О, конечно! Но я держу пари…

— Какое?

— Держу пари, что ваш уважаемый батюшка, честь и слава всех нотариусов, живой кодекс общественных приличий, покровитель браков вполне разных с точки зрения количества приданого, не посвящен в тайну этой любви.

— Ваше пари выиграно.

— Я уверен, дело идет о привязанности таинственной, романтической, поэтической.

— Не ошибаетесь.

— Без сомнения, девушка хорошенькая?

— Хорошенькая — это слишком мало. Представьте себе красоту Рафаэлевой мадонны с грацией парижанки.

— Сколько ей лет?

— Шестнадцать.

— Есть состояние?

— Думаю, очень маленькое.

— По крайней мере надежды в будущем?

— Сомневаюсь.

— Эх, эх, любезный monsieur, очень молодая, без состояния и без надежды на будущее — боюсь, что это не подходит вашему батюшке.

— Увы, я и сам боюсь того же.

— Так что же вы думаете делать?

— Не говорить решительно ничего теперь, а открыть свою любовь позже, когда Эмма-Роза и я достигнем того возраста, когда с нами нельзя уже будет поступить как с детьми. Черт возьми, деньги не все в жизни! Они не составляют счастья.

— Но также и несчастья не делают! — возразил, смеясь, начальник станции.

— Я согласен с вами, что деньги — вещь хорошая. Ну так что же? Мой отец богат, даже очень богат. Значит, я тоже буду богат, и моя милая Эмма может не иметь ничего…

— Mademoiselle Эмма из Лароша?

— Нет, из Парижа.

— Правда, вы сейчас упоминали о ее грации истинной парижанки. Держу пари, что она воспитывается в пансионе вашей тетушки!

— Вы правы.

— Madame Фонтана должна знать ее семью и возможен ли брак между вами с точки зрения вашего батюшки.

— Какая-то тайна окружает Эмму-Розу, что делает ее для меня дороже. Ее мать — вдова, сказала мне тетушка не совсем уверенным голосом. Она занимается торговлей и обожает дочь, об образовании которой очень заботится. Плата за воспитание в пансионе вносится по третям с большой аккуратностью; но, повторяю, тьма покрывает рождение этой девочки, фамилия которой даже неизвестна тетушке, так как мать называет себя просто madame Анжель.

Начальник станции покачал головой с видом, не одобряющим планы Леона.

— Черт побери! — воскликнул он. — Все эти обстоятельства послужат, конечно, большим препятствием. Ваш отец не охотник ни до тайн, ни до потемок, а любит все начистоту. Будьте уверены, что он мечтает вас женить как раз противоположно вашему проекту и не даст согласия на брак с Эммой.

— Конечно, я не пойду против воли отца, но и другой жены, кроме Эммы-Розы, у меня не будет.

— Как, неужели это так серьезно?

— Еще бы, очень серьезно! Я люблю эту девушку всей душой и стремлюсь в Париж вовсе не ради развлечений в Латинском квартале, а в надежде, что Эмма выйдет скоро из пансиона и тогда мне можно будет видеться с нею в доме ее матери, которой я признаюсь в своих чувствах, умоляя не выдавать дочь ни за кого другого, а сохранить для меня, потому что со временем батюшка согласится.

Начальник станций недоверчиво улыбнулся. Леон понял и с живостью спросил:

— Вы полагаете, ничто не в силах сломить упорство отца?

— Я думаю, что через два или три года вы сами перемените свое мнение.

— Почему?

— Потому что дело идет о юношеском увлечении, которое скоро угаснет…

— Никогда! — перебил Леон.

— Ба! Так думают всегда, но с течением времени наступает и забвение…

— Со мной этого не случится!

Разговор прервал служащий, пришедший предупредить начальника станции, что пора выдавать билеты. Леон взял билет первого класса до Лароша и сказал:

— Ни слова батюшке.

— Вот уж напрасно предупреждаете! Будьте спокойны, я не способен открывать чужие секреты.

Поезд подошел к станции. Леон вскочил в вагон первого класса, дверца которого была открыта. Раздался свисток, и поезд тронулся. Сыну нотариуса предстояло ехать пять часов.

Глава XXV ПАНСИОН ДЛЯ ДЕВИЦ

В два часа сорок пять минут Леон прибыл в Ларош, красивый маленький городок, построенный полукругом на берегах Ионны. Старинные дома, живописный вид, красивые берега, покрытые виноградниками и мелким лесом; местоположение великолепное, воздух здоровый.

Недалеко от вокзала виднелся на вершине холма большой дом, окруженный парком. Над входом красовалась надпись:

«Пансион для молодых девушек madame Фонтана».

Сюда-то и направлялся сын дижонского нотариуса — к своей тетке, вдове Фонтана. Ее учебное заведение пользовалось, да и теперь еще пользуется, вполне заслуженной славой.

Почти все богатые обитатели маленьких городов и деревень, лежащих в окрестностях Лароша, отдавали своих дочерей в пансион madame Фонтана. Из сотни пансионерок насчитывали дюжину, привезенных из Парижа. В их числе была и Эмма-Роза.