Читать интересную книгу Уловка-22 - Джозеф Хеллер

Фамилия лейтенанта была Мадд. Сержанту Таусеру, не терпевшему ни насилия, ни пустых затрат, казалось возмутительной расточительностью доставлять воздушным путем человека через океан только для того, чтобы его разнесло в клочья над Орвьетто менее чем через два часа после прибытия в часть. Никто не мог припомнить, что это был за человек и как он выглядел, и меньше всего это могли сказать капитаны Пилтчард и Рен, которые помнили только, что вновь прибывший офицер показался в палатке оперативного отделения в самое время, чтобы не опоздать на свидание со смертью. Оба капитана чувствовали себя неловко, и, когда заходил разговор о покойнике в палатке Йоссариана, слегка краснели. Хорошо рассмотреть Мадда смогли только те, кто летел с ним в одной машине, но их тоже разнесло в клочья.

Только Йоссариан знал точно, что представлял собой этот Мадд. Мадд был неизвестным солдатом, которому не повезло, ибо единственное, что известно о неизвестных солдатах, — это то, что им не повезло. Им было суждено погибнуть. И этот погибший был действительно неизвестен, хотя его пожитки лежали кучей на койке в палатке Йоссариана, почти в том же виде, как их бросил три месяца назад вновь прибывший пилот в тот день, когда он официально еще не прибыл в эскадрилью. Уже тогда эти вещи были пронизаны тлетворным запахом смерти, через два часа этот дух стал сильнее, а на следующей неделе, во время великой осады Болоньи, висевший в воздухе влажный туман вонял серой, плесенью и смертью, пропитывая каждого, кто готовился к вылету.

Избежать участия в налете на Болонью было невозможно: полковник Кэткарт заявил, что его полк добровольно берется разбомбить склады боеприпасов в Италии, поскольку для тяжелых бомбардировщиков, летающих на большой высоте, эта задача оказалась непосильной. Операция откладывалась со дня на день, и с каждым днем усиливалась смертная тоска.

Мрачные предчувствия переходили в прочную уверенность. Цепкий, непреодолимый страх перед верной смертью расползался по эскадрилье, как заразная болезнь, а дождь все лил и лил, и казалось, он протекает в души пилотов, разъедая их самообладание. От каждого разило формалином. И некуда было обратиться за помощью, даже санчасть по приказу подполковника Корна была закрыта, чтобы никто не мог сказаться больным, как это случилось в один прекрасный день, когда всех пробрал какой‑то загадочный эпидемический понос и командованию пришлось отменить полеты. На сей раз дверь санчасти была наглухо закрыта, жалобы на болезни не принимались. Когда дождь ненадолго прекращался, доктор Дейника влезал на свою высокую табуретку и безмолвно и безучастно выслушивал разнообразные жалобы, за которыми таился страх. Он сидел на своем табурете, похожий на нахохлившуюся сову, а над ним, над закрытой дверью, висела прицепленная капитаном Блэком зловещая надпись. Капитан Блэк считал, что это шутка, но Дейника не стал снимать плакатик как раз потому, что не видел в нем ничего смешного. Надпись, обведенная черной рамкой, гласила: «Закрыто по случаю смерти в семье. Об открытии будет сообщено особо».

Страх витал и в эскадрилье Данбэра. Данбэр с любопытством заглянул в палатку санчасти, где царил полумрак, и заметил неясный силуэт доктора Стаббса, который сидел в палатке перед бутылкой виски и пузатым графином с питьевой водой.

— Как вы себя чувствуете? — спросил он уважительным тоном: надо же было с чего‑то начать разговор.

— Скверно, — ответил доктор Стаббс.

— А что вы здесь делаете?

— Сижу.

— Я полагаю, больных нет?

— Нет.

— Тогда зачем же вы тут сидите?

— А где мне сидеть? В этом проклятом офицерском клубе с полковником Кэткартом и Корном? Вы знаете, что я здесь делаю?

— Сидите.

— Я имею в виду, что я делаю в эскадрилье, а не в санчасти. Вы лучше не умничайте, а попробуйте сообразить, что может делать доктор в эскадрилье.

— Во всех других эскадрильях санчасти наглухо заколочены, — заметил Данбэр.

— Если хоть один больной войдет ко мне, я освобожу его от полетов, — поклялся, доктор Стаббс. — И плевал я на всякие указания свыше.

— Вы не имеете права никого освобождать от полетов, — напомнил Данбэр. — Разве вы не знаете приказа?

— А я всажу ему укол в мягкое место и все равно освобожу от полетов, — саркастически расхохотался доктор Стаббс, заранее радуясь такому обороту дела. — Они думают, что могут запретить людям жаловаться на болезни, мерзавцы!

— Ух, опять какой пошел…

Снова зарядил дождь, сначала он зашуршал в листве, потом забарабанил по грязным лужам, застучал по крыше палатки.

— Все промокло, — сказал доктор Стаббс с отвращением. — Все выгребные ямы в лагере переполнены водой, к уборным не подойдешь. Весь мир, будь он проклят, провонял, как морг.

Они замолчали. Со стороны казалось, что они никогда уже больше не раскроют рта. Спустилась ночь. С необычайной остротой они ощутили свою отчужденность от всего мира.

— Включите свет, — предложил Данбэр.

— Здесь нет света. Мне не хочется пускать движок. Знаете, больше всего я радуюсь, когда спасаю человеку жизнь. И вот что мне интересно: какой, черт побери, смысл их лечить, если им все равно так или иначе суждено погибнуть?

— Смысл есть, не сомневайтесь, — заверил его Данбэр.

— Есть смысл? Так в чем он?

— Смысл в том, чтобы как можно дольше не дать им умереть.

— Да, но каков все‑таки смысл их лечить, если им все равно придется умереть?

— Вся штука в том, чтобы вообще об этом не думать.

— Штука штукой, а в чем же, черт побери, смысл?

Данбэр секунду поразмыслил и сказал:

— Дьявол его знает.

Казалось бы, ожидание предстоящего налета на Болонью должно было чрезвычайно радовать Данбэра, ибо минуты текли, как недели, а часы тянулись, как столетия. А вместо этого минуты ожидания казались ему пыткой, потому что он знал, что, скорее всего, живым ему не вернуться.

— Вам действительно нужен еще кодеин? — спросил доктор Стаббс.

— Да. Для моего друга Йоссариана. Он уверен, что живым ему не вернуться.

— Йоссариана? Это еще кто такой? Что это еще за дурацкая фамилия? Это не тот ли, что надрызгался вчера вечером в офицерском клубе и затеял драку с подполковником Корном?

— Он самый. Ассириец.

— А‑а, этот сумасшедший мерзавец.

— Не такой уж он сумасшедший, — сказал Данбэр. — Он поклялся, что не полетит на Воловью.

— Вот его я и имею в виду, — ответил доктор Стаббс. — Может быть, этот сумасшедший мерзавец — единственное разумное существо среди нас.

11. Капитан Блэк

Первым об этом узнал капрал Колодный, принявший телефонограмму из штаба авиаполка. Новость потрясла его настолько, что он тут же на цыпочках пересек палатку разведотдела и испуганным шепотом передал сообщение капитану Блэку. Тот мирно клевал носом, положив на стол голенастые ноги.

Капитан Блэк вспыхнул, подобно магнию.

— Болонья? — закричал он в полном восторге. — Великолепно, будь я проклят? — Он громко расхохотался. — Неужто Болонья? — Он снова засмеялся и затряс головой в радостном изумлении. — Ну, парень, мне просто не терпится увидеть морды этих мерзавцев, когда они услышат, что им лететь на Болонью. Ха‑ха‑ха!

С тех пор как майор Майор обвел его вокруг пальца и получил должность командира эскадрильи, капитан Блэк впервые смеялся так весело и так искренне. Сдерживая ликование, он неторопливо вышел из‑за стола и подошел поближе к барьеру: ему хотелось получить максимум удовольствия при виде летчиков, когда они придут за комплектами карт и узнают, что их ждет.

— Да, да, субчики, вы не ослышались — Болонья! — отвечал он пилотам, которые недоверчиво переспрашивали, действительно ли их ждет Болонья. — Ха‑ха‑ха! Язви вас в печенку, мерзавцы! Ну теперь‑то вы влипли.

Капитан Блэк вышел из палатки, желая насладиться тем эффектом, который произведет новость на всех офицеров и сержантов. Они уже собрались со своими бронекостюмами у четырех грузовиков, стоявших в центре расположения эскадрильи.

Капитан Блэк был высокий, поджарый, унылый, апатичный и раздражительный человек. Он брил свое бледное, заостренное книзу лицо раз в три‑четыре дня, и, как правило, над его верхней губой торчала рыжевато‑золотистая щетина. Сцена, разыгравшаяся у входа в палатку, не обманула его лучших ожиданий. Все лица вокруг разом одеревенели. Капитан Блэк плотоядно ухмылялся, приговаривая: «Язви вас в печенку!»

После гибели над Перуджей майора Дулута, когда капитан Блэк чуть было не занял место командира, приказ о налете на Болонью оказался самым праздничным событием в его жизни. Получив известие о гибели майора Дулута, капитан Блэк едва не запрыгал от радости. Хотя прежде он никогда всерьез не задумывался о возможности стать строевым командиром, теперь он сразу сообразил, что по логике вещей именно ему предназначено стать преемником майора Дулута. В эскадрилье он занимался такой тонкой работой, как разведка, и, следовательно, считал себя самым проницательным человеком во всей части. Правда, в отличие от майора Дулута и командиров других эскадрилий, капитан Блэк не участвовал в боевых операциях, но зато в его пользу можно было привести другой, довольно веский аргумент: поскольку его жизнь не подвергалась опасности, он мог занимать свой пост столь долго, сколь родина нуждалась в его услугах. Чем больше капитан Блэк размышлял над этим, тем более неизбежным казалось ему новое назначение. Требовалось только, чтобы кто‑то быстренько замолвил за него нужное словцо в нужном месте. Он поспешил к себе в кабинет, чтобы наметить план действий. Усевшись на вращающемся стуле, забросив ноги на стол и смежив веки, он дал волю воображению: он видел себя в роли командира эскадрильи, и зрелище это было прекрасно!