Прождав оставшиеся десять минут, предоставленных им Летиции, Тюльпан сел верхом и отправился в лагерь Вэлли Форж.
Конец чудесной истории любви!
- Отлично, - раздраженно думал он, - она сделала выбор. И каковы бы ни были обстоятельства, выбор сделан! Ну это же надо: предпочесть мне этого старикашку!
Он был неправ думая так, Летиция не предпочла ему этого старикашку, но сбитая с толку жалостью, слишком исполненная чувством христианского милосердия, не могла не думать, что то, что причиняет вам большую боль, идет на благо вашей душе, и была настолько корсиканкой, что вышее ценила страдание, чем счастье, решив продолжить крестный путь горести, на который вступила со времени замужества с Элмером. Возможно здесь мы и ошибаемся, но спросим себя, может быть столь сильным поступком Летиция хотела в какой-то степени изумить Фанфана? Возможно. Кто может судить? Как бы там ни было, Тюльпан, отправившийся к Вэлли Форж, был поражен.
- Тупая англичанка, - ворчал он. - Да, мсье, тупая англичанка! А вспомнить только её мокрые глаза и этот жгучий черный взгляд, скрестившийся с моим! Она предпочла лагерю Вэлли Форж и лишениям со мной роскошную жизнь с полковником-"омаром"!
Он прекрасно знал, что несправедлив, неся такую ахинею, но не мог не высказать ядовито и от всей души разочарование, и безумное сожаление.
Какое-то время спустя его ярость исчезла, он залился слезами, доверив свои чувства солнцу, птицам и ветру.
- Прощай, Летиция, прощай музыка моей жизни, буря моей юности. Я понял смерть, потому что потерял надежду.
Он покачивался в такт шагу животного, как сраженный седок на лошади, продолжавшей свой привычный путь. Лошади, несущей в объятия ночи раненного любовью.
5
Беда не приходит одна, и Тюльпан узнал это около получаса спустя по возвращению в Вэлли Форж, на следующий вечер. Входя в палатку Лафайета, чтобы выразить свое почтение, уведомить о своем возвращении и сказать, что он к его большому сожалению не был счастлив в любви, он вышел оттуда несколько ободренный горячей симпатией, которую ему засвидетельствовал генерал-майор, но спрашивая себя, почему последний показался ему смущенным. Он понял почему, когда вернувшись в свой барак с намерением поспать часов пятнадцать подряд, он обнаружил там, в отличие от последнего раза, огонь в камине, свечу на столе - и Присциллу Мильтон.
Она шила.
Не говоря ни слова, Тюльпан тотчас расположился перед камином, поставив ноги к огню. Прошло десять минут, прежде чем резким голосом Присцилла не воскликнула разочарованно:
- Итак? Может быть скажешь добрый вечер?
- Вот новость! Кому? Здесь никого нет! Мисс Мильтон меня покинула. Вот и записка: "Я тебя покидаю. Прощай!"... Тогда я ей сказал "прощай" тоже.
- Ты мне ничего не говорил, потому что меня не было!
- Я сказал тебе "прощай" в уме, но я могу сделать это и сейчас вслух, раз ты здесь.
- Что? (Она поднялась, кулаки на бедрах.) Ты меня гонишь?
- Я не гоню тебя, потому что ты ушла.
- И почему я ушла, скажи на милость? Потому что я хотела преподать урок. Ах, ты сейчас меня услышишь, мой мальчик! Ты сейчас услышишь все до конца. И у меня есть что тебе сказать, я тебя уверяю!
- Слушай, Присцилла, ты ушла или нет?
Она была ошеломлена, услышав это и заявила, что если даже и ушла, то, во всяком случае, теперь вернулась!
А он невозмутимо спросил:
- Подожди спорить. В доме есть что поесть?
Ну, тут она взвыла:
- Он хочет, чтобы я его кормила, тогда как сам меня обесчестил!
- Ага! Хлеб, пеммикан, - сказал Тюльпан, открывший шкаф и расположившийся за столом со съестными припасами. - Я тебя слушаю. Я тебя обесчестил?
- Нет, подожди, откуда ты пришел? Одетый вот так, лесным охотником?
- Я шел через леса, - сказал он с полным ртом.
- Леса! (Язвительный и оскорбленный смех). По девкам шлялся!
- Военная тайна, детка.
И тут она выдала все сразу, заикаясь от ярости и бессвязно лопоча:
- Маленькая палатка генерал-майора, та, что рядом с большой и где я занимаюсь глажением его белья. Это трусики из китайки... или его белая жилетка, я уже не помню, меня ударило как обухом по голове...
- Шишки нет, я надеюсь?
- Не на голове! В моем сердце, ты знаешь, что означает это слово. В этот день, когда он вернулся из Баррен Хил...
- Кто?
- Лафайет. За день до тебя. Почему ты вернулся позже?
- Нужно полагать, что мы ходим с разной скоростью. (Он выпил рома.) Если тебя это может удовлетворить, я был оставлен в арьергарде с вирджинцами и ирокезами.
- Боже мой! - проскрежетала она, с трагическим видом опускаясь в кресло, - Что мне пришлось услышать! Лафайет и главнокомандующий Вашингтон, беседовали в двух метрах от меня Постой! Это были трусики из китайки. И я их сожгла - завопила она, - дыра с мою руку из-за того, что я услышала...
- Сожалею.
- Он - Лафайет - рассказал Вашингтону, что только благодаря сведениям, полученным тобой в Филадельфии, он не попал в сеть англичан.
- Ты должна меня поздравить.
Фраза вылетела как раскаленное пушечное ядро, такое же красное, каким стало от негодования лицо Присциллы Мильтон:
- Но в Филадельфии ты был, по словам твоего шефа, чтобы строить глазки жеманнице возле которой крутишься, кажется с Мафусаила! (Она хотела сказать "со времен столь долгих, как жизнь Мафусаила", но Тюльпан понял и не поправил.) - Вот что я слышала. Итак? Ты ничего не ответишь? Отвечай!
- А если я тебе отвечу, дерьмо! - прорычал Тюльпан, которого взбесило слово "жеманница" применительно к Летиции. Он не позволит никому другому, кроме себя, оскорблять её.
Резкое словцо так заткнуло рот словоохотливой Присцилле, что та не нашла ничего лучшего, как разреветься и уйти из барака, хлопнув дверью с такой силой, что погасла свеча.
Тюльпан тотчас пожалел о своей резкости. Это не входило в его привычки. Постигшее его разочарование это объясняло, но не извиняло. Пусть он был изнурен,, особенно морально, но не стал ложиться в свое убогое ложе, как намеревался, а отправился на поиски Присциллы.
Все таки здесь она была его компаньонкой. И по крайней мере держалась за него. Как кровопийца, да, но держалась. Все было бы ничего, не будь она такой ревнивой, невыносимо скучной и болтливой. Зато она достаточно хорошо умела занималась любовью, не так ли? Может быть потому, что он выпил несколько больше рома, чем позволял скудный обед, вся его неприязнь к Присцилле исчезла и в то же время вновь вспыхнула злоба на Летицию. Возвращаясь из Филадельфии, он очень сожалел, что в гневе не подумался постучаться к очаровательной Ненси Бруф, чтобы отомстить с ней за подлую увертку мадам Диккенс, прежде Летиции Ормелли. И почему бы не сделать это с Присциллой? Она не стоит Ненси, но восстановит все же его осмеяное уважение к самому себе и, во всяком случае, отвлечет его от наваждения, доставив капельку счастья.