еще Аристотелем в приведенном рассказе. Насколько, впрочем, еще неточны были сведения Аристотеля, можно видеть, например, из утверждения его, будто в Индии философы назывались каланами — название, которое греки приписали браманам по имени брамана Калана, сопровождавшего Александра при его возвращении из Индии в Персию, а в Сирии иудеями. Из такого взгляда на индийцев и иудеев, как на философов по преимуществу, вытекали одинаково и распространенное среди греческих писателей начала эллинистической эпохи обыкновение сопоставлять и сближать их между собою и тот интерес, который возбудили среди греков оба народа, в особенности же иудеи, с которыми греки, как мы видели, в скором же времени получили полную возможность прийти в более близкое и постоянное соприкосновение.
На этом мы заканчиваем наш обзор сведений об иудеях, содержащихся в сочинениях греческих писателей доэллинистического времени. В результате нашего исследования мы приходим к предвиденному нами заключению, что греки классического периода ничего или почти ничего не знали об Иудее и ее населении. По крайней мере, они совершенно не выделяли иудеев из среды остального населения Сирии и, как можно заключить отсюда, по-видимому, и не подозревали о их существовании в качестве отдельного, живущего обособленной политической жизнью народа. Первое заслуживающее некоторого доверия упоминание об Иудее и об иудеях содержится в только что разобранном нами сообщении Аристотеля о его встрече в Малой Азии с эллински образованным иудеем. Но если, с одной стороны, по времени это упоминание стоит уже, в сущности, на границе эллинистической эпохи, то, с другой стороны, и неточность содержащихся в нем сведений, и самое содержание, и форма изложения — все свидетельствует о недавнем, только что начинающемся знакомстве с иудейским народом. При этом чрезвычайно характерными представляются и тот необычайный интерес, и впечатление, какое произвела эта первая же встреча между греческим философом и представителем иудейской нации на первого. Не менее характерен также и тот взаимный обмен мнений, во время которого философ-иудей выпытывал у своих греческих собеседников их познания и сведения и в свою очередь делился с ними собственными познаниями и взглядами.
б. Данные греческой эпиграфики
По своей древности и содержанию особенно выделяются две надписи второго века до Р.Х., касающиеся отпущения на волю рабов-иудеев и найденные в числе многочисленных документов подобного рода в Дельфах.
Шюрер
Исследование тех немногих текстов греческих авторов классического периода, в которых так или иначе можно было бы видеть намек на иудеев, показало нам, что в действительности эти тексты не имеют в виду специально иудеев и, во всяком случае, не могут служить доказательством более близкого знакомства греков доэллинистической эпохи с иудейским народом. Молчание греческих писателей об этом последнем до времени первого похода Александра Македонского в Азию представляется полным и абсолютным. Первым писателем, у которого мы встречаем упоминания об иудейском народе и более детальные, хотя и далеко не всегда достоверные сведения о нем, был Гекатей Абдерский, современник Александра и Птолемея Лага (разобранный в предыдущем параграфе рассказ Аристотеля, хотя по времени излагаемых в нем фактов и относится еще к концу предшествовавшей эпохи, по записан он Клеархом не ранее конца четвертого столетия, следовательно, не ранее времени литературной деятельности Гекатея)[72].
Что факт такого полного и абсолютного молчания греческих авторов классического периода не может быть объяснен какими-либо случайными причинами, можно заключить уже из того обоюдного интереса, который, как мы видели, оба народа возбудили друг в друге с момента первой же встречи и соприкосновения между ними. Надо полагать, что, если бы тот или иной греческий автор предшествовавшего времени имел под руками сведения об иудейском народе, он не замедлил бы поделиться ими со своими читателями. Таким образом, уже факт молчания греческих авторов об иудеях сам по себе оказывается достаточным, чтобы на основании его судить не только об отсутствии каких-либо сношений между греками и иудеями, но и о почти полном неведении их друг о друге. Однако этот вывод, к которому мы пришли путем анализа литературных данных, мы имеем возможность проверить еще и при помощи богатого документального материала, представляемого греческой эпиграфикой. Если, с одной стороны, эти данные совершенно свободны от какой-либо примеси субъективного элемента, неизбежного во всяком литературном произведении, то, с другой стороны, обилие и разнообразие материала, представляемого греческой эпиграфикой, является лучшим ручательством за полноту сделанных на основании изучения ее выводов и за устранение из таких выводов элемента случайности.
И вот, просматривая богатый материал, представляемый греческой эпиграфикой доэллинистического периода, мы не найдем там ни одного случая прямого указания или упоминания об иудеях, ни одного факта, который свидетельствовал бы о пребывании в Греции хотя бы одного иудея или подтверждал бы существование каких-либо отношений и общения между греками классического периода и отдельными представителями иудейской нации. Мы не встречаем решительно ни одного иуде я, ни одного иудейского имени среди многочисленных данных о рабах и вольноотпущенных, равным образом, как и среди данных о метеках (чужеземцы и рабы, отпущенные на волю, не имели гражданских прав. — Прим, ред.), занимавшихся в греческих городах торговлей и ремеслами, число которых в главнейших торговых и промышленных центрах Греции также достигало весьма значительных размеров.
Наиболее многочисленный слой чужеземного варварского населения в греческих городах составляли рабы, число которых в отдельных случаях равнялось или даже превышало общее число свободных граждан. Поэтому прежде всего и естественнее всего было бы искать иудеев среди рабского населения Греции (косвенное указание на продажу иудейских рабов в Грецию мы имеем в ветхозаветной пророческой литературе). Однако несмотря на то, что мы располагаем вполне достаточным материалом для того, чтобы судить о происхождении значительной части рабского населения Греции, за все время вплоть до второй половины второго столетия до Р.Х. мы тщетно стали бы искать в массе эпиграфического материала хотя бы одного прямого и определенного указания на происхождение отдельных рабов из Иудеи. Первый известный нам случай упоминания рабов иудейского происхождения в греческих документах мы встречаем в двух надписях из собрания изданных Wescher’ом и Foucart’ом дельфийских надписей, представляющих собою акты отпущения рабов на волю. В одной из этих надписей речь идет об освобождении иудейской рабыни и ее двух дочерей, другая надпись говорит об освобождении раба, не только иудея по происхождению, но и носящего определенное иудейское имя Иуды. Обе эти надписи относятся приблизительно к одному и тому же времени, именно ко второй четверти второго столетия до Р.Х.[73]
Таким образом, первое документальное подтверждение присутствия рабов иудейского происхождения, а, вместе с тем, и иудеев вообще