Читать интересную книгу Фреска - Магда Сабо

Хоть бы нечистый унес Приемыша из дому, мало того, что из-за старика он не может поселить при доме капеллана, так еще этот Арпад отнимает лишнюю комнату. А Жужанну давным-давно следовало бы выселить из спальни.

«Всякая душа да будет покорна высшим властям; ибо нет власти не от Бога, существующие же власти от Бога установлены. Посему противящийся власти противится Божию установлению; а противящиеся сами навлекут на себя осуждение». Апостол Павел истолковал все яснее ясного. Мало ли анонимных писем он получает! Ну что ж, пускай себе пишут! Да простит ему Господь, но порой у него возникает греховное подозрение, будто часть этих писем, текст которых составлен из газетных вырезок, наклеенных на лист бумаги, и в которых наряду со страшными проклятиями попадаются умные и достойные внимания мысли, писал не кто иной, как его тесть. Жалкий глупец! Бонифаций Жимель, которого старик поминает по десяти раз на дню, первым в Люцерне подписал воззвание за мир. Вчера Ласло Кун своими глазами прочитал об этом в газете «Мир и свобода», и, не будь у него сейчас голова занята другими заботами, он бы принес из Совета этот номер, доставил бы старику несколько веселых часов. То-то было бы пролито горьких слез и в утешение пропущено стаканчиков! Bonifacius Apostata.[9] Апостол Павел в своем послании высказался так ясно и недвусмысленно! Какие тут нужны еще толкования? Чего добивается старик? Чтобы пала церковь и погибла вера Христова? И вообще чего нужно людям от него, Ласло Куна? Он не произнес публично и не написал ни единого слова, в правоте которого не был бы убежден. Неисповедимы пути Господни и власть Его безгранична, ныне же Господу было угодно вверить страну коммунистам. Но ведь двери храмов открыты для верующих, служителям церкви не препятствуют в совершении обрядов крещения и причастия, а главное – коммунисты тоже жаждут утвердить мир. Кто не стремится к миру, тот, очевидно, желает войны! Он, Ласло Кун, не хочет больше войны! Никогда, ни За что!

Вчера к ночи его охватил нестерпимый жар, все тело горело огнем. Когда они легли, Янка уже не плакала, не жаловалась, как обычно, что смертельно устала, – в тот день не было в доме ни большой стирки-глажки, ни генеральной уборки, поток слез иссяк, и после известия о смерти тещи жизнь в доме постепенно возвращалась в обычную колею. Он припал к Янке, как скиталец, после долгих странствий вновь обретший дом. В сумраке комнаты лица ее не было видно, только под рукою ощущалась нежная округлость плеч и теплая сухая кожа. Контуры ее плеч, пинии рук напоминали другие очертания, настолько знакомые, что сердце щемило. Какой огонь сжигал его вчера ночью – наверное, и потопом не залить было этот жар! После минуты близости Янка не догадалась помолчать, не выждала даже, пока успокоится его дыхание; высвободившись из объятия, она спросила: «Твои черные ботинки не жмут? А то я надену их на колодки, чтобы растянуть не много до похорон». Он не ответил жене, хотя ответить очень хотелось; с губ готово было сорваться ужасное слово, какое-то ругательство, некогда услышанное от Анжу, но горло его перехватило и не было сил говорить. Янка подумала, что он хочет спать, укрылась одеялом и через минуту-другую уже спала. Во сне она чуть повернулась, устраиваясь поудобнее, и затихла. Да, счастье, что нож лежал в ящике кухонного стола, далеко от спальни. Окажись этот нож под рукой, в ящике ночного столика, Ласло Кун убил бы Янку.

Он машинально сорвал и съел несколько слив. Утром он наспех выпил чашку чая, стараясь уйти пораньше, чтобы не вступать в разговор со старухой Дечи; и вчера за ужином сидеть с нею было невмоготу. Этот тягостный ужин! Тесть во главе стола – нестерпимое кощунство, что в их доме самое почетное место за столом по-прежнему занимает тесть! – Янка в конце стола, он, Ласло Кун, по левую руку от тестя, будто гость в собственном доме. Прибор для старухи поставили рядом с ним, а напротив него сидели Жужанна и Приемыш. Кусок встанет поперек горла! Должно быть, это у него чисто нервное, странные спазмы! когда перехватывает горло, и даже жидкую пищу не проглотить. Вчера днем, когда епископ угостил его рюмочкой коньяка, он в какой-то момент почувствовал: сейчас коньяк будет исторгнут на скатерть, – спазмы не давали сделать глоток. А в тот раз, когда он с улицы Кёлтэ вернулся к себе в гостиницу, его рвало желчью, точно беременную женщину.

Как странно вел себя вчера епископ, он словно был чем-то обеспокоен и недоверчив. «Почему ты не соглашаешься сразу?» – спросил он, подавляя раздражение, и было видно, что его терзает какая-то мысль, которую он не хочет высказать вслух. Секретарь потом шепнул Ласло Куну, что епископ питает подозрение, уж не из политических ли соображений Ласло Кун колеблется. Какая нелепость, что они, служители церкви, не решаются быть откровенными и говорить без недомолвок. В душе он, Ласло Кун, убежден, что епископ действует из самых благих побуждений, и надеется, что епископ также хорошего мнения о нем. Конечно, согласись он принять пештский приход – а именно об этом шла речь, – он сделал бы шаг, сопряженный с важной политической миссией. Не случайно главе церковного прихода в столице полагается служебная машина, возможны и заграничные поездки. Хорошо бы владеть французским, как тесть, говорить на этом языке так же свободно и изящно, как изъясняется старик на немецком и английском.

В позапрошлом году, когда он был в Пеште, он случайно оказался рядом с тем столичным приходом. Какой ухоженный сад и прекрасный дом у священника, и асфальтированный подъезд к дому. Вспыхни война, и вся эта благодать обречена на погибель. Не дай бог! Пусть растет Жужанна при мире и благополучии! Ему очень хотелось бы переселиться в Пешт. Приход в Пеште – это лишь первый шаг на пути духовного пастыря, завершающим было бы епископство в Придунайском крае. Чего это ныла Янка? Ее-де пугает большой город, по ней – так лучше бы им остаться здесь… Чушь какая! Если бы им удалось уехать отсюда, то старика и Приемыша можно было бы оставить в Тарбе. «Возвесели нас за дни, в которые ты поражал нас, за лета, в которые мы видели бедствия». А сколько таких лет было в его жизни! Но Господь милостив.

Как же ему поступить? Он бы уехал отсюда немедля, но до разговора с Аннушкой он не может дать епископу окончательный ответ. Можно было бы застать Аннушку сегодня утром в гостинице, но старик портье знает его в лицо, да, пожалуй, и Аннушку видел когда-то. Нет, нельзя ему встречаться с Аннушкой на людях, нельзя, чтобы посторонние прознали об этом. Если раньше никак не удастся, то после погребения он пригласит Аннушку в кабинет капеллана, там можно будет спокойно поговорить с глазу на глаз. А уж для тестя он сумеет придумать какое-нибудь правдоподобное объяснение, скажет, что желает, мол, потребовать отчета за прожитые вне дома годы и наставить ее на путь истинный. Впрочем, старик и без того не решится перечить ему. Нет, и в комнате капеллана им, пожалуй, не удастся поговорить, это невозможно. Что же делать? Если Аннушка приехала, то сейчас находится на улице Гонвед, у старого Анжу. Он, Ласло Кун, не может запросто появиться в Смоковой роще: его знает весь город. А что, если Аннушка вообще не приехала, даже получив его телеграмму? Как ему быть, если они вообще не встретятся?

Если поговорить с ней не удастся, придется ответить епископу отказом. До тех пор, пока ему не удастся убедить Аннушку переехать в другой город, нечего и мечтать о том, чтобы обосноваться в Пеште. Конечно, Пешт не мал, но и не настолько велик, чтобы исключилась возможность даже случайной встречи с ней. Господь уготовил Аннушке муки вечные, его же, Ласло Куна, ждет светлый рай, он уповает сподобиться благодати, если сумеет обуздать свои дурные страсти. Хвала Господу, что и после смерти они будут порознь: одному из них суждено вечно каяться, другого же осияет благодать; ибо даже райское блаженство, разделенное с Аннушкой, ему было бы мукой.

Срочное письмо он отправил Аннушке сразу же вслед за телеграммой на другой день, она, должно быть, получила письмо. На дверной табличке пештской квартиры Аннушки стояло два имени: ее и какого-то мужчины. Хорошо бы узнать у привратника, кем приходится ей этот мужчина. А что, как он вовсе и не муж ей! Уж хоть бы то был законный муж. Или нет, лучше бы не было у нее никакого мужа. Все-таки и Аннушка должна тоже чувствовать, что им необходимо поговорить наедине, прежде чем они встретятся на глазах у всей семьи.

Но такие вопросы не принято задавать привратнику.

Анонимные письма… Глупые люди, неужели не ясно им, что коммунисты не хотят войны! Старик Матэ, который от корки до корки прочитал всего Ленина, обычно принимается кричать, что это не принцип, а всего лишь уловка, что такова, особенность тактики коммунистов: каждому сулить то, чего ему больше всего хочется, ну а заграница далеко, где им разгадать столь хитроумные ходы, и, помимо того, разве сыщется где на свете безумец, который желал бы войны, если можно жить мирно! «Мир без войны – это ловкая приманка», – упорствует Папа, но времена меняются, и если интересы коммунистов того потребуют, они станут утверждать прямо противоположное, да еще и подкрепят свою позицию какой-нибудь цитатой из Ленина. «Это у них называется диалектикой», – иронизирует Папа. Глупый и зловредный человек. Нет, коммунисты – не обманщики. Они действительно хотят мира, им больно видеть смерть. Нет и нет, война никому не нужна!