— Вы не спите, профессор?
Я узнал голос Сильвии Хо.
— Нет. Я думаю. Я потушил свет, потому что так легче думается.
— Неужели можно специально думать? Я вот хожу и думаю, ем и думаю, разговариваю и думаю.
— Раньше я тоже не замечал, думаю я или нет. И лишь теперь, на седьмом десятке, догадался, что мышление достойно того, чтобы выделить его в самостоятельный процесс.
— Вы шутите, профессор. А я к вам на минутку. Капитан просил напомнить, что через полчаса включаем экран.
— Спасибо. Иду.
Я сел на койке и еле успел схватиться за скобу. С утра была невесомость. Перед опытами с экраном вращение прекращалось — станцию ориентировали с точностью до микрона. Я не люблю невесомость. Она дарит лишь несколько минут детского удивления перед возможностями своего тела. Потом быстро надоедает, утомляет, вызывает легкую тошноту и мешает спать.
— Вы не спите, профессор?
— Это ты, Тайк?
— Вы не забыли, что через полчаса включаем экран?
— Иду, иду.
Я нашарил под кроватью башмаки на магнитных подошвах. Они слишком легко скользят по полу и требуют значительного усилия, чтобы оторвать их. Старожилы похожи здесь на конькобежцев. Я подобен новичку, впервые вступившему на лед.
— Профессор, вы не спите?
— Спасибо. Я помню. Я знаю, что через полчаса включаем экран.
— Я проходил мимо и решил предупредить. Сегодня ваш день, профессор.
Я посидел с минуту, прислушиваясь к легким шумам и шорохам, пронизывающим станцию. Звуки эти, как бы слабы они ни казались, — удивительное свидетельство жизни, контраст с безнадежной пустотой пространства. Вот звякнула кастрюля в камбузе, застрекотал робот, прошуршал воздух в дакте кондиционера, комаром отозвался какой-то прибор в лаборатории, пискнул котенок… Котят, по-моему, восемь. Может, и больше. Они выпархивают из дверей, топыря шерсть, плавают перед глазами и норовят ухватиться когтями за что-нибудь надежное.
— Вы пришли, профессор? Сегодня ваш день.
Это русский физик. Физики свое дело сделали, им остается лишь ждать и волноваться вместе с нами.
— Это наш общий день, — отвечаю я. — И в первую очередь для Сильвии.
Сильвия сидит у дальней от экрана стены, на острых коленках — блокнот. Она улыбается мне благодарно и робко. Не бойся, мышонок, тебя никто не выгонит. Сегодня и вправду наш день. Мы с Сильвией единственные пока специалисты, на которых будет работать экран. Остальные его проектировали, рассчитывали, монтировали, настраивали и снова настраивали. Мы будем глядеть. Сильвия — антрополог. Я — историк.
— Жарко, профессор? — спросил Тайк. Тайк сидел на корточках перед раскрытой панелью пульта управления.
— Хоть форточку открывай, — сказал русский физик. — В космос.
— Простудишься, — сказал капитан. — Сегодня ваш день, профессор. Если физики нас не обманули.
Капитан уселся в кресло перед самым экраном, большим, во всю стену, черным и оттого бездонно глубоким.
Русский физик достал из кармана миниатюрные шахматы, но не удержал в руке, коробочка открылась, и фигурки веером, словно воробьи, спасающиеся от коршуна, разлетелись по лаборатории.
— Пятнадцать минут, — сказал Ричард Темпест.
Все вокруг были спокойны, может, даже излишне спокойны. Бесшумно, конькобежцами, в лабораторию въезжали техники, колдовали у пульта, переговаривались тихо, коротко и большей частью непонятно. Понемногу лаборатория заполнялась зрителями. Стало тесно. Кто-то из молодежи снял ботинки и устроился на стене, под потолком, повиснув на скобе.
— Садитесь сюда, поближе, — сказал капитан. — А где Сильвия?
Парасвати уступил мне место. Сжав в ладонях подлокотники, я почувствовал себя уверенней.
— Я все-таки не верю, — сказала Сильвия, глядя на Тайка. Тайк склонился к микрофону, диктовал на мостик какие-то цифры.
Тайк выпрямился, оглядел нас, словно полководец перед сражением, посмотрел на экран и сказал:
— Свет.
— Да будет свет, — прошептал физик, так и не собравший шахмат.
Лампы в лаборатории померкли, и ярче стали разноцветные индикаторы на пульте.
— Начинайте, — сказали с мостика.
На черном эллипсе экрана возникло светлое облако, оно зародилось в глубине его, разгоралось и приближалось, распространяясь к его пределам, и по нему пробегали зеленые искры. Так продолжалось минуту, а затем экран внезапно стал голубым, и в нижней части его обнаружились рыжие и белые пятна, словно изображение, рожденное в нем, было не в фокусе.
— Получается, — сказал Парасвати. — Куда лучше, чем вчера.
— Куда уж лучше, — сказал разочарованно кто-то из зрителей.
— Ах! — воскликнула Сильвия.
Волшебник сорвал пелену с экрана, навел изображение на резкость, и нашим глазам представился обычный земной пейзаж, настолько реальный и рельефный, словно экран был окном в соседний мир, залитый жарким солнцем, пропитанный пылью и свежим ветром. Синяя широкая полоса превратилась в небо. На охряном песке обозначились дома, глубокие колеи на узкой дороге и редкие пальмы.
— Все в порядке, — сказал Тайк. — Мы на месте.
— Правильно? — спросил капитан.
— Одну минутку, — сказал я.
Был полдень. Тонкая пыль крутилась над землей, изрытой и истоптанной буйволами. Опутанное бамбуковыми лесами и прикрытое тростниковыми циновками, возвышалось строящееся здание. Оно было логическим центром сцены, которую мы наблюдали. Многочисленные упряжки волов и буйволов тянулись к нему, груженные желтым кирпичом. Балансируя на гибких бамбуковых жердях, поднимались на леса вереницы почти обнаженных людей. Наверху трудились каменщики. В левой части экрана видна была веранда, столбы которой были обильно украшены тонкой резьбой. Перед ней дремали два воина с копьями в руках…
— Ну и что, профессор?
Все в лаборатории ждали моего ответа.
— Это Паган, — сказал я. — Конец одиннадцатого века.
— Ура! — произнес кто-то негромко.
— Удалось? — спросил динамик. Дежурный на мостике волновался.
— Ур-ра! — ответил ему физик. — Какие же мы молодцы!
— Качать профессора, — предложил лукавец Тайк.
— Я совершенно ни при чем. Вы могли бы показать это изображение еще десятку ученых, и они сказали бы то же самое.
— Но профессор сказал первым!
Им нужна была разрядка. Уж лучше пускай качают меня, чем Сильвию. Я лишь старался не удариться о какой-нибудь прибор, хотя в этом не было нужды — летал я медленно и солидно, как воздушный шарик. Мои мучители также отрывались от пола и взлетали вслед за мной, отчего в полумраке лаборатории, освещенной солнцем далекого мира, шевелилось одно многорукое, многоголовое чудовище. И не дай бог людям с той стороны экрана заглянуть к нам. Они бы умерли от страха.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});