Читать интересную книгу Справная Жизнь. Без нужды и болезней - Дарья Усвятова

Знахарку я обнаружила в летней кухне за приготовлением какого-то снадобья. Она стояла у печи и длинной деревянной ручкой помешивала густой отвар, кипящий в большом медном казане. Время от времени она брала коричневые стручки из лежащей углу грубы горки сухих растений, ломала их и кидала в кипяток. Было видно, что целительница стоит тут довольно давно, но этого не могло быть — ведь не более пяти минут назад я видела ее в саду своими глазами!

— Домна Федоровна, а вы давно тут стоите, траву варите?

Она подняла голову.

— С полчаса кубыть. Как баню растопила, так и занялась.

— Как же это быть может? Я вас только что видела!

— Где?

— В саду, вы стояли передо мной и смотрели на меня. Я решила, что уже пора подниматься, а когда открыла глаза, вас не было…

На лице ворожеи отразилось изумление. Она попросила меня рассказать обо всем, что я чувствовала, ощущала и видела. Я в подробностях описала пережитое. Она чуть помолчала, а затем проникновенно, как бы выделяя каждое слово, произнесла:

— Дадунюшка родная… Ты не меня видела, а сама Земля-мать тебе в моем обличии поблазнилась. Это тебе знамение было.

— Что же значит это знамение?

— А значит оно что открылась в тебе сила жизненная. Стало быть, принял тебя Спас.

— Разве это не произошло раньше?

— Раньше он тебя только выбрал, а потом испытывал. Горя твоя с мужем тебе ведь в испытание дана.

— И что же, я уже прошла это испытание?

Она не ответила, только сняла с огня казан и вышла во двор. В полном недоумении я двинулась за ней.

На хутор упали долгие осенние сумерки. Было свежо, но совсем не холодно: земля, согретая за день мягким сентябрьским солнышком, отдавала пространству свое тепло. На дворе я помогла знахарке, процеживая через металлическое сито, перелить варево в широкий таз. С ним мы направились в баню. Там, отхлестав меня почти до бесчувствия можжевеловым веником, целительница велела мне встать в таз с отваром. Я повиновалась. Она начала поливать меня темной душистой жидкостью, начиная с макушки головы, по плечам, спине, груди, животу и ногам. При этом она в полшепота что-то приговаривала. Слова повторялись бесконечное количество раз, и вот, наконец, я стала понимать их, а затем и запомнила:

Плакун, плакун! Плакал ты много, а выплакал мало. Не катись твои слезы по чистому полю, не несись твой вой по синему морю, будь ты страшен бесам и полубесам, старым колдуницам днепровским! А не дадут тебе покорища, утопи их в слезах, да утекут от твоего позорища, слей ты их в щели глубокие, замкни их в ямы преисподние! Во имя Отца и Сына, и Святого Духа, словам сим ключ, а бесам тлен, а кесу роеру тмен.

Эти последние слова я никак не могла понять и, когда целительница закончила поливать и наговаривать, я спросила ее, что означает этот тарабарский язык. Она ответила, что слова эти значат дословно «телу здороветь и крепнуть», а происхождения они тоже азиатского. Я подивилась: множество иноязыких слов в повседневной речи казаков стало для меня привычным, но впервые я услышала их в тексте заговора, да еще и в самом конце, где обычно произносится «Аминь». Видимо, помимо дословного значения существовало в них и иное, тайное, которое ворожея не пожелала открыть мне.

В бане мы пробыли до самой ночи. Знахарка меня парила, хлестала и массировала руками, затем опять заставляла становиться в таз и вновь приговаривала, поливая отваром. Все это повторялось семь раз; в перерывах между процедурами мы, обнаженные, выходили во двор. Там целительница поила меня другаком,[10] причем заставляла каждый раз выпивать не меньше, чем пол-литра. Винцо было слабым, но в таких количествах я пить боялась: все-таки завтра понедельник, надо ехать в Ростов на работу… Однако знахарка настаивала на своем, и мне приходилось выпивать все, что она наливала в большой деревянный ковш.

— Пей, пей, — говорила она, — мне с тебя надо всю отраву вывести, руду прочистить.

Опустошив очередной ковш, я спросила ее:

— Какую отраву, Домна Федоровна? Я же ничем не травилась!

— Во время грозы молоко, и то киснет, — загадочно ответила ворожея и вновь увела меня в баню.

За выходные знахарка в самом прямом смысле возродила меня к жизни. И это не осталось незамеченным: коллеги-ростовчане в один голос заявили, что выгляжу я прекрасно, не иначе как оба выходных провела в ростовских салонах красоты. Я и сама видела, что и вправду похорошела: кожа натянулась и зарумянилась, глаза блестят, черные круги под ними исчезли. «Это, — сказала Домна Федоровна как-то за завтраком, — потому что из тебя отрава выходить начала».

Ввечеру она напоила меня узваром, затем посадила на порожки и стала окуривать какими-то сухими ветками, кажется, полынью. Потом села рядом со мной, взяла мои ладони в свои руки и начала очень энергично растирать и мять мои пальцы. Очень скоро мне сильно захотелось в туалет. Когда я вернулась, Домна Федоровна продолжила массаж, но, не прошло и пяти минут, как мне вновь потребовалось отойти. «Ничего, ничего, — посмеивалась целительница. — Все хорошо, все так и надобыть. Это с тебя отрава выходит».

Вконец заинтригованная этой таинственной «отравой», я заставила ее объяснить мне, что она имеет в виду. Оказалось, что под «отравой» целительница понимает вовсе не зашлакованность организма (как сначала подумала я). Отрава, по ее словам, это «протухшие» клетки, но не отмершие, а живые, только не способные выполнять свои функции в организме. Гнев, скорбь, слезы, стресс — все это как бы преобразует клетки, и в них накапливается информация об усталости и бессилии. Если человек изо дня в день испытывает отрицательные эмоции, количество таких клеток начинает расти с невероятной скоростью и они в буквальном смысле отравляют организм. Беда в том, что без специального очищения такие клетки не восстанавливаются, а, умирая, передают «отраву» вновь рождающимся клеткам. Таким образом, через некоторое время человек становится полностью отравлен. Как следствие, он начинает быстро уставать, часто простужаться, реагировать на смену погоды, и, в конце концов, становится жертвой какого-нибудь хронического заболевания. На мой вопрос, как же можно уберечься от этой «отравы» — ведь в городе стресс неизбежен — целительница ответила, что для того есть в Казачьем Спасе множество практик. Которыми мы с ней и будем заниматься вплоть до моего отъезда.

Работа в Музее занимала в среднем три-четыре часа в день, а так как на Юге принято начинать дела с самого раннего утра, то к полудню я уже освобождалась полностью. Обычно у меня оставалось где-то чуть больше часа до автобуса; чтобы убить время, я гуляла по центру столицы Юга, и с каждым днем все больше убеждалась в справедливости этого названия. Соразмерные и статные здания, возведенные с истинно казачьей основательностью, простая и четкая планировка проспектов, позволяющая прекрасно ориентироваться в городе даже приезжему человеку. Меня вдохновляли сверкающие витрины всевозможных «бутиков», в которых, в отличие от наших питерских, всегда были покупатели; внутрь я, разумеется, не заходила (командировочных денег на ростовские «бутики» мне хватило бы вряд ли), но с удовольствием смотрелась в прозрачные стекла и отмечала, что выгляжу я — даже на фоне южных красавиц — очень и очень неплохо. А красавиц в Ростове и в самом деле было много. Щедрое солнце, благодатная природа, смесь кровей давали если не первой, то уж точно каждой второй ростовчанке ту самую врожденную, неподдельную красоту, которую не могут ни стереть, ни скрыть ни годы, ни декоративная косметика. Эту свою южную красу местные барышни умело подчеркивали нарядной одеждой, в которой было очень мало любимых северянами темных тонов, зато преобладали краски яркие, звонкие, цветущие. Исключением были, пожалуй, лишь уроженки Кавказа (и то не все, а только взрослые женщины). Они одевались в черное, но это черное было сшито из «дорогих» тканей — бархата и атласа, богато отделано большим количеством блестящих деталей, и увешано множеством золотых украшений. Своим темпераментом и размахом Ростов покорил меня, и я думала, что если бы у меня была возможность прожить вторую жизнь, я прожила бы ее именно здесь.

В хутор я возвращалась к трем часам дня. Целительница обычно бывала занята (это самое приемное время); я обедала одна, затем гуляла по саду, иногда уходила в степь, к родничку-аксаю (ак-су по-азиатски означает «белая вода"). Осеннее солнышко грело бережно и ласково. В розово-белом небе кружили сапсаны, присматривая себе на обед полевку пожирнее, и время от времени стремительно падали вниз, однако, вопреки законам тяготения, не разбивались вдребезги о землю, а тут же взмывали вверх, унося в цепких лапах пушистый комочек.

Вечерами знахарка занималась мной. Она утверждала, что самое важное для меня сейчас — научиться противостоять «отраве», а это возможно только путем правильного реагирования на всякого рода неприятные ситуации.