Эссиорх увидел Ирку с балкона, где он прятал что-то под груду вещей.
— Только не говори Улите: я случайно сломал у кроватки спинку! Не стоило привинчивать колесики такими большими болтами! — сказал он озабоченно.
— А Улита?
— Не заметит. Она купила пять кроватей: в том числе для двойни и для тройни. Как твои дела?
— Лучше не бывает! — Ирка стояла в коридоре и дрожала. С нее стекала вода.
Эссиорх загнал Ирку в ванную, откуда она, повесив свою одежду сушиться, вернулась в халате Улиты. Халат был таким огромным, что в него поместились бы три Ирки.
— Вылитая Улита! — любуясь ею, сказал Эссиорх.
— Ага. Когда ей было лет восемь.
Эссиорх, как хранитель, любил сугубую точность:
— Думаю все же, что лет одиннадцать! Но это к делу не относится.
Ирке захотелось задать каверзный вопрос.
— Слушай… если хочешь — не отвечай! А ты с Улитой ссоришься? Ну хоть когда-нибудь?
— Нет, — сказал Эссиорх. — Редко. Можно сказать — никогда.
— Не верю. Даже когда она врет?
— Улита никогда не врет!
— Да уж! — сказала Ирка. — Как-то она сказала мне что не любит мясо, а через полчаса у меня на глазах сожрала курицу.
— И опять не так, — мягко сказал Эссиорх. — Женщины не врут. Они существуют в зоне трансформирующейся, быстро изменяющейся правды. Когда Улита говорила, что ненавидит мясо, — она в это искренно верила. Потом, когда она ела курицу, ее правда поменялась, и она опять не лгала.
— Не понимаю.
— Со временем разберешься. Женщина всегда верит тому, что говорит. Когда она утверждает, что ты разбил ей жизнь, — она права. Через пять минут она скажет, что ты спас ей жизнь, — и опять же будет права… Что тут у тебя? В пакете — это чтобы не промокло?
Спохватившись, Ирка протянула ему предписание мрака, которое уже показывала Мамзелькиной. Пока Эссиорх скользил глазами по строкам, Ирка напряженно смотрела на его лицо, пытаясь прочесть на нем хоть что-то. По срокам операция была уже завтра.
— А Арбузова — это, конечно, Бабаня? Совсем Лигул обнаглел: шлепает всякие фальшивки, — сказал Эссиорх, зевая.
— Так это фальшивка? — шепотом переспросила Ирка. — А печати мрака? А бланк?
— Ну они-то настоящие… Главное — вот! — Эссиорх щелкнул ногтем по карандашной пометке. — Знаешь, что значит «НСОГСОС»? «Не согласовано со светом». То есть мрак вроде не прочь убить твою Арбузову, но вот мнения света не узнал! Мило, да? А свет им, конечно, согласия не даст.
— Выходит, операция Бабани закончится благополучно?
— Думаю, мне бы сообщили, если бы ожидалось что-то печальное. Хочешь совет? Впредь не стесняйся спросить у меня, когда получишь какое-либо известие от мрака. Даже если тебе совершенно точно докажут, что два плюс два — пять, и даже принесут справку из Академии наук за подписью всех нобелевских лауреатов, все равно советуйся! По рукам?
— Сделай Alt + F4, — сказала Ирка, закрывая глаза.
— Чего?
— Ctrl + Alt + Del. Не говори мне ничего! Просто молчи!
Начиная беспокоиться, Эссиорх шагнул к ней:
— Надеюсь, ты не сделала ничего ужасного? Ничего не обещала? Ни на какие сделки не шла? Вспомни: важна любая мелочь!
— Н-нет, — выпалила Ирка. — Н-нет…
Ей хотелось поскорее увести Эссиорха от опасной темы, и она поспешно спросила его, известно ли ему о Запретных Боях и о Черной Дюжине, с которой будут биться валькирии.
Эссиорх помрачнел:
— Ты-то откуда знаешь? От Матвея?
Ирка кивнула. Вытягивать из Багрова правду пришлось клещами.
— Валькириям придется нелегко. Есть всякие усложняющие факторы!
Ирка заметила, что Эссиорх отводит взгляд. Кажется, судьба копья Таамаг больше не была ни для кого тайной.
— Тяжелые копья? — спросила она.
— Ну да.
— У них есть моя рунка! В ближнем бою лучше рунки вообще ничего не существует! Она вскроет любые щиты!
— Именно поэтому погибших Трехкопейных Дев никто не считает, — осторожно напомнил Эссиорх.
— Ты что, не слышишь? Рунке не страшен никакой щит!
— Щит вообще никому не страшен. Кого убили щитом? Не так уж и много. Умирают все от меча. — буркнул Эссиорх.
— Я пойду с рункой перед строем валькирий и проломлю щиты мрака! И в эту брешь хлынут копья валькирий! — упрямо сказала Ирка.
Это решение она приняла только что. Пусть Мамзелькина обвела ее вокруг пальца, но кое-чего не учла и она. Смерть обнуляет все клятвы.
Видимо, ты это всерьез! Жаль, что тебя нельзя замедлить, — грустно сказал Эссиорх.
— Замедлить меня?
— Настолько, чтобы улитка казалась тебе проносящейся гоночной машиной. И вообще я иногда думаю, что и плохих людей не обязательно сажать в тюрьмы. Их тоже можно замедлить. Чтобы они пять тысяч лет решали бросить в кого-то камень. Пять тысяч лет поднимали бы его. Десять тысяч лет размахивались. А потом бы оказалось, что тот, в кого они хотели бросить, давно ушел.
— Для этого пришлось бы сделать этих людей бессмертными!
— И так все бессмертны, — сказал Эссиорх. — Можно ли назвать воду умирающей на том основании, что она переходит в газ?.. А видя зимой торчащий из снега промерзлый ствол, можно ли поверить, что однажды он покроется листьями? Если это первая зима в твоей жизни и ты никогда прежде не слышала о весне?
— Я о ней слышала, — сказала Ирка.
Хранитель взял Ирку за пояс халата и потянул ее за собой:
— Ну все! Идем ужинать! Улита нашла r морозилке прошлогодние пельмени и мечтает проверить на ком-нибудь, не испортились ли они.
Глава 9
Последний солдат войны
Что мы имеем в виду, когда говорим «не могу»? Нет, я отлично понимаю, что означает «не могу» буквально. Но что мы в него вкладываем на самом деле? «Боюсь»? «Не хочу»? «Не верю»?
Троил
Человек не умирает. Просто свеча исчезает, становясь огнем.
Эссиорх
Подземный переход у кинотеатра «Художественный» шуршал тысячами ног. В десяти шагах от железной двери с надписью «Гормост» какой-то парень приглашал совершить экскурсию по Старому Арбату. Третий час подряд.
— Когда же он поймет, что в рупор не кричат? Достаточно просто отчетливо говорить! — зажимая уши, простонала Варвара.
— Хочешь, я совершу поступок? Прогоню его! — предложил Корнелий.
Варвара непонятно цокнула языком. Она сидела на столе, забравшись на него с ногами и обхватив колени. Корнелий озабоченно посматривал на ее грудь. Как страж света, он умел видеть эйдосы сквозь одежду и кожу. Выглядел эйдос Варвары неважно. Затемненный участок распространялся, как распространяется плесень, и лишь сердцевина пылала, точно желая показать, что все еще жива.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});