Читать интересную книгу Этика и материалистическое понимание истории - Карл Каутский

Связь между предписаниями морали и общественными потребностями показана уже на стольких примерах, что её можно признать за общее правило. Но раз такая связь существует, то изменение в обществе должно влечь за собою и изменение в некоторых моральных определениях. Следовательно, изменение моральных предписаний не только не должно казаться чем-либо странным, но странно было бы, наоборот, если бы с изменением причины не изменялось также и следствие. Эти изменения необходимы, необходимы непосредственно потому, что всякая общественная форма для своей прочности нуждается в определённых приспособленных к ней моральных предписаниях. Насколько различны и неустойчивы нравственные нормы, это хорошо известно. Одного примера будет, поэтому, достаточно для того, чтобы иллюстрировать мораль, отклоняющуюся от морали современного европейского общества.

Фритьоф Нансен в X главе своей «Eskimoleben» даёт весьма интересное описание эскимосской морали, из которой мы и позаимствуем несколько строк.

«Одной из самых прекрасных и замечательных особенностей характера эскимоса является, конечно, его честность… Для эскимоса особенно важно то, что он может положиться на своих ближних и соседей. Но для того, чтобы такое взаимное доверие постоянно сохранялось — без чего немыслимо никакое объединение сил в борьбе за существование — необходимо, чтобы каждый человек поступал по отношению к другим честно… По тому же самому они, и особенно мужчины, неохотно лгут друг другу. Трогательным доказательством этого служит следующая описанная Далагером черта: «Когда эскимосы хотят описать другому какую-либо вещь, они остерегаются выставить её в более блестящем виде, чем она есть. И когда кто-нибудь хочет купить вещь, не видавши её, то продавец описывает её всё же несколько хуже, чем она есть, даже в том случае, когда он сам хочет от неё отделаться».

До морали рекламы ещё не додумались эскимосы. Конечно, всё это касается только их отношений между собою. По отношению же к чужеземцам они не так строги.

«Драк и подобных дикостей между ними не бывает. Убийство равным образом случается редко» и бывает следствием не экономических раздоров, а любовных связей. «Они считают бесчеловечным убивать своих близких. Поэтому война в их глазах является чем-то непонятным и достойным презрения; их язык не имеет даже слова для этого; а солдаты и офицеры, которые выучены ремеслу убивать людей, им кажутся простыми человекоубийцами». Чаще всего гренландцы грешат против нашей шестой заповеди… «Добродетель и целомудрие не пользуются в Гренландии большим уважением. Многие (на западном берегу) не считают особенным позором, если незамужняя девушка имеет ребёнка. Когда мы находились в Годтаабе, по соседству с нами были две беременные девушки; они не скрывали этого обстоятельства… и казалось, даже гордились этим явным знаком того, что они не были отвергнуты. Но и на восточном берегу, — говорит Хольм, — не считается позором, если родится внебрачный ребёнок»…

«Эгеде тоже говорит, что женщины почитают за особое счастье и великую честь вступить в интимные отношения с ангекоком, т. е. со своим проповедником и учёным, и прибавляет: «даже многие мужчины сами считают это хорошим и платят ангекоку за то, что он спит с их жёнами, особенно, если они сами не могут прижить с ними детей».

«Свобода эскимосских женщин, таким образом, совершенно отличается от свободы, предоставленной германским. Причина тому заключается, конечно, в том, что, тогда как у германцев интересы наследования рода и родового дерева играют всегда большую роль, для эскимоса они лишены всякого значения, так как ему почти нечего наследовать, и для него дело идёт главным образом о том, чтобы иметь детей».

«Мы найдём, конечно, такую мораль на первый взгляд плохой. Но этим ещё не сказано, что она плоха и для эскимоса. Мы должны воздержаться и не осуждать тотчас же со своей точки зрения нравы, сложившиеся у этого народа в течение многих поколений и благодаря обширному опыту, даже и в том случае, если они резко противоречат нашим собственным воззрениям. Взгляды на добро и право здесь, на земле, чрезвычайно разнообразны. В качестве примера я мог бы привести следующее: когда Нильс Эгеде сказал одной эскимосской девушке о любви к Богу и к своему ближнему, девушка заявила: «Я доказала, что люблю своих ближних, так как одна старая женщина, которая была больна и не могла умереть, попросила меня, чтобы я за деньги отвела её на ту отвесную скалу, с которой бросаются всегда те, кто не хотят более жить. Так как я люблю моих людей, я довела её туда даром и столкнула со скалы вниз».

«Эгеде думал, что это скверный поступок, и сказал, что она убила человека. Она же ответила отрицанием: она-де имела большое сострадание к старухе и плакала, когда столкнула её. Как следует назвать теперь такой поступок, хорошим или злым?» Мы уже видели, что необходимость убивать старых и больных членов общества возникает обыкновенно при ограниченности источников пропитания и делает такое убийство нравственным поступком.

«Когда тот же Эгеде в другой раз сказал, что Бог наказывает злых, один эскимос ответил ему на это, что он тоже принадлежит к тем, кто наказывает злых, так как он убил трёх старых женщин, которые были ведьмами».

«Подобное же различие в понимании добра и зла обнаруживается и по отношению к шестой заповеди. Эскимос считает заповедь: — будьте плодовиты и умножайтесь — выше, чем заповедь целомудрия. И для этого у него тем больше оснований, что его раса от природы мало плодовита».

Наконец, я укажу ещё на одно место из письма, которое написал обращённый эскимос Павлу Эгеде, действовавшему в середине XVIII столетия в Гренландии в качестве миссионера и нашедшему эскимосскую мораль ещё почти незатронутой европейскими влияниями. Этот обращённый эскимос слыхал о колониальных войнах между англичанами и голландцами и дал выражение своему негодованию по поводу этой «бесчеловечности»:

«Когда у нас достаточно пищи, чтобы быть сытыми, и мы добываем достаточно кож для того, чтобы защититься от холода, мы бываем довольны, и ты знаешь сам, что мы предоставляем следующему дню самому заботиться о себе. Мы не хотели бы, следовательно, из-за этого (из-за моря) вести войны, даже если бы это и было в нашей власти… Мы можем сказать: море, которое омывает наш берег, принадлежит нам; плавающие в нём киты, моржи, тюлени, лососи также принадлежат нам; но мы не имеем ничего против того, чтобы и другие пользовались этим большим запасом, сколько они хотят. Мы от природы пользуемся великим счастьем: мы не так жадны на обладание, как вы… Это действительно замечательно, мой дорогой Павел! Ваш народ знает, что вы будете или осчастливлены или осуждены за эту жизнь, согласно тому, как вы ведёте себя, и тем не менее, вы живёте так, как будто вам приказано быть злыми и как будто грех даёт вам преимущество и почёт. Мои соплеменники не знают ничего ни о Боге, ни о чёрте, и, тем не менее, они ведут себя благопристойно, находятся в любовных и согласных отношениях друг с другом, делят всё взаимно между собою и сообща создают себе средства для поддержания жизни».

Здесь ясно обнаруживается противоположение морали примитивного коммунизма — капиталистической морали. Но здесь есть также ещё и другое различие: в эскимосском обществе теория и практика морали взаимно согласуются; в капиталистическом же обществе между ними раскрывается глубокая бездна. И основание тому мы сейчас поймём.

b) Форма производства и её надстройка

Нравственные нормы изменяются с обществом, но не беспрерывно, не одинаковым образом и не в одинаковой степени с общественными потребностями. Как нормы, они признаются и ощущаются без разговоров потому, что они стали привычками. Но раз они уже укоренились, как таковые, они в состоянии вести долгое самостоятельное существование, в то время как технический прогресс, а вместе и форма производства, — изменение общественных потребностей, — двигаются вперёд.

Это бывает с предписаниями морали, равно как и с остальной сложной идеологической надстройкой, которая возвышается над формой производства. Она может лишиться своего основания и некоторое время продолжать самостоятельное существование.

Открытие этого факта сильно обрадовало всех тех, кто не мог избавиться от силы марксовского мышления и кому, тем не менее, были в высшей степени неприятны последствия экономического развития, кто хотел тайно ввести в развитие общественного организма, сообразно манере Канта, дух, как самостоятельную жизненную силу. С открытием этого факта они обнаружили большую склонность признавать, что духовные факторы общества могут некоторое время действовать в нём самостоятельно. В этом надеялись, наконец, найти желанное взаимодействие: экономика влияет на дух, а дух на экономику; оба элемента должны господствовать над общественным развитием или так, что сначала двигают вперёд общество экономические факторы, в позднейшие же периоды снова духовные мотивы, или так, что оба фактора производят рядом друг с другом и вместе друг с другом один общий процесс, что, другими словами, наше хотение и желание в состоянии, по крайней мере, хоть иногда собственными силами нарушить и изменить строгую экономическую необходимость.