Читать интересную книгу Нигерийский синдром - Хельга Графф

Пытаясь намеками и полунамеками узнать Димкино отношение к моей затее, все-таки изложила интересующую меня информацию, но он, как и Лева в недавнем времени, посмотрел на меня, как на сумасшедшую.

– Ты что, Оля?! – сказал испуганно. – Это же криминал!

«Тоже мне, спец! Как будто закончил институт благородных девиц, а не разведшколу, а еще говорят, что военный – это на всю жизнь! Не наш кадр – с разочарованием подумала я. – А вообще, какие же мужики трусы! Жуть!»

Пришлось сделать вид, что это я о фильме, который можно снять по этому сюжету. Полковник немного успокоился. Теперь говорить с ним на предмет поиска партнеров для этого смутного мероприятия смысла уже не было! Может, обратиться… к казанской мафии?

Глава 17

Найти сегодня концы было сложно, потому что единственное связующее звено – мой любимый двоюродный брат Рафаэлька – умер достаточное количество лет назад. Вот есть люди от рождения талантливые к тем или иным профессиям, о них говорят: «Рожден врачом, летчиком или бизнесменом». Рафка был рожден для криминала, в котором пребывал, начиная с младых лет и заканчивая днем, когда покинул нас навсегда. С самого раннего детства тянуло несмышленого мальчонку на улицу, там и был его настоящий дом. Он слыл маминым любимчиком, наверное потому, что был младшим в семье. Его старшая сестра никогда не имела с матерью особого душевного контакта, в то время как братишка за такую безумную любовь к себе платил матери той же монетой. Однако любовь, особенно безрассудная, часто бывает слепой и имеет побочный эффект: стойкое нежелание видеть что-либо предосудительное в действиях любимого чада. Именно поэтому, идя у сыночка на поводу, его мамочка и упустила момент.

Если отец, например, в воспитательных целях закрывал сына дома в надежде оградить его от влияния улицы, то мать просто открывала окно, через которое мальчишка, сломя голову, утекал к свои друзьям. А потом постепенно улица и сделала свое черное дело, засосав пацана в криминальный водоворот, из которого выбраться уже не было никакой возможности.

Не секрет, что начало бандитскому движению в девяностые дали криминальные формирования в Казани (Татарстан) и произошло это еще задолго до начала перестройки в России. В те времена пацаны делили между собой улицы и дворы, а не бизнес, фабрики и заводы. Чужакам не было места в районах, которые контролировали пока еще сопливые юнцы. Любой несчастный, волею судьбы оказавшийся не на своей территории, был, как правило, нещадно бит и изгнан из района с глаз долой. Тогда пацаны еще не воровали, а просто хулиганили, задирая случайных прохожих, и, конечно же, дрались. Период взросления ребят пришелся как раз на период перестройки со всеми побочными сопутствующими, как передел собственности, рэкет, заказные убийства.

В Казани, по-моему, в принципе не осталось мужчин, которые бы не увидели небо в «клеточку». Когда мы приезжали к тетке в гости, то утро обычно начиналось со сплетен. Конечно, нам хотелось узнать о судьбе наших знакомых. Ответы родственников оптимизма не прибавляли.

– А где Луна? – спрашивала мама про сына своей давней подружки, вспомнив его кличку.

– Да сидит, – спокойно отвечала тетя.

Надо сказать, что у татар принято давать знакомым прозвища. Я знала об этом еще с детства. Подружку бабули, например, в близких кругах звали Желтоволосая Фатима, потому как последняя была блондинкой, что так нехарактерно для этой национальности, а друга дедушки – Красножопый Махмуд. Негламурная кличка прочно прилипла после получения героем гражданской войны красных революционных галифе, а не в честь краснозадых обезьян. Сама же бабуля имела очень понятное и приятное во всех отношениях прозвище Красивая Хадича. У моих родителей тоже имелись такие знакомые. Хорошая соседка, грузинка Тамара, свое второе имя получила после того, как очень вспыльчивый муж Иосиф дал ей прямо в глаз. После нелицеприятного «украшения», подаренного супругом, ее стали называть просто – Тома Фонарь.

Или еще один сосед дядя Слава, имеющий прозвище Михрютка. Этой кличкой его наградили после одной истории, случившейся во время совместных посиделок. В те времена домашние вечеринки не обходились без плясок. Папа с дядей Славой соревновались друг с другом в выполнении такого сложного и затейливого танцевального элемента, как «веревочка». Дяде Славе повезло меньше, а может, он больше выпил, но так или иначе, не очень ловко выполняя непростое движение, его слабые ножки заплелись в косичку, он запнулся, потерял равновесие и попой вломился в нашу стенку, напрочь высадив стекло! Обошлось без жертв! А уж криминальный мир и вовсе целиком и полностью состоял из одних только кличек.

– А Басмач?

– Ждет суда.

– А Кацо?

– Да только что вышел.

Практически все мужское население Казани побывало там, в местах не столь отдаленных. Раньше, в сталинские времена, сажали по уголовке в основном за воровство, потому что в те годы «червонец», то есть десять лет, давали и за кусок, и за вагон украденного, ну а в последующие годы – за другие, самые разнообразные преступления.

Не избежал своей участи и Рафка. И в свои восемнадцать лет сел на три года по «хулиганке». Сидел, правда, не в городе женихов Магадане, а на своей же родной улице, всего в пятистах метрах от собственного дома. Улица наша была весьма своеобразной. Главными достопримечательностями являлись находящиеся на одном облезлом конце тюрьма и химический комбинат, а на другом – неработающая в те годы мечеть и городская больница.

Вся наша «стрит» состояла из деревянных домишек, и в каждом дворе жили соседи и знакомые, которые обитали в этой слободе с рождения и до смерти, ну и, разумеется, были в курсе всех событий, происходящих тут. С двух до шести лет я прожила в Казани, затем в школьные и студенческие годы ежегодно приезжала сюда на каникулы, и, надо сказать, это были одни из самых счастливых лет моей жизни. Здесь оставались друзья детства, находились мой детский садик, дача, куда мы выезжали на лето, и бабушкин домик, где мы жили одной, хотя и не всегда дружной семьей. Меня, малышку, опекали мои двоюродные брат и сестра, которые учили свою младшую сестренку блатным песням, и я с огромным удовольствием распевала их во все горло в детском саду:

Сидели мы на крыше, а может, еще выше,

А может быть, на самой на трубе с тобой,

Но ты мне изменила, другого полюбила,

Зачем же ты мне шарики крутила?!

Надо сказать, мои кузены и кузины очень меня любили, а особенно Рафка, который впоследствии даже свою дочь назвал в мою честь.

Первая отсидка не отбила у юноши любовь к криминальной романтике, хотя после освобождения он закончил ПТУ по какой-то там рабочей профессии (то ли токарь, то ли слесарь) и даже успел поработать по специальности пару месяцев, но… улица и дружки оказались милее, а возможно, это было уже призвание.

И вот что странно: при всем своем бунтарском уголовном характере, тем не менее, по человеческим качествам, в лучшем смысле этого слова, мог многим нормальным людям дать фору. Он никогда не матерился. Самым ругательным словом в его лексиконе было «животное» и все! Не пил, не кололся и не имел ни капли агрессии, но в жизни был заточен только под криминал.

Страшное случилось через несколько лет после первой отсидки. В тот момент, как сейчас помню, его мать и сестра гостили у нас в Ленинграде, и в один из дней, проснувшись, сестра рассказала странный сон. Она увидела внизу эскалатора брата в черной одежде. Он протягивал к ней в безмолвной просьбе руки. Дина хотела спуститься к нему, но никак не могла перешагнуть невидимую границу. В сильном волнении она, словно предчувствуя беду, постоянно повторяла:

– С ним что-то случилось!

И действительно, как ответ на это прозвучал страшный телефонный звонок. Рафку арестовали за убийство. Он застрелил человека!

Что пережили его родные и близкие, сложно выразить словами. Даже среди остальных родственников, не говоря уже о друзьях и знакомых, они оказались изгоями, найдя поддержку только в лице нашей семьи. Отвернулись практически все! Удивляться здесь было нечему, потому что на дворе стоял 1978 год и наличие уголовника в семье считалось явлением позорным, а не предметом невероятной гордости, как сейчас. В те времена еще не было моратория на смертную казнь – расстрел, как высшую меру, довольно эффективно странствующую по стране, уничтожая тех, кто просто не имел права на жизнь и бытие в нашем человеческом обществе, но… Рафке крупно повезло, и, несмотря на требования пострадавшей стороны о высшей мере наказания, ему дали тогда максимальный на тот момент срок, ни много ни мало – пятнадцать лет! Сейчас бывает, дают сроки и подлиннее за более жуткие преступления, только вот до самого конца почти никто не досиживает, получая, как правило, условно-досрочное освобождение. Рафке же пришлось чалиться от звонка до звонка все пятнадцать лет и, как стало известно потом, совершенно зря, потому что… никого он не убивал, а просто взял чужую вину на себя… да… просто…