режимом за содеянное им. «У нашего правительства было немало ошибок, – признал Сталин. […] – Иной народ мог бы сказать правительству: вы не оправдали наших ожиданий, уходите прочь, мы поставим другое правительство, которое заключит мир с Германией и обеспечит нам покой» [ «Известия». – 1945. – 25 мая]. И закончим цитату: «Это могло случиться, имейте это в виду» (Последнюю фразу Сталин произнес на приеме, но вычеркнул из переданной в печать стенограммы выступления).
Не случилось. Власть и измордованный ею народ оказались скованными цепью общей судьбы – вместе победить или погибнуть! – и режим получил индульгенцию за совершенные преступления и шанс продлить свое существование еще на 50 лет, до августа 1991 г.
Часть 2. От пакта к войне
Глава 4. Прибалтика
От Мюнхена до пакта
Независимое существование прибалтийских государств в межвоенный период стало возможным благодаря установившемуся в регионе балансу сил великих держав. СССР не хотел уступать его Германии, Германия – СССР, а Великобритания и Франция, заинтересованные в независимом существовании Прибалтики, зорко следили за тем, чтобы патовая ситуация в борьбе за регион сохранялась как можно дольше.
Система, однако, начала рушиться с весны 1938 г., когда обозначилась тенденция к самоустранению англо-французской коалиции от активного участия в восточноевропейских делах. Этапами на этом пути стали аншлюс Австрии и мюнхенское предательство Чехословакии. Политика попустительства в отношении Берлина продолжалась в режиме текущей дипломатической работы и после Мюнхена. На своем излете она увенчалась молчаливым согласием Лондона и Парижа на полное растворение чешского государства в германской империи (15 марта 1939 г.) и на отторжение от Литвы города Мемель с областью (ныне г. Клайпеда и Клайпедский край) 22 марта того же года. Безучастность, с которой западные державы отнеслись к факту германского насилия над Литвой, означал их выход из числа гарантов де-факто прибалтийской независимости. В результате она оказалась подвешенной на тонкой ниточке советско – германского соперничества.
Оставшись один на один, Берлин и Москва втягивались в борьбу за «прибалтийское наследство» русской революции 1917 г. и германского поражения в первой мировой войне. Инициатива была за Берлином: в марте-апреле 1939 г. Германия скрытно зондирует возможность установления протектората над Эстонией и Латвией [см., напр.: 65, док №. 237, 287], а в дни мемельского кризиса открыто угрожала Литве оккупацией и тем, что «сравняет Ковно (ныне г. Каунас, в то время столица Литвы – Ред.) с землей», если та будет ей противиться [21, с. 213, 236; 245–246, 65, док. № 237; 67, с. 13].
Чтобы переломить этот опасный ход событий, правительство СССР решилось на серьезный демарш. 28 марта 1939 г. М. М. Литвинов передал эстонскому посланнику в Москве Аугусту Рею Заявление правительства СССР, в котором говорилось, что Советский Союз не потерпит «политического, экономического или иного господства третьего государства» в Эстонии. "Настоящее заявление, – говорилось в документе, – делается в духе искренней благожелательности к эстонскому народу с целью укрепления в нем чувства безопасности и уверенности в готовности Советского Союза на деле доказать, в случае надобности, его заинтересованность в целостном сохранении Эстонской Республикой ее самостоятельного государственного существования и политической и экономической независимости, а также в невозможности для Советского Союза оставаться безучастным зрителем попыток открытого или замаскированного уничтожения этой самостоятельности и независимости». В тот же день аналогичное заявление было сделано латвийскому посланнику в Москве Фрицису Коциньшу [21, с. 231–233; 65, док. № 235]. Чтобы усилить впечатление от ноты, в начале апреля были проведены крупномасштабные военные маневры в непосредственной близости от советско-эстонской границы с выходом на нее и имитацией последующего ее перехода.[65]
7 апреля правительства Эстонии и Латвии отклонили литвиновскую ноту, расценив ее как стремление к установлению протектората и угрозу превентивной оккупации [21, с. 260–261]. Поскольку реакция прибалтийских стран была предсказуемой, нота писалась преимущественно не для них. Главный адресат находился совсем по другому адресу – в Берлине! Именно ему предназначались энергичные предупреждения о том, что СССР не останется «безучастным зрителем» и не потерпит никакого дальнейшего проникновения «третьего государства» в регион, для него демонстрировалась советская военная мощь. По существу это означало закамуфлированное предъявление ультиматума под названием «Руки прочь от Прибалтики!» Отныне Германия должна была учитывать, что продолжение ее экспансии в этом направлении может привести к тотальному военно-политическому конфликту с СССР.
Литвиновское предупреждение появилось тем более своевременно, что как раз вокруг этого времени Берлин активно изучает вопрос о возможности установления своего протектората над Литвой, Латвией и Эстонией. В директиве от 11 апреля Гитлер идет еще дальше: «Позиция лимитрофных государств будет определяться исключительно военными потребностями Германии. С развитием событий (имелась в виду назревавшая война с Польшей. – Авт.) может возникнуть необходимость оккупировать лимитрофные государства до границы старой Курляндии[66] и включить эти территории в состав империи» [72, с. 37]. Эти планы, однако, вошли в противоречие с вырисовывавшейся стратегией возрождения рапалльского альянса с СССР, а потому в Берлине сочли за благо прислушаться к предупреждениям из Москвы, и после мартовского триумфа Германия начала будто бы политически «охладевать» к Прибалтике. В июне Берлин по собственной инициативе пошел на заключение договоров о ненападении с Эстонией и Латвией, основной смысл которых состоял в том, чтобы продемонстрировать Москве понимание ее озабоченностей, высказанных в ноте Литвинова, и отсутствие у Германии притязаний на эти два государства.[67]
Мемельский кризис и нота Литвинова, означавшие начало советско – германской схватки за контроль над регионом, должны были продемонстрировать руководству стран Балтии призрачность надежды переждать в стороне грядущую войну, спрятавшись за декларации о нейтралитете, и необходимость строить свою внешнюю политику на более прочном фундаменте. В этих условиях советское предложение правительствам Латвии и Эстонии о помощи в деле защиты их государственной независимости было отнюдь не худшим из возможных вариантов. Составленное в самых общих выражениях, оно оставляло широкое поле для дипломатических переговоров по существу; сами по себе эти переговоры уже укрепляли позиции прибалтийских стран, включая Литву, vis-a-vis Берлина. Согласие Таллинна и Риги обсуждать поставленный перед ними вопрос привело бы, кроме того, к значительному улучшению их отношений с СССР, следовательно, можно было бы ожидать, к вполне приемлемому для них соглашению. Наконец, Эстония и Латвия были вольны назвать в качестве непременного условия своего участия в переговорах привлечение к ним дружественных Франции и Великобритании в роли гарантов, так сказать, ограниченного характера советских гарантий, что в определенном смысле воссоздавало в регионе благоприятную для них домюнхенскую ситуацию.
Последнее предложение упало бы на подготовленную почву. Выше говорилось, что в это время из Лондона и Парижа в