— Тебя что, не лечили?
— Почему же, лечили... После того, как начали делать инъекции из масла шомогра, стало лучше. Вот, взгляни! — Он повернулся ко мне левой стороной. — Здесь уже подсыхает.
Мне стало невероятно жаль этого человека. И я протянул руку, желая дружеским жестом коснуться его щеки. Он отпрянул и сказал:
— Спасибо, что не побрезговал. Но вот тебе совет: никогда не дотрагивайся до больного, не ешь и не пей из одной с ним миски.
— Где тот тип, про которого вы говорили?
В дверях возникла тень человека — крошечного, прямо карлика.
— Туссен и другие хотят его видеть. Ведите его.
Жан Бесстрашный поднялся и сказал:
— Иди за мной!
И мы вышли в темноту — четыре или пять человек впереди, затем я с Жаном, потом остальные. Минуты через три мы вышли на широкую открытую поляну, освещенную луной, нечто вроде площади посреди поселка. В центре поляны стоял дом. Два его окна светились. У дверей нас поджидало человек двадцать. Мы приблизились к ним. Они посторонились и дали нам пройти. Огромная прямоугольная комната метров сорок квадратных, с выложенным из крупных камней камином, освещалась двумя большими керосиновыми лампами. В кресле сидел человек без возраста с белым, как мел, лицом. Позади на скамье — еще человек пять-шесть. Глаза у сидевшего в кресле оказались глубокими и черными, когда он взглянул на меня и сказал:
— Я — Туссен Корсиканец, а ты, должно быть, Папийон.
— Да.
— Новости распространяются тут быстро, порой быстрей, чем бегает человек. Где вы оставили ружье?
— Бросили в реку.
— Где?
— Прямо против больничной стены, там, где спрыгнули.
— Так выходит, его можно достать?
— Наверное, там неглубоко.
— А ты откуда знаешь?
— Нам пришлось втаскивать раненого товарища в лодку.
— А что с ним?
— Сломал ногу.
— Вы ему помогли?
— Расщепили ветку и наложили нечто вроде шины.
— Болит?
— Да.
— А где он?
— В лодке.
— Ты сказал, что пришел за помощью. Что тебе надо?
— Нам нужна лодка.
— Ты хочешь, чтобы мы дали тебе лодку?
— Да. Я заплачу.
— Ладно, продам тебе свою. Отличная лодка, совершенно новая. На той неделе спер в Альбине. Это не лодка, это лайнер! Там только одной вещи недостает — киля. С самого начала не было. Но за пару часов мы тебе его поставим. Зато все остальное есть — руль, румпель, четырехметровая мачта из железного дерева и совершенно новенький полотняный парус. Сколько даешь?
— Назови сам свою цену. Я не знаю, что здесь почем.
— Три тысячи франков. Если есть деньги. Если нет — завтра принесешь мне ружье, и мы в расчете.
— Предпочитаю заплатить.
— Ладно, по рукам. Блоха, подай нам кофе!
Блоха, тот самый карлик, что заходил за мной, подошел к полке, прибитой над камином, и снял с нее сияющий чистотой котелок. Вылил в него кофе из бутыли и поставил на огонь. Затем разлил кофе по разным кружкам и плошкам, стоявшим у камина. Туссен передавал их людям, сидевшим сзади, а мне протянул котелок, заметив при этом: «Пей, не бойся, это только для гостей. Сами мы к нему не прикасаемся».
Я взял котелок, отпил и поставил на колени. И только тут заметил, что сбоку к нему прилип человеческий палец. Я никак не мог сообразить, что случилось, как вдруг Блоха воскликнул:
— Черт, еще один палец потерял! Но только куда он, дьявол его раздери, подевался?
— Тут он! — сказал я и показал на котелок.
Блоха отлепил палец, бросил его в огонь и вернул мне котелок:
— Пей, не сомневайся. У меня сухая форма проказь!.. Сам распадаюсь на куски, но не гнию. Я не заразный.
В воздухе пахло горелым мясом. Должно быть, от пальца. Туссен сказал:
— Придется вам ждать вечернего отлива. Пойди предупреди товарищей. Потом перенесете этого, со сломанной ногой, в хижину. Выньте все из лодки и затопите ее. И все сами. Надеюсь, понятно, почему мы вам не можем помочь.
Я поспешил к своим. Мы вытащили Клозио из лодки и отнесли в хижину. Примерно через час лодка была пуста, вещи и продукты сложены на берегу. Блоха выпросил себе в качестве подарка нашу лодку и весло. Я отдал ему все, и он отправился топить ее в каком-то только ему известном месте.
Ночь пролетела незаметно. Мы пролежали в хижине на новых одеялах, которые прислал нам Туссен. Их принесли упакованными в толстую коричневую бумагу. И, разлегшись на них, я пересказал Клозио и Матуретту все подробности происшедшего со мной на берегу и о сделке, заключенной с Туссеном. И тут, не подумав, Клозио ляпнул глупость:
— Выходит, побег обойдется нам в шесть с половиной тысяч. Я даю тебе половину, Папийон, ну те три куска, что у меня в патроне.
— Будем мы сейчас считаться, как какие-нибудь дешевые торгаши! Пока у меня есть бабки, я плачу, а там посмотрим.
Никто из прокаженных в нашу хижину не заходил. На рассвете появился Туссен.
— Доброе утро! Выходите, не бойтесь. Никто вас тут не увидит. Вон там, на верхушке кокосовой пальмы, сидит наш парень и наблюдает, не появились ли на реке лодки с ищейками. Но пока ничего не видать. Раз там торчит белая тряпочка, стало быть, лодок нет. Как только заметит, слезет и скажет. Можете пока пособирать тут папайю, некоторым нравится.
— Туссен, а как там с килем? — спросил я.
— Сделаем его из куска двери от медпункта. Дерево твердой породы, двух досок хватит. Ночью вытащим лодку на берег. Пойдем поглядим.
Отличная лодка, метров пять в длину и совершенно новенькая, с двумя банками, в одной — отверстие для мачты. Но тяжелая, как черт, нам с Матуреттом пришлось попотеть, прежде чем мы ее перевернули. Парус и оснастка тоже были новые. В борта вделаны кольца, к которым можно привязывать разные вещи, например, бочонок с водой. Мы принялись за работу.
К полудню киль, расширяющийся в сторону кормы, был надежно закреплен длинными винтами и четырьмя гвоздями, что нашлись у меня.
Собравшись в кружок, прокаженные внимательно наблюдали за работой. Туссен давал указания, и мы им следовали. Лицо Туссена выглядело вполне нормально — никаких следов болезни. Но когда он говорил, становилось заметно, что подвижна у него лишь одна сторона лица — правая. Впрочем, он сам сказал нам об этом и объяснил, что у него сухая форма. Грудь и правая рука тоже были парализованы. По его словам, вскоре должна была отказать и правая нога. Правый глаз был похож на стеклянный — он видел, но был неподвижен. Я не хочу называть здесь имена прокаженных, пусть те, кто когда-то знал или любил их, останутся в неведении, что близкие им люди практически сгнивают заживо.
Работая, я переговаривался только с Туссеном. Больше никто не произносил ни слова. И только раз, когда я собрался было подобрать одну из петель, чтобы закрепить киль, кто-то из прокаженных сказал:
— Не трогай, пусть лежит где лежит. Я когда снимал, порезался, может, там кровь...
Тогда другой прокаженный полил петлю ромом и поджег. Повторил он эту операцию дважды. «Вот теперь можете работать», — сказал он. Туссен попросил одного из них:
— Ты уже сбегал много раз, научи Папийона, что надо делать. Ни один из этих троих не был еще в побеге.
И прокаженный, не откладывая дела в долгий ящик, начал:
— Сегодня отлив будет рано, в три. К вечеру, часам к шести, он станет достаточно сильным, чтобы унести вас на сто километров к устью реки часа за три. Около девяти надо сделать остановку, найти крепкое дерево и привязать к нему лодку. Выждать так часов шесть до трех утра, пока снова не начнется отлив. Впрочем, сразу не отправляйтесь, пусть поток наберет силу. Выходите на середину реки где-то в полпятого. У вас будет часа полтора, чтобы пройти пятьдесят километров до рассвета. Все зависит от этих полутора часов. К шести, когда всходит солнце, вы должны уже быть в море. И даже если охранники вас заметят, догнать все равно не смогут, потому что, когда они подойдут к устью, как раз начнется прилив. Им его не одолеть, а вы уже проскочили. Это расстояние длиной всего в километр — для вас вопрос жизни и смерти. Тут только один парус. Что у вас там еще есть, в каноэ?
— Большой парус и кливер.
— Лодка тяжелая, на нее лучше ставить и стаксель, и кливер. Поднимешь паруса и двигай под прямым углом к волнам. В устье в это время сильное волнение. Пусть твои ребята лягут на дно, чтоб лодка была устойчивей, а сам крепче держи руль. Не привязывай шкот к ноге, лучше пропусти его через кольцо, а конец обмотай вокруг запястья. Если увидишь, что ветер и волны усилились и лодка вот-вот перевернется, отпусти конец, и лодка выровняется. Курс знаешь?
— Нет. Знаю только, что Венесуэла и Колумбия к северо-западу.
— Верно, но только следи, чтоб вас не прибило к берегу. Голландская Гвиана всегда выдает беглых, Британская тоже. Тринидад не выдает, но старается выслать под любым предлогом в течение двух недель. Венесуэла тоже высылает, но после того, как попашешь у них год-два на строительстве дорог.