Читать интересную книгу Призраки - Чак Паланик

— До того, как я продал первую картину… — Он оглядывается, чтобы убедиться, что мы идем следом, и говорит: — Я был антиподом вора, который специализируется на предметах искусства.

А солнце уже начинает вставать — постепенно, от комнаты к комнате.

И мы все делаем мысленную заметку: Я был антиподом вора, который специализируется на предметах искусства.

По найму

Стихи о Герцоге Вандальском

— Микеланджело не называют ватиканской продажной девкой, — говорит Герцог Вандальский, — За то, что он умолял папу Юлия дать ему работу.

Герцог на сцене: небритый, блеклая щетина — как будто наждачка.

Челюсть жерновом ходит по кругу, месит и перемалывает комок никотиновой жвачки.

Серый свитер и холщовые брюки усыпаны засохшим изюмом краски: красной, бордовой, желтой, синей, зеленой, коричневой, черной и белой.

Волосы на затылке взъерошены — моток спутанной медной проволоки, потускневшей от масла и припудренной липкими чешуйками перхоти.

На сцене вместо луча прожектора — фрагменты слайд-шоу:

Вереница портретов и аллегорий, пейзажей и натюрмортов.

На лице, на груди, на сандалиях, надетых на босу ногу, как на стене галереи.

Творения старых мастеров.

Герцог Вандальский говорит:

— Моцарта не называют корпоративной шлюхой.

За то, что тот служил у архиепископа Зальцбургского.

А потом написал «Волшебную флейту» и

«EineKleineNachtmusik» -

«Маленькую ночную серенаду» — за скромные вознаграждения, проистекшие из денежного мешка шелковой империи Джузеппе Бриди.

Леонардо да Винчи не называют ренегатом искусства, или продажной дешевкой, за то, что в обмен за свою работу он не брезговал золотом папы Льва Х и Лоренцо Медичи.

— Нет, — говорит Герцог Вандальский. — Мы любуемся «Тайной Вечерей» и «Моной Лизой», не думая, кто оплатил заказ.

Он говорит: имеет значение только то, какое наследие оставил творец, что он сделал.

А не то, где он брал деньги на жизнь.

Честолюбивые замыслы

Рассказ Герцога Вандальского

Один судья назвал это «злоумышленное причиненным вредом». Другой — «умышленной порчей общественного имущества».

В Нью-Йорке, когда его поймали в Музее современного искусства, судья низвел его дело до оскорбительного «и не надо мусорить в общественном месте». После Музея Гетти в Лос-Анджелесе, Терри Флетчера осудили за граффити.

В Гетти, в музее Фрика, в Национальной галерее — Терри везде делал одно и то же. Просто люди никак не могли прийти к общему мнению, как это назвать.

Никого из названных выше судей не следует путать с достопочтенным Лестером Дж.Майерсомиз Лос-Анджелесского окружного суда, коллекционером предметов искусства и человеком, приятным во всех отношениях. Художественный критик — это ни в коем случае не Таннити Бревстер, писатель и знаток всего, связанного с культурой. И успокойтесь: галерейщик — это не Деннис Бредшоу, владелец печально известной галереи «Пелл-Мелл», где людям стреляют в спину. Время от времени. Исключительно по совпадению.

Нет, всякое сходство персонажей с реальными лицами, ныне здравствующими или покойными, является чисто случайным.

Все описанные события — вымышленные. Равно как и герои, за исключением мистера Терри Флетчера.

Просто имейте в виду, что это — всего лишь история. Ничего этого не было на самом деле.

Сама идея пришла из Англии. Тамошние студенты художественных колледжей набирают на почте бесплатные адресные наклейки. В каждом почтовом отделении всегда лежит целая стопка таких наклеек, размером с ладонь с вытянутыми, но плотно сжатыми пальцами. Их легко спрятать в ладони. Клеящаяся сторона защищена вощеной бумажкой. Отдираешь бумажку, лепишь наклейку, куда тебе нужно, и она прилипает намертво. На века.

Собственно, это последнее качество и привлекало студентов. Молодые художники, по сути — никто, рисовали на этих наклейках симпатичные миниатюры красками. Или закрашивали их белым и рисовали по ним углем.

А потом лепили наклейку где-нибудь в общественном месте: устраивали свою персональную мини-выставку. В пабах. В вагонах подземки. В такси. И их работы «висели» там долго — дольше, чем можно представить.

Почтовые адресные наклейки делают из дешевой бумаги: они клеятся так, что их уже не отдерешь. Нет, отодрать-то, конечно, можно: мелкими заусенцами по краю листа, — но клей останется. Комковатый и желтый, как сопли, он будет собирать пыль и сигаретный дым, пока не превратится в черный замшелый прямоугольник. Люди быстро сообразили, что лучше оставить картинки, как есть. Любой рисунок — это все-таки лучше, чем уродское клеевое пятно.

Так что никто не сдирает наклейки. Они так и висят в лифтах и туалетных кабинках. В церковных исповедальнях и примерочных в магазинах. В таких местах, где немного художества явно не помешает. А художники рады, что их работы хоть кто-то видит. Намертво. На века.

Но любую идею можно довести до абсурда — чем, собственно, и страдают американцы.

Грандиозная идея пришла к Терри Флетчеру, когда он стоял в очереди, чтобы посмотреть на «Мону Лизу». Он подходил ближе, но картина не становилась больше. У него были альбомы по искусству и то больших размеров. Он пришел посмотреть на самую знаменитую в мире картину, а она была меньше диванной подушки.

Не будь здесь столько народу, ее можно было бы запросто сунуть под пальто и унести. Украсть.

Он подходил ближе, но в картине по-прежнему не было ничего особенного. Да, это была мастерская работа великого Леонардо да Винчи, но не такое уж дивное диво, чтобы убивать на него целый день в длинной очереди в Париже, во Франции.

Точно так же он разочаровался, когда увидел тот древний петроглиф, изображавший танцующего флейтиста, Кокопелли[3], уже после того, как сто раз видел его на рисунках, на галстуках и глазурованных керамических мисках для собачьей еды. На ковриках для ванной и крышках для унитаза. Когда же он, наконец, добрался до Нью-Мексико и увидел оригинал, выбитый в скале и раскрашенный разноцветными красками — первое, что он подумал: Как это избито…

Все эти невзрачненькие шедевры древних мастеров с их незаслуженно раздутыми репутациями, и картинки. Не британских почтовых наклейках… подумав, он пришел к выводу, что может сделать гораздо лучше. Он может нарисовать лучше и пронести свою работу в музей, спрятанную под пальто: уже в рамке — все, как положено. Что-нибудь небольшое. Сзади можно прилепить двустороннюю монтажную клейкую ленту, и потом, улучив подходящий момент… просто приклеить картину к стене. Вот здесь, между Рубенсом и Пикассо, чтобы все видели, все… подлинник Терри Флетчера.

В галерее Тейт, рядом с тернеровским «Переходом Ганнибала через Альпы», будет Террина мама. (Смотрит с улыбкой, вытирая руки красно-белым полосатым кухонным полотенцем.) В музее Прадо, прямо напротив портрета инфанты Веласкеса, будет его девушка, Руди. Или его пес. Прикол.

Да, это будут его работы, с его подписью. Но не для того, чтобы прославиться самому, а чтобы прославить любимых людей.

Жалко только, что большинство из его работ не продвинется дальше музейных общественных туалетов. Это — единственное место, где нет охраны и камер наблюдения. В часы затишья можно даже попробовать проскользнуть в женский туалет и повесить картину и там.

Далеко не каждый посетитель музея обходит все залы, какие есть. Но в туалет ходят все.

Было даже не важно, что изображено на картине и как она сделана. Принадлежность к большому искусству, к шедеврам, похоже, определяется тем, где она выставлена, картина… насколько у нее богатая рама… и какие полотна ее окружают. Если все правильно рассчитать, найти походящую антикварную раму и повесить картину на стену, где уже висит много картин, она пробудет там несколько дней, может быть, даже недель, пока к нему не придут из музея. Или из полиции.

А потом начались обвинения: злоумышленно причиненный вред, порча общественного имущества, граффити.

Судья обозвал его искусство «мусором» и приговорил Терри к штрафу и лишению свободы до завтра.

Терри Флетчера отвели в камеру. Все, кто сидел там до него, тоже были художниками. Они разрисовали все стены, соскоблив с них зеленую краску. И подписали свои работы. Петроглифы, более оригинальные, чем Кокопелли. И Мона Лиза. И они были подписаны именами отнюдь не Пабло Пикассо. В ту ночь, глядя на эти рисунки, Терри почти решился бросить свою затею.

Почти.

На следующий день к нему в студию пришел человек. В студию, где черные мухи кружили над вазой с фруктами, которые Терри пытался выписать на холсте, когда его арестовали. Это был известный художественный критик, печатавшийся в различных периодических изданиях. Оказалось, что этот критик был другом судьи со вчерашнего разбирательства, и он сказал, что история Терри — это и вправду забавно. Замечательный материал для его авторской колонки про мир искусства. Не обращая внимания на сладкий запах гниющих фруктов и на жужжание мух, он сказал Терри, что хотел бы увидеть его работы.