Читать интересную книгу Заклятые подруги - Мария Мусина

Именно сегодня — или никогда — нужно вытащить из Ткаченко последнее, решающее слово. И именно в присутствии его друга-компаньона и Ларисы. Чтобы не дать возможности обратного хода, дабы стыдно было потом отказаться — что бы ни случилось.

Вова же Ткаченко трепался напропалую о каких-то яхтах, Катя улыбалась, из последних сил удерживая на лице внимание. Стрелецкий увлеченно вставлял реплики в ткаченковскую трескотню. Лариса кидала на Катю извиняющиеся взгляды: мол, видишь же, слово вставить невозможно. Померанцева изнывала. Наконец лицо ее, в полном составе своих частей, поползло вниз, потускнело, стало буднично-скучным. Лариса, зная необузданный характер подруги, поняла, что назревает скандал.

— Шельмец, представляешь, — знай себе бухтел Ткаченко, — нанял на свою яхту бывшего капитана ледокола. Тут у него команда три человека. Там — ротой руководил. Ну и, конечно…

— Ужасно, когда человек занимается не своим делом, — встряла Верещагина. — Посмотрите вот на Катю. Она просто сгорела в ожидании настоящей работы.

— Да, Володя, что же с субсидиями? С субсидиями-то что? — очнулась Померанцева. — Меня уже тошнит от неопределенности. Так «да» или «нет»?

Володя Ткаченко удивленно обвел глазами невесело улыбающегося Стрелецкого, затаившую дыхание Ларису, всю обратившуюся в слух Катю.

— Но это же вопрос решенный, Екатерина Всеволодовна, — поцеловал ручку, — да, давайте конкретно. Сегодня среда… Среда. В пятницу… Пусть ваш директор со сметой приходит в пятницу ко мне. Скажем, в одиннадцать. Мы перейдем к конкретике.

Последовала небольшая пауза. На Померанцеву нашло тупое оцепенение. Лариса не смогла сдержать вздоха облегчения. Стрелецкий откинулся на спинку стула, чтобы обзор любопытной сцены был полнее.

Настала минута рассыпания в благодарностях. Катя перебирала варианты: сдержанно-светский — нет, равнодушно-вежливый — нет, не годится. Лучше по-простому: обрадоваться — и все.

— Боже ж ты мой, как хорошо-то! Спасибо вам огромное. Я вас не подведу. Прибыли от фильма будут.

Ткаченко был несказанно доволен.

— Не стоит благодарности. Послужить искусству рад всегда.

Катю обычно скрючивало от всякого рода банальностей, но тут она, кинувшись на шею благодетелю, счастливо облобызала его загорелые щеки.

— Ох, хорошо-то как, — смеялась искренне. — Так надо же выпить немедленно! Ура!

Они долго еще гуляли в ресторанчике, теперь уже по поводу состоявшегося союза искусства и капитала. Расслабившаяся на радостях Померанцева набралась изрядно, пребывала в полубесчувственном состоянии, вращала безумными, невидящими глазами и все норовила отправиться поплясать. Ткаченко с помощью дюжего телохранителя загрузил ее в свой «Мерседес» и увез в неизвестном направлении.

— Ну что, ты довольна? — спросил Стрелецкий, обнимая Ларису за плечи. — Может, в казино рванем? А?

Лариса устало помотала головой.

— Поедем, — не унимался Костя, — ты такая сегодня красивая, ты выиграешь обязательно.

Стрелецкий любил бывать с Ларисой в казино. Ему нравилось входить в зал, держа нежно под руку эту хрупкую женщину, похожую на девочку. Ему доставляло немыслимое удовольствие видеть, как эта девочка-женщина, просто, но дорого одетая, садилась к зеленому сукну, как обращались на нее любопытные взоры, как округлялись глаза, заметив на ее руке этот огромный бриллиант в скромной оправе белого металла. И он с упоением ждал дальнейшего развития событий. Самое-то главное было впереди. Самое главное заключалось в том, что Лариса начинала выигрывать. Выигрывать категорически и бесповоротно. То она ставила частями свои фишки, не считая, отделяла аккуратные столбики. А то переносила всю наличность просто на «красное», или на «черное», или в какой-то квадрат, а то вдруг сразу — и на «зеро». Но всегда, всегда тонкий носик рулетки упирался в нужную отметку, именно в ту, которая обозначала Ларисину ставку. Через какое-то время стол, где играла Лариса, окружался плотной толпой, люди вставали на цыпочки в задних рядах, чтобы получше рассмотреть чужую шальную удачу. Лариса была невозмутима. На лице ее не отражалось ни радости, ни азарта. Она отстраненно созерцала расчерченное зеленое поле стола, изредка пропуская возможность сделать ставку. Потом находила глазами Костю Стрелецкого, чуть заметно кивала ему, и они, провожаемые завистливыми взглядами толпы, степенно шли в кассу обменивать кругляшки на деньги. Стрелецкий никогда не говорил: давай еще поиграем. Он знал: кончилась Ларисина интуиция на этот раз, исчерпалась, растаяла как дым, а наугад Лариса играть не любила. Не было в ней азарта, не было вовсе. Она и к рулетке-то подходила, исключительно внемля Костиным убедительным просьбам. Аттракцион устраивала. Развлекала Стрелецкого таким вот нехитрым способом. Ну а выигранные деньги, впрочем, как и деньги вообще, Ларису никогда не занимали.

— Ты себя любишь больше, чем деньги, — говаривал ей часто Стрелецкий.

И Лариса соглашалась:

— Господи, за что их любить-то, деньги? Передо мной, может, весь мир, вся Вселенная в такие минуты открывается. Неужто я из всего из этого деньги выберу? Смешно. Заработать деньги можно миллионами других способов. Что я, себе на хлеб не заработаю? На хлеб хватает, и слава Богу. В сущности, больше-то и не надо. Остальное — так, баловство.

Далеко не всегда Ларисина замечательная интуиция работала. Но Лариса всегда знала, когда именно это случалось. Точнее, когда не случалось этого дивного чувства знания, как повернутся обстоятельства, чем все кончится, куда уткнется носом эта самая рулетка. И неизменно ощущала границу своего знания. И никогда не делала вид, что может все и каждую минуту.

— Сегодня не поедем, Костя. Не хочу.

— Не хочешь или не можешь? — капризничал Стрелецкий.

— Это абсолютно одно и то же, — рассмеялась Лариса. — Я тебе как астролог говорю: это одна и та же энергетика. Из одной бочки черпается. Не получится сегодня ничего.

— Тогда ко мне? К тебе?

— К тебе.

Стрелецкий коротко переговорил с охраной, и те, загрузившись в свою тачку, тронулись за машиной Стрелецкого.

Воодушевленная удачей подруги, Лариса все нахваливала Володю Ткаченко: и добрый-то он, и щедрый, и тонкий, и понимающий. Наконец Косте надоело слушать комплименты не в свой адрес.

— Так ты ничего не поняла? — кинул он раздраженно. — Но если уж ты не поняла…

Лариса испуганно посмотрела на него.

— Все просто и без песен, — продолжал Стрелецкий. — Ткачу нужно «бабки» за границу перевести. Сейчас, по новым правилам, это сложнее стало. Съемки за границей — открытие там счета в банке. Один доллар — на съемки, двадцать — остаются лежать. Кто будет учитывать, сколько фильм съест? Никто. Никаких придирок. Для Ткача это подарок — Катю субсидировать.

Лариса молчала.

— Какие же вы, женщины, наивные, — удовлетворенный произведенным эффектом, констатировал Стрелецкий. — Думаете, вам жертву немыслимую приносят. А вас используют как хотят.

— Кто еще знает об этом? — тихо спросила Лариса. Вдруг сорвалась, затрясла Костю, еле удерживающего руль. — Кто еще об этом знал? Кто?

Глава 6

— У меня была тяжкая, несладкая жизнь. Да, жизнь непроста. Мне пришлось хлебнуть дерьма вдосталь. Я многое повидал. У меня не осталось иллюзий. Но есть люди, составляющие мой золотой фонд. Я их собираю, коллекционирую. Они всегда в моей памяти, в моем сердце. — Андрей Сафьянов приложил к груди свою широкую ладонь. — Среди них — Алевтина. Она была яркой женщиной. Необыкновенной. Нет, я не верю в самоубийство. Но враги… Мне всегда казалось, что у женщины не может быть смертельных врагов. Женщины — существа легкомысленные, эфирные. Какие такие у них могут быть проблемы? Кому они могут мешать? Их так легко обмануть, отвлечь, соблазнить. Зачем их убивать? Зачем?

Вот уже полчаса Игорь Воротов позволял Сафьянову не отвечать на поставленные вопросы, а разглагольствовать. За это время Игорь понял следующее: а) глубина эгоизма Андрея Андреевича столь основательна, что добраться до дна души вышеозначенного субъекта не представляется возможным. «Я… мною… обо мне…» — даже в ситуации следствия по делу об убийстве в устах Сафьянова — это никакой не маневр, а исключительно естественное, единственно возможное для данного индивидуума состояние внимания только и непосредственно к себе, родному, любимому, замечательному; б) сидящий перед Воротовым человек не может обладать необходимой следствию информацией — по определению. Поскольку ничем, кроме опять же себя, родного, любимого, замечательного, не интересуется.

Воротов уже бросил было бесплодные попытки узнать что-либо полезное, погрузился в отвлеченно-скучающее состояние, как вдруг Сафьянов замолчал. Замолчал. И Игорь уловил некую эмоцию, направленную вовне, некое подобие вялой пытливости по поводу произведенного им, Сафьяновым, эффекта. Наконец-то Андрею Андреевичу захотелось посмотреть, с какой же миной его, собственно, так долго и молча слушают. Выяснилось: равнодушно. Что Андрея Андреевича не смутило вовсе. Однако он не вернулся в состояние тетерева на току. Андрей Андреевич теперь тщательнейшим образом отслеживал реакцию на свои слова.