— Никто не может знать своей судьбы, — провозгласил Гарун, усаживаясь поудобнее.
— Хотя некоторые могут без конца твердить об этом, — согласился Ахмед, тоже устраиваясь на земле. — Но вернемся к нашей истории, пока уши наши способны слышать что-либо, кроме голоса песчаной бури.
Али-Баба решил, что лучше присоединиться к ним, и набрал столько подушек, чтобы расположиться со всем возможным комфортом, а заодно прихватил еще пару больших и мягких подушек для своего брата, чтобы устроить для корзины с Касимом подобающее ложе.
— Отлично, — сказал Аладдин, видя, что все удобно расселись вокруг него. — И я прошу вас с вниманием слушать каждое мое слово, ибо мне почему-то кажется, что в этой истории, быть может, отыщутся ответы на вопросы, касающиеся самих наших судеб, включая возможность побега из этой гнусной шайки.
— Да, надо отдать ему должное, — легонько присвистнув, с тихим восхищением сказал Ахмед. — Как рассказчик он очень силен в зачинах.
И под усиливающийся рев ветра Аладдин начал свой рассказ.
Глава шестнадцатая,
в которой говорится о неких запутанных историях и еще более сложных проблемах с портными
— Знайте же, что я не всегда был простым разбойником, — сказал тот, кого прежде звали Аладдин, — но был я, в дни давно минувшие, столь же простым уличным мальчишкой, хотя в промежутке между этими двумя крайностями я обрел великое богатство и жил некоторое время во дворце, не имевшем себе равных.
— Как и многие из нас, — поспешил добавить тот, кого звали Гарун аль-Рашид.
— Если послушать все эти истории, — согласился Ахмед, — услышишь про целую кучу дворцов, не имеющих себе равных. Просто удивительно, где только ни жили когда-то разбойники.
— Да, — ответил Аладдин, уже с несколько меньшим терпением, нежели он выказывал прежде, — но сейчас мы слушаем мою историю, и я был бы признателен, если бы ты не пытался завладеть вниманием моих слушателей.
— Как подобает всякому добропорядочному разбойнику, — прокомментировал Ахмед. — Завладеть чем-то чужим — смысл нашей жизни.
— Это наш атаман хочет, чтобы мы так думали, — упрямо возразил Аладдин. — Но я еще даже не начал толком свой рассказ.
— Мой дворец тоже не имел себе равных, — довольно раздраженно заметил Гарун.
— Дворец тут ни при чем, — пояснил Аладдин, — во всяком случае, в первой части моего повествования.
— Дворцы всегда при чем, — ответил Гарун с такой убежденностью, какой Али-Баба прежде не слыхал у пожилого разбойника.
Но как бы то ни было, Аладдин предпочел оставить его слова без внимания.
— Как я уже сказал, — продолжил он, — я был неразумным мальчишкой чуть старше двенадцати лет и проводил свои дни бесцельно болтаясь по улицам, как делают все мальчишки, за невинными играми вроде борьбы на песке или подбрасывания в воздух фески ногой.
— Сколько у тебя было башен? — подчеркнуто резко поинтересовался Гарун.
— Это не имеет отношения к делу, — заметил разбойник по имени Аладдин. — Итак, я не обращал внимания на уговоры моего работящего отца и долготерпеливой матушки найти себе дело по душе. Меня настолько ничто не интересовало, что семья моя не могла найти никого, кто пожелал бы взять меня учеником, поэтому отец мой взял меня в свою портняжную мастерскую и попытался познакомить с азами портновского ремесла.
— Портновского? — громко выпалил голос Касима. Видимо, он все-таки вовсе не дремал. — Кто-то здесь сказал, что его учили портняжному делу?
— Увы, — печально ответил Аладдин, — обучение не достигло цели, поскольку меня куда больше интересовало, как бы продолжить свои детские забавы. Поэтому я бил баклуши день за днем, месяц за месяцем, год за годом, пока отец мой не заболел внезапно и не умер.
— Несомненно, это очень трогательно, — заявил Касим тем особым тоном, которым обычно разговаривал с Али-Бабой, когда хотел от него отделаться. Но продолжил он, однако, уже совсем другим голосом: — Тем не менее ты, конечно, должен помнить что-нибудь из портновских навыков.
— Ну, думаю, под угрозой расправы я смог бы вдеть нитку в иголку, — отозвался Аладдин, и по его голосу было ясно, что эта самая расправа не за горами. — После смерти отца моя мать вынуждена была добывать средства к существованию стиркой чужого белья, и, хоть ее старческие руки и глаза должны были трудиться от утренней зари и до ночи, все равно она могла себе позволить покупать лишь корку заплесневелого хлеба да немного гнилых овощей, едва ли пригодных на корм козам. И столь скудной едой она как-то ухитрялась не только питаться сама, но и кормить своего неразумного сына.
— Теперь, когда у меня было время обдумать, как меня лучше воссоздать, — продолжал Касим, обращаясь то ли к Аладдину, то ли ко всем сразу, — я убежден, что это единственный путь, где у меня есть будущее.
Али-Баба понял, что очень трудно следить за нюансами беседы, когда голова одного из беседующих запрятана глубоко в корзине.
Ничто, однако, не могло отвлечь Аладдина от его рассказа.
— Но никто не в силах предсказать волю Провидения. По крайней мере, никто из следующих тропою добродетели. Что, спросите вы, хочу я сказать этим замечанием?
— Может, ты и лишился своего дворца, — невпопад заявил Гарун, — но сомневаюсь, чтобы его башни могли сравниться по количеству и великолепию с башнями того несравненного дворца, что был утрачен мною!
— Прекрасно, — продолжал Аладдин, не глядя на него, но устремив сосредоточенный взгляд куда-то поверх голов собравшихся. — Я не стану обсуждать это, но перейду сразу к главному. Случилось так, что к моей работающей в поте лица матушке и ее бездельнику-сыну заявился нежданный гость, который назвался моим дядей и братом моего отца. И хотя за долгие годы, прожитые в браке с моей матерью, отец никогда не упоминал ни о каких братьях (а если приглядеться повнимательнее, то по разрезу глаз и цвету кожи вы увидите, что во мне течет китайская кровь, а тот человек, объявивший себя нашим родственником, был темнокожий, словно происходил из мавров), все же мы не прогнали его, ибо он осыпал нас золотом, сначала меня, а потом и мою мать, и покупал разную вкусную еду и всякие необходимые в хозяйстве вещи, которых матушка моя не видела со смерти моего отца.
Что с того, что он был совсем не похож на отца и во всех прочих отношениях вел себя как человек вовсе не знакомый с нашей землей и обычаями? При том количестве золота, что он нам давал, он имел право на то, чтобы сомнения решались в его пользу.
Но тут, в это же самое чудесное время, случилось еще одно удивительное событие, как если бы вы брели по безбрежнейшей из пустынь и вдруг нашли среди безлюдных песков цветок, и не один, а сразу два.
Втроем с нашим новым родственником мы обедали вместе один раз, когда дядя счел нужным объявить нам, кто он такой, и другой, когда дядя сказал, что у него была еще одна причина разыскивать свою родню, кроме горячего желания воссоединиться с семьей. И еще дядя сказал, что поведает нам об этой причине во время третьего обеда, и поэтому третья совместная трапеза должна стать настоящим пиром, превосходящим прежние по изобилию и изысканности. И он дал Аладдину и его матери столько золота, что его прежние дары казались теперь не более чем песчинками на фоне песчаной бури.
Но я упомянул про другое чудесное событие, которое показалось мальчику еще более удивительным, чем внезапное обретение богатства! Ибо, когда юный Аладдин взял толику от этой третьей порции щедрот незнакомца и пошел купить кое-чего для обеда еще более роскошного, нежели те, которые вкушали до этого он сам, его матушка и человек, называющий себя его дядей, он был вдруг остановлен какой-то великой суматохой. И юный Аладдин вскоре понял, что суматоха эта далеко не обычная.
— Берегитесь! — вскричали три голоса, тонкие и чересчур пронзительные. Три огромных евнуха, высотой в два человеческих роста каждый и почти столь же широкие в плечах, прошествовали мимо Аладдина к центру города, возвещая, что все люди должны разойтись по домам и запереться там, ибо прекрасная царевна Бадр аль-Будур пожелала прогуляться по городской площади, и, если кто-либо осмелится взглянуть на нее без дозволения, того за подобную оплошность ждет немедленная смерть.
Перепугавшись, что жизнь его может окончиться как раз тогда, когда он только начал сбалансированно и полноценно питаться, Аладдин начал поспешно искать какой-нибудь уголок, где он мог бы спрятать лицо от улицы. Но Судьба распорядилась так, что на той улице, по которой он тогда шел, не было никаких общественных сооружений, ни палаток, ни лавок, это был жилой квартал с частными домами, укрытыми за высокими стенами. Куда было податься парню, когда по обе стороны от него одни лишь каменные ограды и решетки ворот?