позволял дышать под водой, хотя и с трудом. Чем глубже я погружался, тем труднее становилось дышать. На глубине пяти метров каждый глоток воздуха приходилось высасывать из загубника с сильнейшим напряжением легких, как если бы я при сильной жажде пытался напиться из сосуда с водой с отверстием в булавочную головку.
Прекрасно разбиравшийся в дыхательных аппаратах (он служил семь лет на флоте и имел солидный опыт), А.В. откровенно расхохотался, так что из бумажных джунглей на столах на мгновение высунулись потревоженные физиономии молодых исследователей. После очередной неудачной попытки закурить трубку (опять поднялись головы из-за бумаг) А.В. откинулся на спинку стула, глаза его все еще продолжили смеяться.
— Именно таких ребят я и ищу.
Потом он вытащил из ящика стола овальное стекло с резиновой окантовкой и положил передо мной. Я покрутил его в руках, не зная, что с ним делать.
— Это маска, — сказал А.В., — ее надевают вот так. А это акваланг, — достал он из-под стола два тяжелых металлических баллона с ремнями.
Я смотрел на все это, как на крылья для полета.
— Хочешь подышать? — А.В. подал мне загубник.
Я потянул воздух всей силой легких, вцепившись в загубник зубами и губами, как в своем противогазе.
— Легче, — улыбается А.В.
Я вдохнул.
— Совсем легко.
Я еле держу загубник и ахаю-выдыхаю:
— Так легко! Не может быть!
Так неожиданно в моей жизни появился Майер, и тогда море, живое, первозданное, как в древние времена, широким потоком ворвалось в пыльные кабинеты и лаборатории и унесло меня к иным берегам.
Как греки и римляне осваивали просторы далеких морей, так и мы, участники группы подводных исследований, отправлялись на все лето в морские экспедиции к Черному морю, ставили палатки и каждый день выходили в море на маленькой лодке. Жизнь на берегу напоминала жизнь ихтиофагов, морских легендарных племен. Днем они плавали и ныряли в море, питались сырой рыбой и ракушками и только спать выходили на сушу.
Весь день мы проводили в море на плоту или на лодке, ныряли с аквалангами на глубину, занимались какими-то экспериментами под водой, а вечерами в нашем палаточном лагере, в окружении многочисленных гостей пили вино, слушали песни, танцевали и купались по ночам при свете луны или звезд. Мы выполняли водолазные работы в километре от берега, чаще всего в штормовом море. Только два летних месяца было в нашем распоряжении, и ждать у моря погоды нам было нельзя. Иногда из-за шторма мы не могли направить нашу маленькую лодку-плоскодонку к берегу — заливало корму, волны были такие большие, что мы видели их вершины высоко над нами, а когда, наконец, к ночи, после долгих часов дрейфа, нам удавалось галсами приблизиться к берегу, то море просто выбрасывало нас на берег в волнах прибоя со всем нашим имуществом.
Майер был нашим учителем и вожаком и умел находить выход из самых безнадежных ситуаций. Он был единственным преподавателем на кафедре, кто бегал бегом по институтским коридорам и лестницам. Там, где мы видели сгущающиеся тучи и явное приближение грозы, он всегда видел безоблачное небо. У него получалось все, даже то, что казалось невозможным. Он был безумно храбр на море и под водой. Я и сейчас вижу его сидящим на корме нашей маленькой лодочки-плоскодонки на фоне огромных волн. Самого его присутствия было достаточно, чтобы мы благополучно прошли через все опасности, — а их во время работы было немало. Он научил меня любить риск. В моменты опасности я чувствовал радостное возбуждение, а после, на берегу, умиротворение и блаженный покой.
Однажды, сидя на берегу, я долго вслушивался в шум прибоя и незаметно «выпал» из времени. Мне казалось, что я сижу здесь уже давно, так давно, что не помнил сам, когда и как здесь оказался. Постепенно вся окружающая природа преобразилась. Я не узнавал свою бухту, скалы и море — все это я видел как будто впервые, и все было сказочно красивым. Я снова и снова всматривался в окружающее — оно не поддавалось запоминанию и каждый раз оказывалось непривычным и прекрасным. Я вдруг явственно ощутил чье-то присутствие. Море стало одушевленным, и я почувствовал, как оно смотрит на меня. Это было точное ощущение, которое невозможно определить иначе: море смотрело на меня из глубины всей своей массой, гребнями волн, кусками пены на песке, мельчайшими каплями на камнях. Присутствие чего-то одушевленного не было пугающим. Чувство любви затопило все мое существо, я не мог оторвать глаз от моря, я боялся шелохнуться. Я слышал какой-то призыв из глубины и ощущал, как море втягивает мою душу. Все, что происходило со мной, было и необычным, и в то же время совершенно реальным — мое сознание оставалось по-прежнему ясным. Мне казалось, что я стал обладать новыми, недоступными раньше чувствами — они, как щупальца спрута, протянулись в какие-то иные сферы жизни. Наверное, я пробыл в этом состоянии довольно долго. Потом я понял, что меня окликают по имени. На огне жарились шашлыки, разливали вино, начиналось обычное ночное веселье: смеялись над чем-то девушки, ребята разбирали стаканы и рассаживались вокруг костра. С берега доносился шум прибоя и снова возвращал меня к только что пережитому, в сердце все еще сохранялось чувство любви. Я отвечал на вопросы невпопад и долго не мог вернуться к нормальному состоянию. С того вечера во мне что-то изменилось. Я часами мог сидеть у моря в одиночестве — слушать, вдыхать, постоянно удивляться и восхищаться, затихать в его присутствии и доверяться ему всем сердцем. Я чувствовал, что навсегда связан с ним какими-то сокровенными узами.
В то лето состоялось мое боевое крещение под водой. Это было в районе Голубой Бухты возле Геленджика. Нужно было закрепить на дне масштабную сетку для киносъемок. Я легко дошел до дна, но подводное течение было очень сильным, и мне пришлось долго тащить ее вниз и крепить на глубине двадцати семи метров. Для первого раза это было многовато. Уже на дне я услышал звук, напоминающий шипение воздуха, выходящего из баллона под большим давлением. Я проверил свой вентиль — все было в порядке. Шум усиливался и скоро стал невыносимым, а я боялся оставить работу