Читать интересную книгу Токсикология (Toxicology) - Стив Айлетт

16. Не разворачиваться, пока другие могут двигаться.

17. Стоять на страже до последней капли крови, но из комнаты никого не выгонять, пока не начнут гадить.

18. Насаждать хихиканье над инструментальным столиком, наслаждаясь неопознанным грызуном. Твоё лицо запятнано подсветкой, генетика сияет. Ты соскребаешь слизь с раны мотылька. Ты безнадёжен для мира, где социальное накопление больше, чем диверсия. Тлеет рассвет.

Возмущённый

Все говорят, у меня вырастет опухоль размером с аэростат заграждения, если я не успокоюсь. Такая моментально разорвёт человека моей комплекции. Прости и забудь, говорят они, и либо тупо смотрят, либо злятся, когда я спрашиваю, как, по их мнению, другие люди прижимают нижнюю челюсть к верхней, даже не задумываясь. Они используют лоб исключительно для того, чтобы спрятать мозг, а не как экран, на который можно выводить горькие умозаключения через сеть бьющихся вен. Неохотно я признал, что надо что-то делать.

Я решил сохранить своё негодование во внешнем накопителе. Поразил себя иглой на двенадцать и вычесал пучок нервов, который протянулся через комнату в богатый холином питательный чан – там их окончания плавали, как корни ряски. Из рук вон трепанируя себя, я думал – получится вытащить целых девять ярдов, и там они будут как дома. Обуздать ненависть и ярость в сомнение и голод – шаг вперед к ничтожествам.

Каждый вечер я прокладывал шнуры нервов и отправлялся спать, просыпаясь свежим и готовым к противостоянию с очередным адом манипуляций. Я действительно стал спокойнее и начал тренироваться подставлять другую впалую щёку.

На третье утро я обнаружил, что кабель нервов отцепился и стелется по полу – другой конец всё ещё погружён в бак. Я стал прицеплять бак на ночь прямо к ране, которую с этой целью держал открытой, и такой вариант оказался даже лучше, чем прежний. Сны о правосудии откачивались в питательный раствор, их освобождение отмечалось ростом горького шара паутины размером с яйцо. Скоро оно вытянулось до формы окаймлённого бахромой спинного мозга, вокруг колыхались бледные вены, прицепившиеся к грязным стенам чана. Наблюдать эти ежедневные мутации оказалось даже интереснее, чем унылую рыбку, которую я там запер.

Аквариум замутнялся, а моё настроение очищалось. Он наполнялся, я опустошался. На самом деле я стал уютно бессодержательным. Думаю, друзья заметили перемену. Суки очень порадовалась, а я был безмятежен, как Мёртвое море.

Суки сидела на кухне на столе и читала вслух новости. Что-то там случилось, оно случалось и раньше, и произойдёт ещё не раз, но газета описывала потрясение, не связанное, в общем-то, с поводом. Это пресса, ей надо зарабатывать деньги, у них всегда есть надувная мораль на крайний случай, и я не чувствовал ни малейшего омерзения или обиды.

– Ты что, болен, маньяк? Я говорю, тут очередной чувак слетел с нарезки, а они пишут то же самое, что в прошлый раз, делают стремительные движения ртом. Ты как считаешь, гений? Куда там сегодня задевались твои мнения?

Я достал молоко из холодильника.

– О, я уверен, у них свои причины всё обгадить, дорогая. Чего тут напрягаться.

– А как тебе вот эта газетёнка, пентюх, – совершенно непоследовательные позиции в один день, от страницы к странице. Да что с тобой такое?

– Да, ужасные дела творятся.

– Слушай, придурок, твоя реакция связана с твоим этим, нейронным экспериментом?

– А ты умна – умнее, чем я.

В спальне биомасса карабкалась по стене, как плесень, варикозные каналы достигли потолка.

На работе мой беззаботный образ жизни принёс озлобленные плоды. Недоуменные взгляды тех, кто раньше говорил мне воспрянуть духом под стробом мигрени и притвориться, что я доброволен и весел. Дома я вошёл в комнату и обнаружил, что коралловые рифы плоти покрывают стены, а розовая паутина растянулась резиной по потолку, и из центра свисает пуповинный канделябр. Цитоплазмические выступы пульсировали и потели. Как раз когда я смотрел, дендриты расползались, как иней на ветровом стекле. Суки была в шоке.

– Ты что, ошизел? Псих? Думаешь, нормально, что такое количество плоти висит на потолке? Как транспаранты. Это, по идее, должно внушать любовь? А это что – кодеин?

Я выхватил у неё таблетки.

– От нервов.

– Ты ещё шутишь на эту тему? Как будто остальные развешивают паутину ганглиев над плафоном? Посмотри на этот мешок-пузырь в углу, он пульсирует, как ублюдок.

– Я самовыражаюсь, солнышко, а не держу всё в себе – мне даже больше не нужен синаптический кабель, эта штуковина и так знает, что я думаю. Тебе стоило бы порадоваться за мой успех.

– Успех? – Она в сердцах пнула протуберанец. – Это кровь? Господи, как отвратительно, с меня довольно. – И она ушла, хлопнув дверью.

Я оказался настолько пассивен, что достал первую попавшуюся книгу и открыл на словах: “Когда один человек нападает на другого, жизнь приказывает пойти на компромисс, пока создаётся нетленный побочный продукт. Это ни признаётся, ни отвергается – это ядерная начинка законного бунта”. По плотской решётке пробежала дрожь, когда я обдумывал эту мысль. Какого чёрта книга предлагает совет, имеющий практическую ценность?

На следующий день меня уволили за то, что я назвал начальника “Хозяином”. (”Тебе тут скучно?”/”Да, Хозяин”). Когда он сказал, что я уволен, я хохотнул из учтивости, решив, что это такая бородатая шутка. У меня был полон рот кофе, и он обрушился на распределительный щит, оставив без света всё здание. Сам я не напрягся, но когда вернулся домой, вся квартира представляла собой душные мясные джунгли, мебель свисала с качающейся корочки. Когда я вырубал топором проход, я думал позитивно – у всего есть положительный аспект, надеюсь, что это не он.

Исследование вещества показало, что оно растёт экспоненциально. Наверняка для него найдётся денежная ниша. Я вынес несколько пластов на улицу. С маркетинговым изяществом гиббона я поставил плакат со словами: “Дешёвые Прорастающие Внутренности”, и думал, что детишки будут раскупать их, как Слизь, которую я так любил есть в их возрасте. Но вместо успеха мне пригрозил арестом какой-то дебил, решивший, что его шляпа в чьих-нибудь глазах сможет добавить ему роста. Очевидно, нужна лицензия, чтобы продавать здесь недифференцируемое сплетение, и никаких намёков, как решить вопрос.

– У тебя не будет никаких проблем с ростом, если ты сунешь эту прелесть под шляпу, говорю тебе.

Но он объяснил, что хотя незнание законов не освобождает от ответственности, уход от насилия тоже осуждается – похоже, я вынужден помочь ему, притворившись, что это честная битва.

– Представь, что окажется возможным выследить и запомнить сотни кусков закона, попадающих в список каждую неделю, – заметил я спокойно. Но пласты мышц в моей тележке растеклись и слились воедино, как кипящий жир, образовав подобие моего собственного лица, скрученного яростью. Эта испещрённая жилами голова начала раздуваться всё больше и больше, и выкрикивать классические пассажи про выжженную землю на коппера и мир в целом. Штаны Билла наполнились тем, что он использовал вместо мозгов, и когда он с воплями убежал, балаболящее вещество прыгнуло на землю и дёрнуло прочь, шлёпая к водостоку, как выброшенный на берег скат. Разжижившись, оно проскользнуло сквозь решётку и исчезло. Перебор для свободного рынка.

Приближаясь к дому, я увидел, что здание треснуло спереди и дендритовая слизь течёт наружу, как лава. Машина всплыла и медленно опрокинулась, окна разбились. Крышка люка треснула, и окаймлённое жиром нервное вещество вытолкнулось из-под него, как убежавшее тесто. Оно пришло в ярость и образовало гигантский рот, вопящий про неизбежное присутствие пасты в каждой божьей лондонской еде.

Насколько сложнее жизнь, чем пытался доказать нам дантовский “Ад”.

Вдумчиво побродил по городу, земля грохотала вокруг меня. У меня здесь проблема отношения – нельзя было держать негатив в себе, и выпускать тоже не следовало. Что требует отказаться от моего существования на правах чувствующей сущности. В конце концов, я молодой мужчина, белый, англичанин – умение должно быть у меня в крови. Мы довели мир до отказа, и вот я разрушаю дома этим знанием.

Улица лезла вверх, изгибаясь. Невероятная злоба проламывала поверхность как спину кита. Я спешил, пытаясь не думать ничего плохого про это кровавое голубино-серое десятилетие. Проходя мимо налоговой инспекции, подумал про миллионы, потраченные на исследование уже известных вещей. Проходя мимо наркоклиники, подумал про законодателей, ликующе привыкших к кокаину. У церкви думал про геноцидальное избиение, освящённое апокалипсическими писаниями. Вот суд, где уничтожают фактическую реальность. И я ничего не чувствовал.

Но здания разрывались под напором цветущей гнойной массы. Теленовости в окне магазина показывали неясный ущерб, а нервы возмущения крест-накрест ползли по городу, как телефонные провода. Комментатор в новостях выразил искреннее недоумение. Понимаю его чувства. Когда я шёл прочь, магазин взорвался в потоке церебральной слизи. Есть разница между выбросом дряни из своей системы и выбросом самой системы. Разница в признании собственности и стремлении к дерзости.