Батлер, наверное, был единственным человеком, который воспринимал все это зрелище спокойно. Он совершенно не волновался, как будто бы чувствовал, что все пройдет, как и должно было быть.
Всадники остановились ярдах в сорока от центра площади. От дома Бакстеров подъехала такая же кавалькада — четыре человека, трое из которых были вооружены. В центре на лошади сидела Морисоль. На ней был темный платок, она неторопливо оглядывалась по сторонам. Ее взгляд как бы искал защиты, просил помощи.
Только один раз Ретт Батлер встретился со взглядом женщины, его сердце дрогнуло, ему захотелось рвануться со своего удобного места, выхватить револьвер и начать стрельбу. Но он сдержал это свое мимолетное желание.
Ведь он прекрасно понимал, что только в том случае, если он будет соблюдать все правила этой игры, он сможет выиграть.
Хотя, на первый взгляд, казалось, что единственный, кто в этой игре ничего не понимает, так это он, Ретт Батлер.
На его лице блуждала загадочная улыбка. Он то и дело наполнял свой небольшой стаканчик, подносил его ко рту и опустошал, стряхивая капли на пыльные доски крыльца.
Всадники застыли ярдах в двадцати друг от друга, как будто бы они были конными памятниками, так и не решаясь сделать последние шаги.
От дома Бакстеров отделились муж и жена. Джон Бакстер поддерживал свою супругу под локоть, но та то и дело отталкивала руку мужа, дескать, не надо — не время. Сейчас все должно пройти чинно и важно.
И Джон Бакстер, казалось, понял всю эту сложную ситуацию. Его правая рука застыла над кобурой с револьвером, готовая молниеносно рвануться к рукоятке, выдернуть револьвер, взвести курок и начать стрельбу.
Но жена время от времени бросала на него такие взгляды, что у него сразу же пропадало желание хвататься за оружие. Они медленно шествовали по пыльной площади, и маленькие тени плыли у ног.
Все это напоминало Ретту Батлеру, сидящему на крыльце таверны, какой-то странный танец с перехватами рук, с обменами, со странным кружением в центре зала.
Он ожидал финала.
Как же все произойдет? Ведь он был одним из участников спектакля, он играл немаловажную роль. Правда, ни с той, ни с другой стороны никто об этом не догадывался или, возможно, догадывались, но не хотели подать виду.
Сын Бакстера, сидевший на белом жеребце, казался мрачным, его тонкие губы кривились в едкой усмешке. Время от времени он смотрел на тех, кто его захватил, но потом его взгляд останавливался на скорбной фигуре матери, на фигуре отца, на тех людях, которые были ему близки.
Зоркий взгляд Ретта Батлера отметил, как Рамон передернул затвор своего карабина, едва встретившись с голубоглазым взглядом Морисоль.
Женщина, казалось, не обращала внимания на происходящее, казалось, что ее мысли блуждают где-то очень далеко от этой выжженой солнцем площади.
«Скорее всего, она думает о своем сыне, может быть о муже, возможно даже, она проклинает свою долю, проклинает Рамона Рохаса, проклинает всех тех, кто живет в этом странном городке Сан-Мигель», — подумал Ретт Батлер и выпил следующий стаканчик вина.
Тут раздался пронзительный крик ребенка. Оглянувшись, Ретт Батлер увидел его ноги в белых штанишках.
Ребенок стоял за дверью таверны и пронзительно кричал.
— Где же она? Где же? Где моя мамочка? Почему я не могу ее увидеть?
Ретт Батлер отвернулся, не в силах выдержать крик этого ребенка. Он услышал громкий голос хозяина таверны, который уговаривал мальчика отойти от двери и не выходить на улицу.
«Боже, — подумал Ретт Батлер, — как же он хочет быть вместе со своей мамой. Такой малыш и такой несчастный».
— Я хочу ее увидеть, хочу увидеть! — кричал ребенок.
— А ну-ка, вернись! — послышался грозный окрик хозяина таверны, и Ретт Батлер увидел, как тот, подойдя к двери, поднял ребенка на руки и внес назад в помещение.
Ретт Батлер вскочил со своего стула и вошел в полутемную таверну. Там посредине зала ребенок спорил с хозяином таверны. Мальчик упрашивал, уговаривал пожилого мужчину, чтобы тот отпустил его к матери. Хозяин таверны был неумолим и удерживал ребенка в руках.
— Я хочу ее увидеть, я хочу ее увидеть, — упрашивал малыш. — Почему мне нельзя увидеть маму? Ну, почему? Скажи, скажи…
Ретт Батлер, заглянув в глубину таверны, понял, что рядом с малышом стоит не хозяин, а стоит его отец. Мужчина склонился на колени рядом с мальчиком, обнял его за хрупкие плечики, прижал к себе и исступленно гладил по темным курчавым волосам.
— Не надо, успокойся, малыш. Мы ее увидим. Успокойся. Побудь пока со мной, малыш.
— Нет-нет, — кричал ребенок, колотя кулачками в грудь мужчины, — я хочу ее увидеть, она моя мама. Она там, на площади!
— Туда нельзя, ты видишь, там злые люди, они все вооружены.
— Нет, я хочу ее увидеть, — не унимался малыш.
Ретт Батлер не в силах больше слышать таких слов, вышел.
А на площади все участники странного спектакля, казалось, замерли. Никто не решался сделать первое движение навстречу друг другу.
Губы Морисоль дрогнули:
— Будь ты проклят, — прошептала женщина.
Но Рамон, который находился ярдах в сорока от нее, крепко сжимая свой карабин, не расслышал ее шепота. Ему показалось, что женщина говорит: «Я люблю тебя, Рамон». И он, дернув поводья лошади, подался вперед, его рука еще крепче сжала карабин. Он приподнял левую руку и взмахнул «Пошли».
На площади началось странное шествие. Пленники вместе со своей охраной двинулись друг на друга. Казалось, что сейчас, когда они поравняются, должно что-то произойти — стрельба, а может, и еще что-то худшее.
Лошади неслышно ступали по выжженой солнцем пыльной площади. Всадники держали правые руки над рукоятками револьверов, готовые спрыгнуть с лошади, затаиться и начать стрельбу.
Один из охранников Антонио ткнул его стволом револьвера в бок.
— А ну-ка, поезжай к Морисоль. Только неспешно, спокойно, не гони свою лошадь.
То же самое сказал один из охранников Морисоль.
— Поезжай навстречу Антонио.
Женщина согласно кивнула головой и натянула поводья. Лошадь пошла мерным шагом.
На крыльцо таверны вышел хозяин таверны, на этот раз наряженный в пончо и вывел, крепко держа за руку, мальчика, откуда тот мог наблюдать спектакль.
Ребенок, увидев, как лошадь мерно везет его мать, вдруг заплакал:
— Мама, мама, — но его голос был настолько тих, что женщина даже не услышала.
Она смотрела вперед, туда, где сидел Рамон Рохас, сжимая в руках карабин, готовый тут же нажать на спусковой крючок.
И Морисоль понимала, что никому не будет пощады от его пули, что даже ей, Морисоль, которую Рамон Рохас так безоглядно любит, в случае чего уготована та же доля — пуля может впиться в ее сердце.