Читать интересную книгу Жанна д’Арк. Святая или грешница? - Вадим Эрлихман

На этом заседание закончилось, и Жанну отвели обратно в камеру. С тех пор суд заседал каждые день-два уже на второй допрос Кошон велел не пускать зрителей, которые будто бы мешали работать. На самом деле он боялся, что смелое поведение девушки и ее находчивые ответы станут известны горожанам и вызовут их симпатию. Будь его воля, он убрал бы из зала и асессоров, многие из которых смотрели на девушку с сочувствием. Другие, впрочем, были твердо намерены выполнить хорошо известный им политический заказ — как можно скорее довести дело до осуждения. Таким епископ доверял вести вместо него заседания суда, когда он отправлялся в Париж на совещание с Бедфордом и кардиналом Винчестерским. Это было нарушением правил судопроизводства, по которым судья при рассмотрении важных дел обязан был каждый раз лично допрашивать подсудимых. После таких заседаний секретарь делал выписки (экстракты) из показаний Жанны, которые Кошон внимательно прочитывал, выстраивая на их основе линию обвинения.

3 марта состоялся последний публичный допрос, после чего епископ велел перенести дальнейшие допросы в камеру Девы и проводить их в узком составе: председатель суда, инквизитор, обвинитель, следователь, секретари и несколько доверенных асессоров. Тайные допросы продолжались неделю, с 10 по 17 марта, и проводились ускоренными темпами — иногда по несколько раз в день. После их окончания секретари составили сводный протокол, который зачитали Жанне, добившись от нее подтверждения верности записанного. На этом первая стадия процесса была закончена.

Как уже говорилось, протоколы допросов сохранились и были позже изданы. Делались они так: во время заседаний суда секретари Маншон и Буагийом делали беглые записи, которые вечером расшифровывались и переписывались набело в присутствии нескольких асессоров, которые могли подсказать забытые детали. Иногда текст все же оставался неясным, тогда на полях ставили особый знак, чтобы на другой день заново спросить об этом Жанну. Записывались не все ответы и заявления подсудимой, но лишь те, что имели, по мнению судей, непосредственное отношение к существу дела. Но и они могли быть искажены, на чем прямо настаивал Кошон; об этом говорил секретарь суда на оправдательном процессе: "Они велели мне по-латыни употреблять другие термины, чтобы исказить смысл ее слов и написать совсем не то, что я слышал". Судьи часто общались между собой на латыни, чтобы подсудимая их не понимала. То, что она не умела читать, тоже было на руку обвинителям, хотя обычно ей в конце допроса зачитывали показания, чтобы получить подтверждение их правильности. Она не раз возмущалась искажением сказанного ею и однажды даже воскликнула: "Если вы позволите себе еще раз так ошибиться, я надеру вам уши!"

Секретарь Гийом Маншон позже говорил: "Жанну утомляли многочисленными и разнообразными вопросами. Почти каждый день по утрам происходили допросы, которые продолжались по три-четыре часа И очень часто из того, что Жанна говорила утром, извлекали материал для трудных каверзных вопросов, ее допрашивали после полудня еще в течение двух-трех часов. Не переставали менять сюжет и переходить от одного вопроса к другому. Несмотря на эти резкие переходы, Жанна отвечала осмотрительно. У нее была великолепная память. "Я уже отвечала вам на это, — говорила она очень часто и добавляла, указывая на меня: Я полагаюсь в этом на секретаря"".

Эти показания дополняет помощник инквизитора Изамбар де ла Пьер, который присутствовал почти на всех допросах: "Жанна была молоденькой девушкой — девятнадцати лет или около того, — необразованной, но наделенной светлым разумом. И эту бедную девушку подвергали таким труднейшим, тонким и хитроумным допросам, что ученые клирики и образованные люди, которые там присутствовали, с великим трудом смогли бы дать на это ответ. Так перешептывались между собой многие присутствующие. Очень часто, даже когда ее спрашивали о предметах, в которых она была совершенно невежественна, Жанне случалось находить правильные ответы, как это можно видеть по протоколу, составленному с точностью секретарем Маншоном. Среди многочисленных речей Жанны на процессе я отметил бы те, в которых она говорила о королевстве и войне. Она казалась тогда вдохновленной Святым Духом. Но, говоря лично о себе, она многое придумывала. Все же я не думаю, что нужно было осудить ее за это, как еретичку. Иногда допрос Жанны длился три часа утром и возобновлялся после полудня. Так, я часто слышал, как Жанна жаловалась, что ей задают слишком много вопросов".

Вопросов было не просто слишком много: они задавались непрерывно, по самым разным предметам, иногда несколькими людьми одновременно. Жанна была вынуждена просить; "Господа, пожалуйста, не говорите все сразу, я вас не слышу". Этот хаос хорошо виден и протоколах — например, в записях второго дня допросов, когда ее спросили о словах, сказанных ей Робером де Бодри куром при отъезде из Вокулера. Маншон прилежно записал ее ответ: "Показала, что названный де Бодрикур расстался с ней, говоря: "Езжай, и будь что будет"". Далее ее без всякого перехода спросили о герцоге Орлеанском, потом о том, зачем она надела мужское платье: "Далее показала, что ей было необходимо переменить свое платье на мужской костюм". За этим следует: "Спрошенная, какое письмо послала она англичанам и что это письмо содержало, ответила, что она писала англичанам, стоявшим под Орлеаном, что им следует оттуда убраться". И это не исключение: в таком стиле проходили все допросы Жанны с начала и до конца.

Многочисленными, постоянно повторяющимися вопросами на частные темы судьи пытались усыпить ее бдительность, заставить высказать что-нибудь еретическое, противоречащее церковным догмам. Понимая это, она постоянно была начеку, пытаясь в меру своих сил парировать выпады искушенных богословов. Уверена ли подсудимая, что ее ждет вечное блаженство? Полагает ли, что уже не может больше совершить смертный грех? Считает ли себя достойной мученического венца? Такие вопросы задавали ей доктора теологии, азартно ждущие, как рыбаки над гладью пруда, когда жертва попадется им на крючок. Были вопросы, любой ответ на которые мог выглядеть еретическим. Например, признать, что она не может совершить смертный грех значило проявить непростительную гордыню свойственную прислужникам Сатаны. А объявить себя подверженной греху — нарваться на вопрос, в каких именно грехах она повинна, уж не в ереси ли. Поэтому на такие вопросы она отвечала одинаково: "Мне об этом ничего не известно, но я во всем надеюсь на Господа". Такой ответ заставлял судей в бессилии скрежетать зубами: процесс затягивается, и обещанные им деньги, должности, кафедры становятся все дальше, притом что большинство их уже немолоды…

Позиции Жанны и ее обвинителей оставались диаметрально противоположными: она продолжала утверждать, что ее действия направляли Бог и святые, они — что ею руководил дьявол. Исходя из практики процессов о колдовстве, связь с дьяволом могла проявляться тремя способами. Первый: полеты на шабаш и нечестивые ритуалы, обязательной частью которых был сексуальный контакт с бесами или самим Сатаной. Это обвинение отпадало, поскольку Жанну признали девственницей. Второй способ: получение от нечистого каких-либо зелий, магических предметов или заклинаний. Пытаясь доказать это, судьи много раз спрашивали Деву о ее мече, знамени, девизе и так далее. Но и тут их ждало разочарование: все, что она имела, было украшено Божьим именем или носило Его знак. Девиз "Иисус Мария" на ее знамени или изображенный там ангел никак не могли быть орудием дьявольских сил. Попытались было изобразить таким ее меч, но слишком многие знали, что он был извлечен из алтаря действующей церкви, куда бесовские силы никак не могли попасть. До трибунала дошел слух, что подсудимая хранила при себе корень мандрагоры, известный как колдовской талисман. Однако Жанна с негодованием отвергла это, а доказательств у судей не было.

Возникает вопрос почему любое из отвергнутых обвинений нельзя было доказать с помощью пытки? "Альтернативщики" видят в том, что Жанну не пытали, доказательство ее знатного происхождения, однако все может быть проще. Зная строптивый характер Жанны, Кошон мог предположить, что она, сделав под пытками признание, потом откажется от него перед лицом суда и вызовет громкий скандал, учитывая важность дела. Он предпочел планомерно вести дело к осуждению, не обращая внимания на доказательства. Например, обвинение в связи с дьяволом никуда не делось, но базировалось теперь только на двух шатких основаниях — поклонению Дереву фей и тому, что Жанна действовала по воле голосов.

Последний пункт особенно интересовал судей — ему посвящена почти половина записей в протоколах, следствие возвращалось к нему целых 18 раз. Началось это уже на второй день допросов, где Жанна сразу же выложила почти все, что она (а за ней и мы) знала о посещавших ее голосах: "Когда ей было 13 лет, ей был голос, идущий от Бога, дабы помочь ей блюсти себя. И в первый раз она очень испугалась. И сей голос пришел около полудня, летом, в саду ее отца, и названная Жанна не постилась накануне. Она услышала голос справа, со стороны церкви, и очень редко она слышит его так, чтобы при том не было света. Сей свет идет с той же стороны, откуда она слышит голос, но там обычно всегда великий свет… Она сказала, что очень хорошо понимала голоса, приходящие к ней. Сказала также, что, как ей кажется, это был достойный голос, и она верит, что он был послан от Бога; а после того, как она трижды услышала сей голос, она узнала, что то был голос ангела. Она сказала также, что сей голое всегда хранил ее, и она всегда хорошо его понимала. Спрошенная о наставлениях во спасение души, кои давал ей сей голос, сказала, что он учил ее хорошо себя вести, посещать церковь, и сказал Жанне, что необходимо, чтобы оная Жанна пошла во Францию. Она добавила, что дознаватель покамест не добьется от нее, под каким видом явился ей сей голос".