Читать интересную книгу Полудевы - Марсель Прево

Растянувшись на диване, с закрытыми глазами, он продолжал теперь видеть этот сон и понемногу начал думать… Сладострастные воспоминания смешивались с дурными воспоминаниями и держали его как в тисках; тяжесть легла ему на сердце, тяжесть озлобления, меланхолии. Жить без неё? Нет, никогда! Никогда! Лучше умереть… не видеть солнца… радостного светлого утра… снежных дней… вечерних огней Парижа… Все путалось, мешалось, затуманивалось в его голове… Он был окутан глухой, темной, беспросветной ночью. В такую ночь люди, предавшись отчаянию, ищут забвения непосредственного горя. И эта ночь, глухая, пустынная ночь всею своею тяжестью давила его израненное сердце. Потом, после того как ему казалось, что он уже очутился на самом дне пропасти, он медленно начинал подниматься и снова стремиться к свету жизни, сердце его понемногу облегчилось; облако усталости обволакивало его мозг, его тело…

Раздумывая все это, он задремал, и чудный, сладкий сон обратился в восхитительную действительность: открыв глаза, он увидал перед собою Мод. Она разбудила его прикосновением холодных пальцев к горячему лбу.

Он вскочил.

– О! Это вы!.. простите!.. Я прилег тут и, кажется, заснул. Во сне я чувствовал ваше присутствие, и мне было так хорошо.

– Я угадала, – ответила она. – Сначала у вас были дурные сны, я видела это по вашему лицу. Но я прикоснулась пальцем к вашему лбу и направила сон, куда хотела… на меня…

Она нагнулась к нему и дала ему ощутить свежесть ее губ, а сама живо отстранилась от его поцелуя.

– Но почему тут все закрыто? Ведь, уже больше девяти часов. Отворите скорее окна.

– О! Мод! – взмолился он… – я так люблю этот полумрак.

– Нет! нет! Отворите… Разве вы не видите, – прибавила она, улыбаясь, – что я одета по-утреннему?

Под ее веселостью скрывалось смущение от неловкости видеть себя при этой вечерней обстановке в утреннем выходном платье; на ней была прямая юбка толстого синего цвета, отороченная бархатом, такая же отделка на атласной шемизетке и маленький ток «astrakan» с белой вуалью.

Жюльен с грустью повиновался; он отворил оба окна, отдернул занавески, а Мод погасила лампы. В окна ворвался ясный, прелестный день и разогнал все таинственное и неопределенное, что как призрак носилось в этой комнате.

– Хорошо, – сказала Мод. – Теперь садитесь возле меня. Мне многое нужно рассказать вам. Прежде всего – Матильда умерла.

– Ах! – возразил Сюберсо, – как это досадно. Нам нельзя больше…

– Она умерла сегодня, около семи часов; когда за Этьеннет прислали, мать была уже без памяти. Поль Тессье и я приехали к восьми часам. Добрый Поль был так огорчен, как будто со смерти Матильды он овдовел.

У Жюльена была одна забота, одна мысль преследовала его, и он спросил опять:

– Так мы здесь будем видаться, или найти другое помещение?

– Какой вы ребенок! – перебила его Мод, протягивая ему руку для поцелуя. – С вами нельзя говорить серьезно. Вы не слушаете…

И, помолчав с минуту, она прибавила, смотря в глаза своему возлюбленному, не свойственным ей тоном усталости:

– Будьте добры ко мне! Если бы вы знали, как я расстроена сегодня!

Она склонила голову к груди Жюльена и, как бы сделавшись более женственной, мягче и ласковее при мысли об огорчении, которое готовила любимому человеку, расстегнула шелковую рубашку его и поцеловала то место, где было сердце. Оба находились в состоянии полного умиления.

– Приходи! – молил он.

– Нет, сегодня я пришла поговорить о серьезном деле. Вы, вероятно, догадываетесь о чем? Я назначила сегодня мистеру Шантелю явиться просить моей руки.

– А-а! – протянул Жюльен.

Его удивило, что это известие не причинило ему страдания, и Мод показалось странным его спокойствие. Она продолжала:

– Нам кажется, что раз дело решено, лучше скорее покончить с ним. Мы женимся, вероятно, до конца апреля.

Мало-помалу Жюльен начал ощущать тоску, сначала небольшую, почти неощутимую, но она быстро увеличивалась и все росла и росла. Он молчал. Мод говорила дальше:

– До тех пор, вы понимаете, я должна быть осторожна, стараться не возбуждать любопытства в недоброжелателях: ведь, этот брак возбудит столько зависти. Максим не знает никого, и кроме меня не желает никого видеть; значит, его пребывание в Париже не представляет никакой опасности. Мы с мамой и Жакелин отправимся на месяц в Шамбле… О! Ведь я буду почти каждый день приезжать, – прибавила она, взяв Жюльена за руки; – ты знаешь, предстоят хлопоты… приданое… туалеты… помещение. Только официально я буду жить в Шамбле, где Этьеннет проведет у нас первое время траура. Мы будем там совершенно как дома; Тессье будут нашими гостями. По-моему, это превосходно… Но что с тобой?

При последних словах Жюльен встал и, по-прежнему молча, неровными шагами заходил по комнате. Его мучила тоска. Горло его сжималось, дыхание захватывало. Он остановился около Мод.

– Итак… все кончено?

– Да, в принципе, кончено. Надеюсь, тебя это не удивляет?

Она проговорила эти слова смело, глядя на него в упор, выпрямившись, в той позе, которую принимала всегда, предвидя возражение своим решениям.

Он не в силах был противоречить; удрученный, пасмурный, он присел на край стола; она наблюдала за ним некоторое время, приготовившись к обороне. Наконец, видя, что он молчит, оставаясь неподвижным, хотела, как делала столько раз, возбудить его энергию. Подойдя к нему, она сказала ему тихо:

– Будь же тверд. Я люблю тебя одного.

Вероятно, погруженный в свои мысли, он не слышал ее слов и прошептал:

– Это невозможно!

На сердце у него было страшно тяжело: в первый раз замужество этой женщины, плоти от плоти его, с другим и с его собственного согласия, представилось ему таким неестественным, чудовищным.

– Что ты хочешь сказать? – спросила Мод.

Он повторил:

– Это невозможно… Мы не сделаем этого…

Он провел рукою по лбу, чтобы прогнать кошмар.

– Невозможно, – повторил он в третий раз все тем же тоном, ни мольбы, ни приказания, а просто указывая на очевидную, положительную невозможность дела, о котором шла речь. – Слушай, Мод, я люблю тебя… У меня одна ты на свете… ты меня также любишь… я уверен, что ты меня любишь… Я твоя вещь, твой раб, весь твой… только твой, ничей больше… жить без тебя я не могу… мы сумасшедшие… мы обманываем сами себя.

Мод ответила ему почти грубо.

– Я не сумасшедшая. Это ты бредишь.

– Но пойми же ты, – возразили Жюльен, – что для другого ты сделаешь самое главное – станешь его женой… Если ты меня любишь то и принадлежать должна мне, это мое право. Это ясно… ясно как Божий день.

И подходя к ней, он заговорил, заторопился высказаться до конца:

– Мы оба были сумасшедшие, да, сумасшедшие оба… Я не хочу, чтобы другой обладал тобой… тобой, которой я никогда не обладал. Этого не будет. Позволь мне взять тебя. Я изменю свою жизнь, сделаю тебя также царицей, еще лучше чем этот дурак, который тебя не понимает. Ты смеешься над моими словами? Ах, поверь, я сумею работать, чтобы только сохранить тебя. Я украду, я убью, но не отдам тебя!.. Ах! останься!.. будь моей!.. я не могу… я не могу!..

Он бросился на колени перед молодой девушкой, целовал ее ноги, касался лицом ее платья, обнимал колени. Он не плакал, но вздрагивал от сухих рыданий. Он почувствовал, как рука Мод отталкивала его, касаясь его плеча, твердо, жестко, со всей силой напряженных нервов. Оскорбленный, в свою очередь, в своем самолюбии, поняв, что эти мольбы могут возбудить ее презрение, он встал.

– Вы закончили? – спросила Мод презрительно.

– Не кончил, – ответил Жюльен. – Кончена только эта комедия с твоим замужеством. Этого не будет, слышишь? Так нельзя играть человеком, как ты играла мной. Я не хочу этой глупой роли, – продолжал он вне себя, взбешенный ироническим молчанием Мод. – Я не хочу… (Он задыхался от гнева и слова его не сходили с губ.) Я не хочу… остаться в этой роли инициатора и только.

И Жюльен высказал, наконец, то, что его так терзало.

– Он негодяй!

Она ударила его рукою по губам, как бы желая стереть с них произнесенное оскорбление. Жюльен схватил оскорбившую его руку и прижал к своим губам; другой рукой он обхватил талию молодой девушки и держал ее рвавшееся тело, содрогавшееся от гнева, а сам говорил так близко от ее лица, что она чувствовала движение его губ и дыхание.

– Нет… этого не будет. Ты должна быть моей! Ты, в самом деле, поверила, что я уступлю тебя! Никогда… Ты моя! Ты должна быть моей. И ты будешь моей, хотя бы надо было для этого употребить силу…

– Подлец! Подлец! – воскликнула Мод. – Пусти меня…

Он сжал ее еще сильнее… Мысль, что она может быть жертвой насилия, что он будет обладать ей против ее воли, так возмутила ее гордость, что в эту минуту она ненавидела Жюльена… Она отталкивала его, сколько было сил, царапала, кусала; он совершенно потерял голову и неизвестно, чем кончилась бы эта борьба, если бы Мод не вскрикнула от острой боли, и Жюльен не выпустил ее. Его отрезвила кровь, которую он увидал на руке Мод. Когда девушка защищалась, он неосторожным движением скользнул ее рукой по шее и она поцарапала кожу об острую булавку брошки. В одну секунду, когда он снова хотел схватить ее, она бросилась в противоположный конец комнаты, опрокидывая стулья и столы, воздвигая перед собою баррикады, и стульями защищала себя от его нападения.