Читать интересную книгу Могильный червь (ЛП) - Каррэн Тим

- Ты что-то хотела сказать? - спросил он ее.

Она не произнесла ни слова.

Она, вероятно, решила, что нет смысла говорить, потому что ее глаза уже говорили о многом.

Генри вытаращил глаза.

Она вытаращила глаза.

Все уставились на него.

Как долго будет продолжаться игра, он не знал. Но он был терпелив, и когда он имел дело с ними, просто нужно было быть терпеливым. Ибо никто не был так терпелив, как старик, собирающий годы, как осенние лужайки собирают листья.

Мать встала. Мумия, задрапированная в пыльные льняные одеяния, с желтоватыми пальцами, растопыренными на иссохшей груди, как ноги окаменевшего паука. Ни любви, ни радости, только время, покрытое лаком и застывшее на века, как насекомые в янтаре. Ее волосы были собраны сзади в мрачный белый пучок, лицо покрыто глубокими морщинами и глубокими складками. Возраст не сделал ее мудрой или стойкой, он только сморщил ее и без того суровое лицо, приподняв уголки бескровных губ в кривую гримасу и рассекая древний шрам на щеке. Ее лицо напоминало oктябрьскую маску, извлеченную из гниющего чердачного сундука, очищенную от паутины и пыли. И единственное, что было в нем хоть отдаленно живым, это глаза, испорченные ненавистью и ревностью.

Тетя Лили. Добрая и многострадальная, но лишенная всего, кроме желания, в котором она не смела признаться. Она была ничем: обломком мебели, пятном на стене. Ее едва можно было заметить, проходя мимо, и она была рада этому. Всю свою долгую жизнь она была всего лишь восковой куклой, которую другие изображали так, как считали нужным. Она была отражением тех, кто ее окружал, но не обладала ни истинной душой, ни собственной твердостью. Если вы замечали ее, когда она была одна, она исчезала, как тень в лучах полуденного солнца.

Дядя Олден. Брат отца Генри. Костяная скульптура, связанная из серой кожи, сухой, как пергамент, обесцвеченной течением времени. Сморщенное, похожее на труп существо с насмешливой улыбкой, которая издевалась только над собой. Когда-то его глаза были яркими и пронзительными, но время смягчило их, превратив в голубое желе, которое с каждым днем испарялось все больше. Сгорбленный, с перекошенным позвоночником, он был не человеком из плоти и крови, а останками скелета, похожими на панцирь паука, висящего в пыльном, неиспользуемом углу.

- Мы сегодня устали? - cпросил их Генри, всех до единого. - У нас был тяжелый день, когда мы притворялись теми, кем больше не являемся?

Дядя Олден одарил его восковой улыбкой.

- У парня опять поднялась перхоть. Он поразит нас своей уверенной и твердой рукой. Он очень ответственный парень. Может быть, если он отвлечет нас достаточно, мы забудем о девушке, которую он держит в подвале.

- О, нет, - сказала тетя Лили. - Я не хочу об этом говорить.

Олден усмехнулся.

- А что? О чем ты хочешь поговорить? Наша сексуальная жизнь? Ты хочешь, чтобы я рассказал всем, что мы никогда не трахались как нормальные люди, Лили? Как это должно было быть в темноте, и ты все время плакала, как будто я делал что-то грязное с тобой? Ты думаешь, они хотят услышать об этом? Или о шлюхах, которые у меня были? То, что я заставлял их делать? Следы, которые я на них оставил?

- Хватит, - сказала мама Роуз. - Некоторые темы неприемлемы в присутствии молодых ушей.

- Молодые уши? - cказал Олден. - Генри? Посмотри на него! Он был стар и измучен в тот момент, когда родился. Он никогда не был ребенком. Он никогда не бегал, не прыгал, не играл в мяч и не водился с другими детьми. Нет, он играл на кладбище, а ты, Роуз, поощряла это! Чем хуже ему становилось, тем больше ты притворялась, что он нормальный! Крался домой на рассвете с этой ужасной вонью и могильной грязью на пальцах! Он никогда не был никем иным, как маленьким гребаным упырем! Там, среди могил, лежа с холодными предметами, прикасаясь к ним, кусая их и... Конечно, малыш, конечно. Я заткнусь, а если нет, то ты достанешь иголку с ниткой и зашьешь мне рот, как зашил рот своей матери после... Ха, ха, ха! Не нравится, что я об этом упоминаю? Как ты не мог вынести ее гребаный рот ни по эту сторону могилы, ни по другую? Тебе не понравилось, как она разговаривала с тобой, когда ты вытащил ее из гроба в Хиллсайде, и ты зашил ей рот! Вот так! Я же сказал! Обоссать тебя и твою мать, малыш!

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

- ДА ПОШЕЛ ТЫ! - крикнул Генри ему в лицо.

- Я пошел? Давай, парень, трахни меня! Хотел бы я посмотреть, как ты попробуешь! - oн все смеялся и смеялся, пока тетя Лили молчала, а мама Роуз сердито смотрела на него. - Трахни меня, как ты трахнул свою мать! Ну, они могут говорить обо мне что угодно, но я никогда не трахал свою мать! Не то, что ты! Но ведь это была твоя идея... не так ли, Роуз?

- Я не могу этого слышать! Я не могу! – сказала им тетя Лили.

Выражение лица матери Роуз не изменилось.

- Неужели мы хотим выпустить скелеты из шкафов, Олден? Неужели мы хотим запачкать воздух вещами, о которых лучше не говорить? Потому что я могла бы рассказать всем об этих твоих шлюхах, и не все они были женщинами!

Тетя Лили чуть не свалилась со стула, а Генри, как это часто бывало, почувствовав к ней жалость, подошел, встал у нее за спиной и зажал ей уши руками, чтобы она не слышала всех этих извращений и непристойной лжи, которыми ее окружали.

- Я не стыжусь того, что сделал, - сказал дядя Олден. - Ты, Роуз! Это тебе должно быть стыдно! Твой сын... посмотри на него! Посмотри, какой он! Как ты думаешь, почему его выгнали из школы Гробовщиков? И как ты думаешь, что заставило его пойти в армию? Ты хочешь выставить эту штуку, парень?

Прижимая уши тети Лили, Генри сказал:

- Я хотел служить своей стране. Я хотел убивать людей.

Олден расхохотался.

- Ну, отчасти это правда! А где ты служил? В морге? Это были не те живые, которых ты хотел, мальчик. Это были мертвецы!

- Тебе лучше заткнуться.

Олден продолжал смеяться. Звук его смеха был подобен скрежету металла по колесу, выбрасывающему искры и горячий пар.

- Он боится, что я раскрою все его грязные секреты. Как и ребенок. Ты хочешь поговорить о ребенке, Генри?

Но Генри этого не хотел.

Неужели он недостаточно страдал?

Когда ребенок появился на свет, они с Элизой родили его дома, и это была совсем не хорошая идея, потому что Элиза разорвалась. Она истекала кровью. Кровь хлынула из нее, как из бочки с самым красным вином, самым темным алым портвейном, протекая и заливая, пока кровать не промокла и Элиза не забилась в конвульсиях, которые закончились тем, что она уставилась в потолок остекленевшими, пустыми глазами.

Жизнь отнятая и жизнь данная.

Когда Генри держал на руках скользкого, забрызганного кровью ребенка-девочку, он ненавидел его. Он хотел убить ее. Выбросить в окно или в горло колодца. Он держал ее, пока она не перестала плакать. Маленькая девочка извивалась в его руках, пухлая и белая.

- Червь, - сказал он. - Я буду звать тебя Червь, потому что ты и есть червяк.

Но все это было тайной, и они с Элизой решили, что об этом никогда не следует говорить.

- Когда-нибудь, мистер Генри Хиггинс, - сказал дядя Олден, - вашим маленьким секретам придет конец. В один прекрасный день приедет полиция и выяснит, чем вы занимались. А потом они заберут тебя и поместят в комнату с мягкой обивкой, ты, гребаный могильный червь.

Генри попытался отгородиться от него. Он полез в ящик комода и достал оттуда щетку. Молча провел рукой по длинным седым волосам тети Лили и почувствовал, как это успокаивает ее. Бедная тетя Лили. Так напряжена. Так скована. Просто жесткая, как доска. Генри любовно расчесывал ей волосы, что-то напевая себе под нос, пока мама Роуз и дядя Олден спорили без умолку. Голова тети Лили была иссохшей, сухой, как выжженная земля. Ее волосы были клочковатыми, неровными... казалось, их едва хватало, чтобы покрыть ее пегий череп, и едва хватало, чтобы покрыть череп под ними. Каждый взмах щетки, хотя и мягкий, вырывал пучки волос с корнем, как зимнюю мертвую траву.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})