Он же специально пил зелье для того, чтобы жизнь пошла по иному пути.
– Никитушка, – Ванда подкралась сзади и поцеловала его в затылок, – я так соскучилась по твоим кудрям, лет тридцать их не видала. Тебе кофе со сливками?
– Все равно, – сказал Савич.
– Сейчас гренки будут готовы. Ах ты мой донжуанчик! А я просыпаюсь – в кровати насильник. С ума можно сойти. А никому не расскажешь. Вот бы покойная мама смеялась!
Ванда носилась по комнате легко, как настоящая нимфа. Правда, теперь Савич уже понимал, что для нимфы она слишком крепка телом и широка в бедрах. Впрочем, кто их видел, этих нимф?
– Пей, мой мальчик. – Чашка кофе исходила ароматным паром, гренки были золотыми – и на них еще пузырилось масло. – Колбаски порезать?
«Какой нежной она может быть, – подумал Савич. – А я уже и забыл. Надо отдать Ванде должное, она меня любит. А какой стала Елена? Может, еще не поздно? Я ничего ей не скажу. В конце концов, ничего не произошло. Мы с Вандой официально расписаны, и она имеет право на супружеские отношения».
Оправдание было неубедительным.
Ванда уселась напротив, в халатике, волосы чернокрылой сумятицей над белым лбом, глаза сверкают, щеки розовые, словно намазаны румянами. И такая в ней была сила здоровья, такая бездна энергии… Глаза ее вдруг затуманились, грудь высоко поднялась, и голос стал низким и страстным.
– Мальчик мой, – произнесла она. – Иди ко мне…
«Съест, – подумал Савич, – ей только дай волю, она съест. А в моем возрасте это опасно для сердца. В каком возрасте? Что я несу?»
– Пора идти, – сказал Савич, стараясь не глядеть в глаза жены.
– Куда идти?
– К Елене Сергеевне. Ведь мы не одни были. С другими тоже произошло.
– А какое нам дело до других? – Ванда обежала стол, наклонилась над Савичем, губами щекотала ухо.
– Ванда, не сходи с ума, – остановил ее Савич. Так бы он сорок лет назад не сказал. Не имел жизненного опыта. – Мы с тобой в коллективе. В любую минуту они могут прийти сюда, чтобы проверить.
Ванда выпрямилась.
– Ой, Никитушка. Ты что имеешь в виду?
– Ты же понимаешь – надо осознать.
– Осознаю. К Елене спешишь?
– При чем тут Елена?
– А при том. Что я, не видела, как ты на нее вчера вечером глядел? Думал, я старой останусь, а вы с ней молоденькими – и сразу любовь закрутите. Что, разве не так? Я ваши шашни сразу раскусила.
– У меня таких мыслей и в помине не было.
Но слова прозвучали неубедительно. Савич был как школьник, отрицающий перед мамой очевидное прегрешение.
Ванда криво усмехнулась. Полные розовые губки сложились в презрительную гримасу.
– А я уж решила… я уж думала, что ты меня увидел и понял.
– Понял?
– Понял, что тебе от меня никуда не деться. Тогда я тебя почти не знала – девчонкой была. А сейчас я тебя как облупленного знаю. Не решишься ты ни на что. Даже если она красивее, чем раньше, стала.
– А чего я испугаюсь?
– Всего. Общественности. Моих когтей. Ответственности – всего испугаешься, мой зайчик.
– Ванда, ты забываешься. – Савич тоже поднялся: ему неудобно было спорить сидя. – Ты позволяешь себе инсинуации. Мы с тобой скоро сорок лет женаты, и я ни разу не давал тебе повода…
– Помолчи. Это я не давала тебе дать повод. И контроль над тобой стоил мне нервов и усилий. Каждую девочку в аптеке под контролем держала!
– Я и не подозревал, что ты так низко пала.
– Почему же низко? Я семью берегла. Я ведь тоже могла бы другого найти, получше тебя. Но я – человек твердый. Нашла – держу. Мужья, мой милый, на дороге не валяются. Их надо хранить и беречь. Даже таких паршивеньких, как ты…
– Ванда!
Слова жены были обидны. Но Савич со всем своим многолетним опытом общения с Вандой вдруг понял, что дальнейшая перепалка не в его пользу. Он может услышать о себе совсем неприятные слова – а кому это хочется слышать?
– В сущности, мы ничего с тобой не знаем, – сказал он. – Возможно, средство подействовало только на нас. А остальные остались…
– Вряд ли, – усомнилась Ванда, но такая версия ей понравилась.
Она тут же направилась к шкафу одеваться.
– Да, это было бы смешно, – предположила Ванда, доставая платье.
– Это было бы смешно, – невесело повторил Савич, глядя, как жена надевает платье.
Платье было безнадежно, невероятно велико. Но Ванда не сразу заметила это, а подойдя к трюмо, стала примерять рыжий парик, который обычно носила, чтобы прикрыть поредевшие и поседевшие волосы. Парик никак не налезал на пышные молодые волосы, и Савич спросил:
– Ванда, зачем ты это делаешь?
– Что делаю?
– Тебе парик не нужен. У тебя теперь свои волосы лучше.
– Ага, – сказала Ванда рассеянно, продолжая натягивать парик.
– Чепуха какая-то, – удивился Савич. – Свою красоту прятать.
– Не красоту, – ответила Ванда. – Красота при мне останется.
Савич тоже достал свой костюм и стал думать, как его подогнать, – он ведь на человека вдвое более толстого.
Ванда кинула на мужа взгляд и расхохоталась.
– Мы тебе, Никитушка, джинсы купим.
– А пока?
– Пока? – Но Ванда уже смотрела в зеркало, рассуждая, что делать с ее платьем. Потом предложила: – Может, тебе подушку подложить?
21
Уже собирались уходить, как Милица ахнула:
– Самое главное забыла!
Она вытащила из комода шкатулку, вытрясла из нее на стол всякую старую дребедень, среди дребедени отыскался толстый медный ключ.
– Сейчас будет сюрприз, – сказала она. – Господа, прошу следовать за мной.
Они пересекли двор и остановились перед вросшим в землю, покосившимся сараем, почти скрытым за кустами сирени.
– Сашенька, – попросила Милица, – откройте дверь. Я думаю, вам это будет очень интересно.
Грубин потрогал тяжелый ржавый замок. Замок лениво качнулся.
– Его давно не открывали? – спросил он.
– Как-то я сюда заглядывала, – ответила Милица. – После революции. Не помню уж зачем.
Ключ с трудом влез в скважину. Грубин нажал посильнее. Ключ повернулся.
– Не ожидал, – сказал Саша, вынимая дужку.
– Но он же был смазан, – сообщила Милица.
– А что там? – не выдержала Шурочка.
– Идите, – сказала Милица. – Я надеюсь, что все в порядке.
Саша Грубин шагнул внутрь. Поднялась пыль, закружилась в солнечных лучах. Темные углы сарая были завалены мешками и ящиками. Середину занимало нечто большое, как автомобильный контейнер, покрытое серым брезентом.
– Смелее, Саша, – велела Милица. – Я себя чувствую Дедом Морозом.
Брезент оказался легким, сухим. Он послушно сполз с невероятного сооружения – белого, с красными кожаными сиденьями автомобиля. Большие на спицах колеса, схожие с велосипедными, несли грациозное, созданное с полным презрением к аэродинамике, но с оглядкой на карету тело машины. Множество чуть потускневших бронзовых и позолоченных деталей придавало машине совсем уж неправдоподобное ощущение старинного канделябра.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});