Читать интересную книгу Сергей Петрович Хозаров и Мари Ступицына - Алексей Писемский

– Конечно, по вашим понятиям, восемьсот рублей ужасная сумма, но что это такое значит для мужчины? Плевок, нуль… и потому честью заверяю вас, что заплачу вам, и заплачу даже с процентами; только, бога ради, не извольте являться ни к жене моей, ни к теще за моим долгом.

– Да где же вы, Сергей Петрович, возьмете? Теперь открытое дело, что у вас ничего нет.

– Скажите, как вы прекрасно считаете в чужом кармане… Полноте, почтеннейшая, вздор молоть, не извольте и беспокоиться об этих пустяках.

– Милый мой постоялец, как же мне не беспокоиться? У вас ведь, право, ничего нет. Ну, хоть бы службу какую имели или по крайней мере у меня квартировали, все бы надежда была впереди.

– У вас, Татьяна Ивановна, может быть, нет надежды, а у меня их на миллион.

– Нет, Сергей Петрович, не верю, нынче совсем миллионов на свете нет.

– Есть, Татьяна Ивановна, и даже больше чем миллионы. Припомните только мои обстоятельства перед свадьбою. А?.. В каком я тогда был положении? Уж, кажется, решительно без копейки, а что же вышло потом? В один день хватил три тысячи.

– Это случайность, Сергей Петрович.

– Нет, почтеннейшая, вовсе не случайность. Умная вы женщина, а не совсем жизнь-то понимаете. Вспомните, где я взял денег тогда?

– Да что припомнить? Как теперь помню, что взяли у Варвары Александровны; закладчик-то, у которого ее вещи, каждый день ходит ко мне.

– Я не про то говорю, почтеннейшая, ходит или нет к вам этот болван закладчик; но вы решите мне один вопрос: неужели же я с этой же стороны не могу достать и теперь денег?

– Не можете, Сергей Петрович, никаким образом не можете; тогда было другое дело, тогда вы были человек холостой.

– А если я вам представлю доказательство? Не угодно ли взглянуть! – проговорил Хозаров и подал Татьяне Ивановне маленькую записку, которую девица Замшева хотя с трудом, но все-таки прочла.

– Ну, уж этого дела я не знаю, это ваше дело, – сказала она.

– Нет, вы скажите: понимаете ли тут главный смысл?

– Как не понять, известное дело: тайное свидание будете иметь. Только какой вы обманчивый человек, Сергей Петрович! Когда женились, так думали: вот станете боготворить жену; вот тебе и боготворить! Году не прошло еще, а рога приставил; недаром я вас звала ветреником; сердце мое говорило, что вы опасный для женщин человек.

– Согласен, почтеннейшая, что опасный человек, но все-таки скажите, понимаете ли вы результат моих отношений к Барб Мамиловой?

– Нет, Сергей Петрович, наше дело темное, и понимать ничего не хочу.

– Ну, так я вам растолкую. Она любит меня; вы это видите.

– И напрасно любит, – перебила Татьяна Ивановна.

– Ну, уж это ее дело; а вы слушайте, – возразил Хозаров. – Она любит и богата; следовательно, любя меня, будет давать и денег.

– Сомневаюсь, Сергей Петрович, очень сомневаюсь, – сказала Татьяна Ивановна. – Если бы вы были холостой человек, другое дело; а теперь уж женатый. Женщины к женатым очень недоверчивы: это я знаю по себе.

– Нет, почтеннейшая, умный человек и женатый умеет поддержать себя. Умный человек не отступится от своих прав. Он скажет: «Если любишь, так и дай денег, а не то мужу скажу», так не беспокойтесь, расплатится; и расплатится богатейшим манером.

– Ой, Сергей Петрович, страшное, да и не дворянское вы затеваете дело!

– Я этого не затеваю; но говорю только один пример, чтобы успокоить вас. Скажите мне только, успокоились ли вы?

– Нет, Сергей Петрович, все еще сомневаюсь. Хоть бы срок назначили, отец мой! Право большая нужда.

– Извольте! В записке, кажется, назначено свидание семнадцатого февраля; в тот же самый день, но только вечером, вы можете пожаловать ко мне, и я с вами разочтусь самым благороднейшим образом. Adieu, почтеннейшая! Но только уговор лучше денег, чтобы к теще и к жене за деньгами ни шагу.

– Не пойду, Сергей Петрович, ей-богу, не пойду. Хоть и трудно немного, но что же делать, перебьюсь!

Хозаров ушел.

В прескверное зимнее утро, семнадцатого февраля, на Тверском бульваре сошлись мужчина в бекешке и дама в салопе и шляпке; это были Сергей Петрович Хозаров и Варвара Александровна Мамилова. Оба они, пройдя несколько шагов, остановились.

– Сама природа против меня, – сказал Хозаров, протирая глаза, залепленные снегом. – Мне очень совестно, что я в такую погоду обеспокоил вас.

– Ничего, – отвечала Мамилова, – делая доброе дело, не надобно раскаиваться. Взойдемте в кондитерскую, – прибавила она и вместе с своим спутником вошла в известную, конечно, каждому читателю беседку на средние бульвара. Уселись они в отдаленной комнате. Мамилова тотчас же спросила себе огня, закурила папиросу и предложила такую же своему спутнику. В последнее время Варвара Александровна сделала еще шаг в прогрессе эмансипации: она стала курить. На первых порах этот подвиг был весьма труден для молодой дамы; у ней обыкновенно с половины выкуренной папиросы начинала кружиться голова до обморока: но чего не сделает женщина, стремящаяся стать в уровень с веком! Мамилова приучила свои нервы и в настоящее время могла уже выкуривать по три папиросы вдруг.

– Итак, Сергей Петрович, – начала она, закурив папиросу, – вы писали мне, что у вас на сердце много горя и что это горе вы хотели бы разделить со мною. Я благодарю вас за вашу доверенность и приготовилась слушать. Мое правило – пусть с горем идут ко мне все люди; я готова с ними плакать, готова их утешать; но в радости человека мне не надо, да и я ему не буду нужна, потому что не найду ничего с ним говорить.

– Неужели же вы не пожелаете разделить даже счастье друзей ваших?

– Да, счастье друзей, это другое дело; но и то – нет; разве я не радовалась вашей радости, не хотела жить вашим счастьем? Но как это поняли? Ваша теща мне в глаза сказала, что посещения мои неприятны ее дочери и неприличны для меня. Я оставила ваш дом, я не хотела влить капли горя и неприятности в чашу ваших радостей и с этой минуты поклялась бегать счастливых людей. Я, конечно бы, даже никогда не увиделась с вами, но вы писали мне, что вы несчастливы, – и этого довольно, чтобы я пренебрегла всем и решилась с вами видеться, – и даже несколько романически: на бульваре и в беседке. Ну-с! Рассказывайте мне ваше горе, я слушаю.

– Горе мое, – начал Хозаров несколько театральным голосом и бросив на пол недокуренную папироску, – горе мое, – продолжал он, – выше, кажется, человеческих слов. Во-первых, теща моя демон скупости и жадности; ее можно сравнить с аспидом, который стережет сундук, наполненный деньгами, и уязвляет всех, кто только осмелится приблизиться к его сокровищу.

– Во-первых, Сергей Петрович, – возразила Мамилова, – это еще не большое горе, потому что теща для зятя, как я полагаю, лицо совершенно постороннее, тем более что она с вами уж не живет.

– Это ваша правда, она с нами не живет, – отвечал Хозаров. – Я настоял, наконец, чтобы она изволила существовать отдельно от нас и даже не бывала в моем доме, но какая от этого польза? Я не вижу только ее прекрасной особы; но ее идеи, ее мысли живут в моем доме, потому что они вбиты в голову дочери, которая, к несчастью, сама собою не может сообразить, что дважды два – четыре.

– Бог с вами, Сергей Петрович! Что вы такое говорите? – возразила Варвара Александровна. – Неужели Мари так…

– Так проста, хотите вы сказать? Даже более чем проста. Она – глупа, Варвара Александровна, – глупа, как вот это дерево! – проговорил грустным голосом Хозаров и постучал по столу рукой.

Мамилова некоторое время ничего не отвечала.

– Из чего вы заключили, – начала она несколько даже строгим голосом, – что жена ваша глупа? Что вас так разочаровало в женщине, которую вы некогда боготворили, которую вы сами избрали в подруги ваших дней и, можно сказать, насильно вырвали ее из семейства, где она была счастлива и беспечна?

– Я этого вопроса с вашей стороны ожидал, Варвара Александровна; имея такой возвышенный взгляд на брак, вы не могли меня не спросить об этом; но когда я вам объясню подробно, то вы согласитесь со мною и оправдаете меня. Знаете ли, в чем мы проводим все время? Мы или в дурацкие ладошки играем, или бегаем по комнате, или, наконец, с котятами возимся, – и больше ничего! Ни одной, знаете, серьезной беседы, никаким искусством не занимается, – даже на фортепиано не умеет сыграть польки. Если бы вы знали, как читает она романы: вместо того, чтобы в романе следить за происшествиями, возьмет да конец и посмотрит. «Я уж все знаю», говорит, да и бросит книгу; но я не говорю про русские романы: они не могут образовать человека; но она так же читает Дюма[21] и Сю[22] и других великих писателей. Вместо того чтобы образовать себя чтением, даже заучивать некоторые хорошие фразы, – ничего не бывало! Посмотрит конец, и кончено дело.

– Из всего, что вы мне, Сергей Петрович, говорили, – начала Варвара Александровна, закурив другую папиросу, – я еще не могу вас оправдать; напротив, я вас обвиняю. Ваша Мари молода, неразвита, – это правда; но образуйте сами ее, сами разверните ее способности. Ах, Сергей Петрович! Женщин, которые бы мыслили и глубоко чувствовали, очень немного на свете, и они, я вам скажу, самые несчастные существа, потому что мужья не понимают их, и потому все, что вы ни говорили мне, одни только слова, слова, слова…