Читать интересную книгу Введение в историческую уралистику - Владимир Напольских

Не лучше обстояло дело и в социальной и культурной сфере: после принятия в 1957 г. постановления ЦК КПСС и Совета министров СССР «О мерах по дальнейшему развитию экономики и культуры народностей Севера» началось массовое сселение жителей стойбищ и маленьких посёлков в крупные, практически насильственный перевод кочевников на оседлость, вследствие чего с конца 50‑х годов стала резко расти люмпенизация аборигенного населения, связанная с отрывом его от традиционных занятий и мест обитания. Ещё более страшным ударом по традиционной культуре северян стало введение в 60—70‑х годах обязательного восьмилетнего, а затем — среднего образования, что означало на деле насильственный отрыв детей от родителей (с перерывами на каникулы) с семи‑ до шестнадцатилетнего возраста и полную утерю молодым поколением традиционных культурных навыков и ценностей.

Не способствовало сохранению языка и традиционной культуры хантов и то обстоятельство, что в силу больших расхождений между хантыйскими диалектами (оцениваемых некоторыми лингвистами как самостоятельные языки) так и не удалось создать единой письменной нормы и единого литературного языка: учебная литература издавалась в разные периоды на обдорском, шурышкарском, казымском, среднеобском диалектах северного наречия и на ваховском и сургутском диалектах восточного наречия хантыйского языка. В настоящее время на шурышкарском (в Салехарде) и казымском (в Ханты-Мансийске) диалектах ведутся радиопередачи, печатаются периодически издания.

Все эти обстоятельства привели к печальным последствиям: общая численность хантов росла с 19,3 тыс. человек в 1959 году до 22,5 тысяч человек в 1989 году (11,8 тыс. в Ханты-Мансийском и 7,2 тыс. — в Ямало-Ненецком национальных округах), но темпы этого роста были ниже, чем средние темпы роста численности населения России. При этом хантыйский язык назвали в качестве родного в 1989 году лишь 13,6 тыс. хантов. Ассимиляция южных хантов практически завершена, большинство групп восточных хантов (за исключением, может быть, ваховских) также близки к этой черте, лишь северные ханты (шурышкарские, сынские, куноватские, казымские) имеют сегодня реальные шансы на сохранение своего языка и культуры.

Самодийские народы

Ненцы, энцы, нганасаны, селькупы и ныне исчезнувшие саянские самодийцы говорят (или говорили) на языках самодийской группы, образующих вместе с языками финно-угорской группы уральскую языковую семью. Названия самодийцы, самодийские языки, образованные от русской диалектной формы самодин (ед. ч.), самоди (множ. ч.), использовавшейся в особенности в русской речи нганасан и энцев в качестве самоназвания этих групп (см. раздел о нганасанах), начинает употребляться в русскоязычной литературе с 30‑х годов XX века в связи с повсеместной заменой старых русских названий народов России на новые, образованные от их самоназваний, вместо прозрачного по значению, с точки зрения русского языка, и потому кажущегося «обидным» слова самоеды (старое русское название ненцев — самого крупного самодийского народа, употреблявшееся и в качестве собирательного в качестве названия всех самодийских народов; этимологию см. в разделе о ненцах). Сегодня название самодийцы утвердилось в русском языке, в то время как в других европейских языках употребляется старая форма типа нем. Samojeden.

Самодийские языки достаточно близки друг другу, в целом уровень различий между ними можно оценить как несколько превышающий уровень различий между прибалтийско-финскими языками (может быть, примерно равный различиям между последними и саамским). Распад самодийского праязыка носил, видимо, «взрывной» характер: необходимо постулировать одновременное выделение из прасамодийской общности как минимум четырёх групп: языковых предков камасинцев, маторов, селькупов и северных самодийцев (ненцев, энцев, нганасан). Распространённое ещё десяток лет назад традиционное мнение о цепочке последовательных «распадов»: прасамодийский — южно‑ и северносамодийский, южносамодийский — селькупский и саяно-самодийский, из последнего — камасинский и маторский, как показал Е. А. Хелимский, реальных оснований не имеет.

Исходя из лингвистических соображений время распада самодийского праязыка можно отнести приблизительно к рубежу эр. Таким образом, время существования самодийского праязыка со времени его выделения из прауральского (распад уральского праязыка следует датировать VI — концом V тыс. до н. э.) и до его распада оказывается очень большим — около четырёх тысяч лет, что, в принципе, согласуется с наличием большого количества общесамодийских инноваций. Естественно, не надо думать, что на протяжении столь долгого времени самодийский праязык существовал в виде замкнутой обособленной общности: скорее всего, перед нами — остаток обширной группы восточноуральских диалектов, большинство которых не оставили прямых языков-потомков (парауральцы). Говоря об отделении самодийского праязыка от финно-угорских, следует иметь в виду, что он в какой-то период своего длительного самостоятельного существования оказался в довольно тесных контактах (ареально-генетических, по терминологии Е. А. Хелимского) с угорским праязыком, которые затем переросли в продолжающиеся до сих пор контакты обско-угорских и отдельных самодийских языков; сложение угорско-самодийского контактного ареала следует датировать временем до распада угорского праязыка (то есть самое позднее — первой половиной I тыс. до н. э.), хотя, естественно, можно предполагать и гораздо более раннюю датировку (Е. А. Хелимский). Видимо, ни с какими другими уральскими языками (в том числе и с венгерским после его выделения из праугорского) самодийские языки (праязык) не контактировали. В особенности следует подчеркнуть несостоятельность предположений об особых отношениях между самодийскими и саамским (гипотеза о самоедоязычности протосаамов Ю. Тойвонена и И. Н. Шебештьен — см. раздел о саамах) или прибалтийско-финскими языками (мнение, высказанное в одной работе Д. В. Бубриха, не получившее, впрочем никакой поддержки). Столь же безосновательны и предпринимаемые время от времени отдельными авторами попытки обнаружения самодийской субстратной топонимики в Восточной Европе (критику см. в работах А. К. Матвеева): единственным случаем появления самодийцев в Европе является расселение ненцев в тундре от Урала до Канина п‑ва.

Сегодня не представляется возможным проиллюстрировать на археологическом материале ранние этапы генезиса самодийцев. Следует, однако, полагать, что археологическим аналогом ранней прасамодийской должна быть культура раннего неолита (конец V—IV тыс. до н. э.), не входящая в круг западносибирско-зауральских ранненеолитических культур с гребенчатой и отступающе-накольчатой традицией орнаментации керамики. При этом на протяжении всего периода существования праязыковой общности носители самодийского праязыка не должны были покидать зону западносибирской темнохвойной кедровой тайги, как об этом свидетельствует хорошая сохранность в самодийских языках прауральских названий таёжных деревьев (кедра, ели, пихты), наличие собственно общесамодийских слов для обозначения таёжных деревьев (лиственница) и животных (соболь, белка-летяга, кедровка, гагара, выдра, росомаха) и заимствование этих названий (кедр, ель, сосна, соболь) на разных стадиях развития из самодийского праязыка в тунгусо-маньчжурские и тюркские (по Е. А. Хелимскому). Лингвистические данные указывают также на древние и, видимо, непрерывные контакты прасамодийцев с тунгусо-маньчжурами и — менее интенсивные, но значимые, особенно на поздних этапах — с тюрками (Е. А. Хелимский, И. Футаки). С другой стороны, в отличие от финно-угров самодийцы на протяжении всей своей предыстории почти не контактировали с индоиранцами и с какими-либо индоевропейцами вообще кроме, возможно, (прото)тохаров (Ю. Янхунен).

В эпоху позднего прасамодийского единства (во второй половине I тыс. до н. э. — на рубеже эр) носители самодийского праязыка должны были быть знакомы с металлом, скотоводством (прасамодийское название лошади заимствовано из тюркских языков), в особенности следует отметить наличие прасамодийских этимологий («домашний олень», «кастрированный олень», «нарты» и др.), свидетельствующих о знакомстве носителей праязыка с оленеводством; по-видимому, для их духовной культуры был характерен шаманизм (этимологии «шаман», «бубен», «колотушка», «идол», «шаманское песнопение» и др.). Сохранялись внешние контакты с тунгусо-маньчжурами (точнее — уже с собственно тунгусами, предками эвенков) и обскими уграми, кроме того, имели место контакты с тюрками и енисейскими народами (предки кетов и др., ныне исчезнувших енисейцев). Видимо, в позднепрасамодийскую эпоху носители самодийского праязыка вышли к Енисею, название которого (ПСам *jentesȣ̄) они заимствовали из тунгусского языка (ПТМ *je̮nē̮ / *je̮ŋē̮ «большая река»), но не продвинулись далеко на север, так как нет общесамодийских слов для «тундры» и «северного сияния», а в северносамодийских языках они заимствованы из тунгусских (прасеверносамодийские *jäŋor «тундра» и *karpə̑ «северное сияние» — ср. соответственно ПТМ *jaŋ-ur‑ «сопка-голец, ровное место на горном хребте, мшистое место» и *garpa‑ «стрелять; испускать свет, сиять» — по Е. А. Хелимскому). Возможно, до выхода на Енисей прасамодийцы обитали в бассейне Оби, так как ненецкое слово jȧm (< ПСам *jäm «море, большая река») означает, собственно, «Обь».