Начало. Прекрасный, певучий грузинский язык изливается из уст актрисы. Мы любим её. Вокруг – музыканты, они – тоже грузины (щетина, кепки, застолье – узнаваемо, сдержанно, благородно, ничуть не карикатурно). Сейчас Медея расскажет нам свою трагедию. Текст Никонова – русский текст – начинается глоссарием. Словарь безволия, в котором «месть» и «Медея» стоят рядом, но вовсе не в зачине. Первое слово – всегда главное. Оно – камертон, оно – ключ к пониманию античного мироощущения. Первым словом «Илиады» является «гнев». Первым у Никонова в его «Медее» поставлено, кажется, «Арго».
Чувство трагедии усиливает музыка. Электрическая, пугающе-громкая, раздирающая не только барабанные перепонки, но и души слушателя. Да они… да она, Медея, попросту хочет нас разорвать голыми руками! Вегетарианка…
Вы ещё верите, что детей Медеи убили мы, русские?
Дух спектакля убеждает в обратном: убиты русские дети Медеи, убиты матерью.
Искусство мстит за себя, когда пытаются вольно обращаться с его божественной основой. Вот о какой мести единственно возможно говорить в «Медее» Никонова и Джулиано ди Капуа.
Античные страсти разыгрываются по законам античного театра. Спектакль, показанный Театро ди Капуа в Центре имени Сергея Курёхина, возвращает театру его священную составляющую. Сцена – дрянь: кинотеатр. Но посмотрите, как искусно освоено пространство! Глубина – чуть-чуть. Зато высота – ого-го! И сзади – экран. Он работает на идею: мы видим на нём то кадры из фильма тбилисца Параджанова «Цвет граната», то телевизионную пресс-конференцию революционерки Медеи, украшенной беретом Че Гевары.
Вдоль экрана – стол. Поставить там больше нечего. По сторонам – музыканты, которые всегда в игре, всегда в гриме. Перед сценой – инженерное сооружение сценографа Павла Семченко из театра АХЕ и сам художник. Между залом и Семченко – некое пространство, которое возвращает театр к истокам. Здесь – размытая граница между сценой и публикой. Зритель превращается в участника, но в этом участии нет обмана жизнеподобия. Нет, зритель становится частью театра, хором.
Спектакль ди Капуа – произведение яркой, выдающейся на нынешнем тусклом фоне театральности. Его нужно смотреть всем: как «ягрузинам», так и «янегрузинам». Его эстетическое совершенство гораздо выше литературной основы Никонова, которую, впрочем, я бы тоже не назвал беспомощной.
В любой трагедии есть жизнеутверждение. Так и здесь: за плачем Медеи – любовь. У нас есть будущее с Грузией. Без Медеи нам не разобраться с золотым руном, а если это не случится, то «Арго» плавал зря.
Слёзы Медеи – это плач по Империи, это последнее «не уходи» неверному любовнику, это крик о его безнравственности. Но это не приговор. История, к счастью, творится вне женских сантиментов. И – пусть даже, к сожалению, – на территории, свободной от морали.
Евгений МАЛИКОВ, САНКТ-ПЕТЕРБУРГ – МОСКВА
Прокомментировать>>>
Общая оценка: Оценить: 3,0 Проголосовало: 2 чел. 12345
Комментарии:
«Чему, чему свидетели мы были!»
Искусство
«Чему, чему свидетели мы были!»
КНИЖНЫЙ РЯД
27 марта – Международный день театра
Катя Голицына. Пётр Фоменко репетирует Пушкина : Фотоальбом. – М.: Русский импульс, 2009.
Вы в детстве разбирали свои игрушки? У взрослых это стремление постичь сокрытое постепенно угасает. И мало найдётся вещей, способных пробудить наше любопытство, спящее крепким сном. Спектакли Петра Фоменко как раз из этой категории явлений, ибо в каждом думающем человеке вызывают совершенно детское желание во что бы то ни стало разобраться, что там внутри. А некоторых ещё и сподвигают поделиться своими открытиями с другими.
Среди этих некоторых – фотохудожник Катя Голицына, допущенная в святая святых каждого режиссёра – на репетицию. «Триптих», объединивший «Графа Нулина», «Каменного гостя» и «Сцены из «Фауста», стал одной из самых заметных премьер нынешнего театрального сезона. Опыты Мастера по препарированию человеческих страстей, запечатлённые художницей, превратились в своего рода «анатомический атлас», столь же ёмкий и безжалостный, как и его медицинские собратья, но в отличие от них заряженный высокой энергетикой сострадания мятущемуся человеку.
Чёрно-белые снимки лаконичны, как диагноз. Однако диагнозу не свойственна многозначность, а здесь каждая фотография словно приоткрывает вход в тоннель, ведущий в неведомое пространство, допускающее вариативность интерпретаций. А нитью Ариадны, помогающей не сбиться с пути, становятся записи, сделанные автором по ходу репетиций и фиксирующие, насколько это возможно, ход мыслей Мастера. Катя не ограничилась только лишь репетиционными записями, а бросилась собирать «мысли по поводу и без» (так она назвала коллекцию афоризмов от Фоменко), помещённые на последних страницах альбома.
Записывать за Фоменко – не просто интересно. Через пять минут общения с Петром Наумовичем это превращается в страсть сродни коллекционированию монет давно и бесследно исчезнувших государств. Движет тобой желание сохранить хотя бы тень того, чему ты являешься невольным свидетелем. Понимаю автора потому, что испытала это на себе, чудом попав на вечер Мастера, устроенный Бахрушинским музеем в Доме-музее Ермоловой. По собственному определению Мастера, его театр существует по принципу Future in the Past. Есть в английском языке такое странное время – «будущее в прошедшем». У него нет готовых рецептов – ни творчества, ни счастья, ни жизни: «если кто-то знает, как надо, значит, мы зря тут собрались». И в том, как он следует собственным путём проб и ошибок, есть нечто от величия античных героев.
В.П.
Прокомментировать>>>
Общая оценка: Оценить: 0,0 Проголосовало: 0 чел. 12345
Комментарии:
Детские вопросы репортёра
ТелевЕдение
Детские вопросы репортёра
ТЕЛЕСУТЬ
Михаил ДЕГТЯРЬ – руководитель студии «Репортёр», лауреат премий Союза журналистов России, ЮНЕСКО, ТЭФИ, «Лавр», многих телефестивалей, ведущий программы «Репортёр с Михаилом Дегтярём» на канале «ТВ Центр».
– Репортёр – ключевая телевизионная профессия. Что сейчас происходит с репортажем на ТВ?
– Очевидный кризис жанра. Ведь хороший репортёр – это и хороший интервьюер, и продюсер (он, как правило, сам должен организовывать свои репортажи), и режиссёр, и сценарист. Он должен разбираться в операторской работе, быть также, как ни странно, хорошим актёром – если репортёр в кадре, то должен органично смотреться в стенд-апах… Но сейчас на многих каналах репортёры часто не понимают того, что делают. Едут по команде начальства, имея уже какую-то идеологическую подоплёку репортажа. Но как бы искренне в кадре человек ни врал, я вижу, что он врёт. Уж не говоря о том, что репортёры часто не справляются с различными элементами репортажа, а их много – это и закадровый текст, и монтаж, и работа в кадре, и вторая дорожка, так называемый интершум (который обязательно должен быть, а его, как правило, нет, и мы не чувствуем той атмосферы, в которой находится репортёр). Короче говоря, всё хуже и хуже обстоят дела в жанре.
– Но у нас всё больше телеинститутов, почему же падает профессионализм?
– Эти институты дают возможность зарабатывать деньги тем, кто их организовывал. Ничему там не учат. Я несколько раз преподавал в них и видел глаза студентов, которые… не горят. У репортёра должно быть обязательно два врождённых качества, и им нельзя научиться. Первое: детский интерес к жизни, блеск в глазах, напор, энергия, желание что-то узнать. Второе: это умение рассказывать истории. Всему остальному можно научить кого угодно.
– Когда вы почувствовали у себя репортёрский «блеск в глазах»?
– С детства я задавал вопросы, раздражал людей, мучил родителей. И сегодня я задаюсь вопросами: я не понимаю, например, как летит муха, как устроена спичка… Очень много вещей, которые мне непонятны, и я хочу в этом разобраться. Большинство своих репортажей и фильмов я снял, отвечая на свои детские вопросы.
– А если у человека есть жажда задавать вопросы, но его, образно говоря, бьют по рукам?
– Я не завидую сегодняшним репортёрам, работающим в «Новостях», они люди зависимые. Конечно, жить в обществе и не зависеть от него нельзя, так же как работая на телевидении, не зависеть от идеологии и от начальников. Но мне это как-то удавалось, хотя и было тяжело. Приходилось уходить с каналов, когда я был с чем-то не согласен. Так я ушёл с РТР, потому что не захотел делать то, к чему меня тогда толкали руководители. Я понимал, что много теряю: в деньгах, в должности – я же был политическим обозревателем ВГТРК, а это высшая журналистская должность…