Читать интересную книгу Далгрен - Сэмюэл Дилэни

— Нет. Что? — осторожно уступил он.

— Он взял и выследил этого черномазого с фотографий, и заставил кого-то взять у него интервью; и напечатал потом вообще всё. Уж если хотите знать мое мнение, чего ему не стоило печатать, так это то интервью. Я хочу сказать, Калкинса очень волнуют гражданские права и все такое. Всерьез волнуют. Мне кажется, у цветного населения в этом городе были с этим проблемы, и Калкинса это беспокоило. Искренне беспокоило. Но у того ниггера рот был грязнее грязи, и пользовался он им только затем, чтобы молоть всякую мерзость. Я думаю, он даже не особо понимал, что это, собственно, такое — газетное интервью. Нет, я знаю конечно, что цветным не слабо так доставалось. Но если хочешь помочь, не нужно печатать фотографию громаднейшего, чернейшего в мире ниггера в процессе порчи какой-то маленькой семнадцатилетней девочки-блондинки, а потом две страницы подряд отдавать под его рассуждения о том, как это было клёво, где через слово «дерьмо» или «блядь», и «Уууу-иии», и как он собирается организовать себе еще такого же как только получится, и как легко это будет сделать без свиней[2] вокруг! Я хочу сказать — только не если ты хочешь помочь, так ведь? Теперь благодаря этой статье Гаррисон — его звали Джордж Гаррисон — нечто вроде героя для всех черномазых, оставшихся на Джексоне; и такое ощущение, что и для всех остальных заодно. Откуда видно, с какими людьми мы имеем дело.

— Но вы их не видели, так?

От этого Фауст отмахнулся.

— Есть еще один цветной мужчина откуда-то с Юга, какие-то гражданские права, активный человек — не мистер ли Пол Фенстер? Он оказался здесь примерно в то же время, когда все происходило. По-моему, Калкинс тоже его знает, и часто пишет о том, что он делает. Вот этот парень, мне кажется, может иметь благородные намерения; но каким образом он собирается что-то делать, имея фоном эту суматоху с Джорджем Гаррисоном, а? Я имею в виду: с таким же успехом можно сказать, — он огляделся вокруг, — что не так уж много осталось небезразличных людей. Или что на Джексоне осталось много черномазых.

Любопытство и раздражение свои он сконцентрировал в вежливом вопросе:

— А с чего все началось? Бунт, я имею в виду.

Хоаким склонил голову сильно набок.

— Видишь ли, никто так и не прояснил эту историю до конца. Что-то упало.

— А?

— Некоторые говорят, дом обрушился. Другие утверждают, будто самолет упал прямо там, посреди Джексона. Еще кто-то говорит, что какой-то парень залез на крышу здания Второго Городского банка и оттуда кого-то подстрелил.

— Кого-то убили?

— Очень даже. Типа как это был белый парень на крыше, а подстрелили черномазого. Вот они и начали бунтовать.

— А что написали в газете?

— Примерно то же, что я тебе рассказал. Никто не знает наверняка, который из этих вариантов случился.

— Если бы самолет упал, кто-нибудь да знал бы.

— Это же было в самом начале. Тогда был просто невероятный бардак. Множество зданий горело. И погода была иной. Люди все еще пытались выбраться. Людей здесь была чертова прорва. И они были напуганы.

— Вы тогда были здесь?

Хоаким сжал губы так сильно, что в конце концов его усы и борода слились воедино. Он покачал головой.

— Я всего лишь слышал о газетной статье. И фотографиях.

— А откуда вы пришли?

— Ааааа! — Фауст воздел свободный палец в нарочитом упреке. — Тебе стоит поучиться не задавать таких вопросов. Это невежливо. Я ведь ничего о тебе не спрашивал, верно? Я назвал тебе свое имя, но о твоем не спросил.

— Извините, — отступил он.

— Тебе предстоит повстречать множество людей, у которых будут самые разные негативные реакции на распросы о том, что было до Беллоны. Уж лучше я тебе об этом сообщу, чтоб ты не вляпался в неприятности. В особенности, — Фауст задрал бороду кверху и прикоснулся большим пальцем к своему ошейнику, — те, кто носит такую штуку. Вроде нас с тобой. Могу поспорить, что если бы я спросил о твоем имени, или, может, возрасте, или зачем тебе орхидея на поясе... что угодно в таком духе, я мог бы реально разозлить тебя. Ведь так же?

Он ощутил в животе дискомфорт, смутный, как воспоминание о боли.

— Я иду из Чикаго, самое недавнее. Перед этим Фриско. — Фауст вытянул руку, придерживая одну из расширяющихся книзу штанин. — Дедуля Йиппи, ага? Я — путешествующий философ. Хватит тебе?

— Извините, что спросил.

— В голову не бери. Я слыхал, Беллона была там, где была в. Должна быть, теперь. Я здесь. Этого хватит?

Он снова кивнул, обескураженный.

— У меня была хорошая, честная работа. Продавал Трайб на углу Маркет и Ван Несс. Вот он я, старейший разносчик газет в Беллоне. Этого хватит?

— Да. Послушайте, я не имел в виду...

— Что-то в тебе, парень. Мне оно не нравится. Скажи, — морщинистые веки за линзами в позолоченной оправе, — а ты сам часом не цветной, нет? Я хочу сказать, ты довольно смуглый. Такой, многофункциональный. Я конечно мог бы сказать «темный», как вы, молодежь, сейчас говорите. Но там, где я рос, когда я рос, они звались черномазые. Для меня они по-прежнему черномазые, и под этим я не имею в виду ничего такого. Я желаю им всего самого лучшего.

— Я американский индеец, — решился он, смирив гнев.

— О. — Хоаким опять склонил голову набок, оценивая. — Ну, если ты сам не черномазый, значит очень черномазым симпатизируешь. — Он сильно налегал на это слово, стремясь употребить весь еще оставшийся в нем негатив. — Я тоже. Я тоже. Вот только они никогда мне не верят. Я бы на их месте тоже не верил. Черт, мне же нужно газеты доставлять. Вот — возьми одну. Вот так; молодец. — Фауст поправил кипу у себя подмышкой. — Когда интересуешься бунтующими ниггерами — а ими чуть ли не все интересуются, — эта ремарка была подана до крайности театрально, — прошерсти эти ранние издания. Держите газету, Преподобныя, — он поспешил через дорожку и вручил очередную газету чернокожему священнику в ниспадающей до земли сутане, который стоял в дверях церкви.

— Благодарю, Хоаким. — Голос был... контральто? Под темной мантией намек на... грудь. Лицо округлое и достаточно деликатное, чтобы принадлежать женщине.

Хоаким пошел вниз по улице, и теперь священник посмотрел на него.

— Это у нас с Фаустом такая небольшая игра, — пояснила она — это была она — рассеивая его недоумение. — Пусть это вас не расстраивает.

Она улыбнулась, кивнула и вознамерилась зайти внутрь.

— Извините... Преподобная...

Она повернулась.

— Да?

— Эээ... — Измученный любопытством, он не в состоянии был сфокусировать его на чем-то конкретном. — Что у вас за церковь, вот эта? — остановился на этом, хотя вопрос и выглядел безнадежно надуманным. О чем он на самом деле хотел спросить, так это был конечно же плакат.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});