Читать интересную книгу Ренн-ле-Шато. Вестготы, катары, тамплиеры: секрет еретиков - Жан Блюм

Почему же Иисус, Сын Божий, получил такое признание у людей с 325 года до наших дней? Потому, что он является последним по времени воплощением Господним? Или потому, что Церковь нашла способ навязать всему христианскому миру догмат о единосущности? На самом деле, если толкователи Евангелий и после них Константин смогли сделать этот догмат господствующим, то потому, что он был им нужен. Ведь этот догмат позволял новой религии покончить с религией Поиска, благодаря которому каждый человек сам, независимо от других, способен найти в себе зерно божественной сущности. Кроме того, догмат позволял представить таинство самопожертвования как ключ к спасению. Быть может, то была небольшая уступка?

Итак, какие выводы можно сделать после того, как мы рассказали о событиях, произошедших на Никейском церковном соборе, истории митраизма и всем, что показывает навязанный характер современного официального догматизма? Без сомнения, мыслей много. Отсюда вопрос: кто из христиан, поклонявшихся абсолютному Богу, оказался более верным Христу? Приверженцы изначального христианства, считавшие, что Христос — посланник Божий, мессия? Или сторонники догмата, заимствованного из других традиций и навязанного императором, которых хотел подчинить себе церковные власти?

Те же, кого объявили «еретиками», на самом деле испытывали глубокое почтение к изначальному христианству. Еретиками же они были… с точки зрения Константина, а вовсе не потому, что не любили и не почитали Христа. Вспомним об этом, когда вернемся к вопросу об Ренн-ле-Шато!

Кстати, по поводу того же Ренн-ле-Шато: конечно, в наши дни мало кто знает о Митре и событиях, произошедших на Никейском соборе, но за упоминание о них человек уже не рискует угодить на костер. Во времена же Соньера, за исключением нескольких эрудитов, никто и слыхом не слыхивал о Митре или Константине — ну разве что епископ округа. «Тот, кому полагается» следил за тем, чтобы сохранялся закон молчания. «Тот, кому полагается» и поныне следит за этим, но ему пришлось поступиться частью своих прерогатив; но он все равно остается достаточно влиятельной персоной.

Так что, Митра — враг номер один Никейского христианства? Или все же Константин — заклятый враг «приемлемого» христианства?

Вспомним религиозное выражение, уходящее корнями во времена до нашей эры, когда в человеке только зарождалась искра сознания. Это выражение вновь и вновь проявлялось в самых разных формах. Античные школы мистерий, «инициационные» религии, христианский гностицизм, манихейство, катаризм, современные инициационные ордены, церковнослужители всех конфессий провозглашали и провозглашают одну и ту же мысль. Методы медитации — софрология или йога — преследуют ту же цель. Интеллект играет здесь роль несоизмеримо меньшую, чем ощущение сердцем того, что выходит за пределы интеллекта. Не будем искать примера в далеких временах. Дадим слово психологу Пьеру Дако, которого нам уже приходилось цитировать («Удивительные пути новой психологии»):

«Человеческая жизнь тонет в миллионе одних и тех же вопросов: вопросов о жизни, смерти, судьбе, потустороннем мире. Эти вопросы кочуют из века в век, порождая то тоску, то надежду… Все они сводятся к нескольким, а затем и к одному единственному и простому — если его сжать и сократить — вопросу: “Что я делаю в этом мире?” Все вопросы на земле — всего лишь суть разные выражения, частицы, отражения одного и то же. Что касается ответа, то он может быть только универсальным. Но каков этот ответ? Можно ли его найти? И сформулировать? Нет, конечно. Он архетипичен. Малейшее слово или простейшая фраза, в которую попытаются облечь этот ответ, тут же сделает его бессмысленным. Но мы задаем вопрос потому, что потенциально у нас есть на него ответ. Но мы задаем вопрос вовсе не потому, что на него можно найти ответ».

На протяжении многих столетий в истории были люди, которые сознательно отказывались от интеллектуализации, поскольку чувствовали, что она увеличивает разрыв между ними и истинной религией, верой. Такие люди предавались духовным занятиям: медитации, созерцанию, поиску самого себя и неистребимой архетипичной истины. Они понимали, что в какой-то момент интеллектуал в человеке должен сделать шаг назад, очистив свое сознание, добраться до архетипичной истины или, по крайней мере, до ее первых интуитивных проявлений. Познание самого себя можно называть по-разному: нирваной, блаженством, гностицизмом, преображением. Но это просто слова: «Познай себя, и ты узнаешь все тайны природы и богов» (надпись на фронтисписе храма в Дельфах). «Иисус сказал: “Пусть тот, кто ищет, не прекращает свой поиск, пока не найдет. И когда он найдет, то будет преображен и изумлен. И воцарится он над всеми”» (Евангелие от Фомы, которое Рим объявил апокрифом).

Грубо схематизируя, можно было бы сказать следующее: история религии показывает, что с самых древних времен существовало различие между гнозисом — в самом широком понимании этого слова, — побуждающим человека к духовному Поиску ради того, чтобы узреть Свет, который каждый несет в себе, и, с другой стороны, религиями, требующими от людей слепой веры, подчинения догматам, разрешения другим вести себя по стезе спасения.

«Ищи до завершения твоего поиска… или покорись, уповая на заступничество посредников».

Среди первых проявлений архетипа есть один, который возводит все живое к самому началу — Богу в трех ипостасях: недвижимому центру вне времени, истоку времени, Созидателю. В связи с этим некоторые эзотерики вспоминают вечного Бога-Отца. Бог-Мать созидает время, удаляясь от Отца, раздираемый Бог-Сын криком своим — Словом — порождает духовные миры. Примеры этой трехчастной концепции можно найти во все эпохи и во всех цивилизациях. Например, Брахма, Шива, Вишну, Сат, Иит, Ананда, Амитабха, Авалокитешвара, Манджушри, Амонра, диада Исида и Осирис, Гор. Отец, сын, «Святой» Дух (в гностицизме). Отец, Сын, Святой Дух (в никейском христианстве). Это тройное понятие Единого встречает неприятие у адептов простого и жесткого подчинения — по большей части иудейской и исламской религий.

Представления о духовных мирах составляют неотъемлемую часть всех религий, так же как и Божьего вдохновения, превращающего человека в «мессию». Основателя культа Митры считали сыном Бога, солярного божества; напротив, в митраизме и речи не идет о божественной инкарнации. На церковном соборе в Никее был сделан решающий шаг: придав историческое правдоподобие и персонифицировав инкарнацию Сына, собравшиеся на соборе предложили — и навязали — поразительный догмат. Догмат, который вверял Сыну власть даровать Спасение. Христианские гностики отказались от этого пагубного решения.

У гностиков никогда не было единой Церкви. Три столетия существования этой разновидности христианства, пребывавшего в неразрывной связи с древней Традицией, прошли под знаком великих имен: Василида, Валентина, Марка, Маркиона (в котором иногда видят апостола Павла). Сколько было школ, столько было и толкований одной и той же темы. Гностики создали — для своих слушателей — настоящую космогоническую теорию, которая в наши дни кажется хоть и несколько вычурной по форме, но довольно современной, если судить о ней по содержанию.

Вечный Отец недвижимо стоял у истоков своего счастья. Он породил во времени духовные, совершенно чистые существа. Злое начало, окруженное архонтами (дьяволами всех мастей), завидовало царству света и возжаждало его захватить. Первый человек, Адам, был прельщен и пленен силами зла, удерживавшими его в несовершенном мире, бледном отражении божественной плеромы. Желая спасти Адама и его потомков, Бог послал ему на помощь Софию, Мудрость, которая в свою очередь встретила препятствия в земном мире. Тогда Бог послал еще одно духовное существо, остававшееся чистым, — Христа. Это существо «вселилось» в человека Иисуса, через которого и передало послание любви и знания, силы, необходимые для того, чтобы помочь людям в опасности.

Катаризм — движение, впитавшее основы гностицизма — пустил корни в графстве Тулузском в XI—XIII веках. Отдельные положения учения были изменены и адаптированы к богатейшей окситанской культуре. Но главное осталось: каждый достигает спасения, вступив на стезю любви и познания. Что касается Иисуса, то катары считали его простым человеком, благодаря чему Христос, эта чистая духовная сущность, смог обрести телесный облик в этом мире.

Известно, что окситанские катары подверглись ожесточенным гонениям с 1209 года, когда начался альбигойский крестовый поход. И гностицизм, и катаризм преследовали без конца: католичество, отстаивавшее свою роль привилегированного посредника между Богом и человеком, не могло оставить в покое проповедников гнозиса, учивших, что каждый держит в своих руках ключи к спасительным вратам рая.

Мы только что обрисовали два течения, оспорившие догматы, принятые на Никейском соборе, — арианство, гностицизм и их преемников. Между этими двумя учениями существует явная связь. Конечно, арианство выглядит подчеркнуто более христианским движением, нежели гностицизм. Гностицизм предоставлял людям возможность самим позаботиться о своем спасении. И ариане и гностики отрицали божественную сущность Иисуса (или Христа), но видели в нем посланника Божьего. Заметим, что здесь Иисусу отводится роль, быть может, менее уникальная, но, по крайней мере, столь же важная, как и та, на которой сошлись участники Никейского собора.