Читать интересную книгу Затаенная боль. Дневник психоаналитика - Каролин Эльячефф

ЛИШЕНЫ РОДИТЕЛЬСКИХ ПРАВ… А ЧТО ДАЛЬШЕ?

Рассказав вам о том, как пагубно отражается на ребенке недопустимая медлительность при вынесении юридических решений о признании ребенка покинутым, я хотела бы затронуть еще одну, не менее важную проблему, которую, напротив, решают с молниеносной быстротой: я имею в виду лишение родительских прав.

Я хочу поговорить с вами об этой проблеме по двум причинам.

Во-первых, среди моих пациентов есть дети и взрослые, чьи родители были лишены родительских прав. И я вижу, какое воздействие оказывает эта мера на детей.

Во-вторых, некоторые ассоциации, борющиеся за скорейшее усыновление французских детей, добиваются от властей, чтобы те гораздо чаще применяли эту крайнюю меру — в надежде, что тогда дети, родившиеся на земле Франции, получат возможность как можно скорее обрести приемных родителей.

На первый взгляд, все выглядит очень просто: в то время как столько некудышных родителей очень плохо воспитывают своих детей, есть немало замечательных семей, которые мечтают заполучить ребенка!

Кто же они, эти родители, которых лишают родительских прав? Ясно, что это не примерные папы и мамы, обожающие своих детей. Родительских прав могут быть лишены отец и мать, приговоренные к тюремному заключению за преступление или за соучастие в преступлении против личности их ребенка;

а также за участие или соучастие в преступлении, совершенном их ребенком. Родительских прав могут быть лишены родители, плохо обращающиеся со своим ребенком или оказывающие на него пагубное влияние вследствие своего пьянства, недостойного поведения, нарушения общепринятых норм и совершенных ими правонарушений, не способные обеспечить ребенку должный уход, защиту его безопасности, здоровья и нравственности. В случае, если ребенок помещен в детское учреждение, а родители более двух лет не пользуются предоставленными им законом правами и обязанностями по отношению к своему ребенку, они также могут быть лишены родительских прав.

Как показывает практика, решение о лишении родительских прав принимается без всякого обсуждения. Когда длительный и мучительный судебный процесс, наконец завершается, то сразу же после вынесения приговора суд, чтобы покончить с этим делом, тут же решает вопрос и о лишении родительских прав.

Отец и мать Мелины, о которой я рассказывала в этой книге, были лишены родительских прав в день вынесения приговора.

Но, как вы помните, родительских прав не были лишены мать Алексиса, задушившая собственную дочь и признанная невменяемой, и отец Луи, убивший свою жену…

Как отражается лишение родительских прав на детях, а впоследствии на их собственных детях и внуках, я могу судить по пациентам, с которыми мне доводится работать.

Необходимо осознать, что в результате этой меры наказываются не только родители. Это они, их дети — наказываются в первую очередь: их грубо и навсегда разлучают с родителями. И это они, дети, сразу же оказываются заключенными в тюрьму (где бы они ни жили): их навсегда лишают права видеть родителей и даже писать им, как и получать от них письма. И у ребенка почти немедленно возникает мучительное чувство вины: что же он такое сделал, что его родители даже не могут теперь с ним видеться? Вопрос, который, естественно, остается без ответа. Но он мучает человека всю жизнь и особенно, когда приходит время самому стать отцом или матерью.

Итак, ребенок узнает, что его родители не имеют на него никаких прав. Почему? За что? Если сам ребенок не виноват, значит это они совершили такое тяжкое преступление, что общество объявляет их недостойными быть родителями, то есть недостойными зачать и произвести на свет его — их ребенка. Что бы ни совершили такие родители, их ребенок может построить свою личность только при условии, что будет продолжать гордиться тем, что ему дали жизнь. Но можно ли чувствовать себя иначе, чем отбросом общества, если ты — сын или дочь родителей, которых общество считает даже недостойными зачать ребенка? В дальнейшем уже никто (ни временная, ни постоянная приемная семья) не смогут излечить ребенка от этой символической раны. Такие раны никогда не заживают. Как тайная боль, они передаются из поколения в поколение. И никогда и никому не идут на благо.

Стремясь защитить ребенка от плохих родителей и лишая его родительских прав, законодатель невольно манипулирует важнейшими символическими знаками. Судебная машина наказывает за действия, нарушающие закон, но общество, по счастью, не предоставляло правосудию право заявлять преступившим закон родителям, что они никогда не увидят своего ребенка, потому что отныне их объявляют недостойными зачать собственное дитя.

В этом заключается страшная двойственность этого закона, потому что он затрагивает самые глубины человеческого существа.

И если никто из нас не имеет права игнорировать закон, не вправе ли мы просить законодателя не игнорировать последствия, которыми чреват этот закон?

КОШКА НЕ ПЕРЕБЕГАЕТ ДОРОГУ!

Каждый человек хочет это знать.

Аристотель

У меня вызвал глубокое отвращение фильм «Медведь». Не потому, что я равнодушна к животным. Мне было неловко его смотреть, словно мне показывали что-то непристойное, потому что создатели фильма интерпретируют поведение животных, наделяя их человеческими свойствами, чтобы вызвать у зрителя слезы умиления.

Хотя этологи двадцатого века (наиболее известные из них — Конрад Лоренц и Десмонд Моррис) уже объяснили нам, что каждый вид животных придает свой смысл окружающему миру. Результаты их исследований потрясают, потому что открывают нам мир, совершенно отличный от нашего.

Смысл подобного открытия лучше всех выразил Джордж Кангилем, заметив: «Кошка не перебегает дорогу».

Многие столетия взрослые были уверены, что пока ребенок не говорит, он не способен испытывать чувства и обладает лишь ограниченными возможностями, чтобы выражать свои элементарные потребности. Наличие таких возможностей допускали и у животных — пока Чарльз Дарвин не очеловечил животное. При этом Дарвин установил разницу лишь в уровне развития животного и человека, но не в их умственных способностях.

Когда дети учатся говорить, взрослые недооценивают их способность воспринимать и понимать происходящее.

Какому психоаналитику не встречались родители, которые рассказывают свои горестные семейные истории в присутствии ребенка, иногда старше шести лет, утверждая, что он все равно ничего не знает и не понимает?

Однако это совсем не так, и ребенок на самом деле понимает гораздо больше, чем предполагают взрослые. «Как же это возможно?» — спросите вы меня.

Даже если вы сами не занимаетесь психоанализом, вы поймете, почему я не смогу прямо и исчерпывающе ответить на этот вопрос.

Но не случайно, что именно психоаналитики утверждают, что человеческое существо с момента своего рождения воспринимает смысл человеческого языка.

Если рассматривать ребенка как субъект, который сначала существует, а потом уже реагирует, и как человеческое существо, возникшее еще до своего появления на свет, а не как незрелого детеныша животного, психоанализ позволяет вопрос: «как он может понимать?» перевести в вопрос: «как и почему мы столь долго могли воображать, что он ничего не понимает?»

О том, каким образом происходит у ребенка процесс понимания и, напротив, детская амнезия, мы пока мало что знаем. Но благодаря теории и практике психоанализа взрослых и детей у нас уже есть некоторое представление о психической деятельности новорожденных.

Как только ребенок появляется на свет, он сразу же подает голос, обретает имя и слышит человеческую речь.

Благодаря этому он становится частью общества и у него начинается символическая деятельность.

Символическая деятельность ребенка, который еще не говорит, выражается языком изначально ему присущих физиологических функций. Это — дыхание, пищеварение, иммунные функции, сенсорное восприятие и т. д.

Ребенок способен подчиняться языку, а его тело способно выражать нечто большее, чем биологические процессы.

И когда дисфункциям, которыми страдает ребенок, мы придаем символический смысл, то есть словами объясняем причины этих дисфункций (что не исключает медицинского лечения, если оно необходимо), при этом даже не очень хорошо зная, к какому уровню психики мы обращаемся, результаты потрясают самих аналитиков: дисфункции исчезают, словно язык является таким «организатором», который способен все расставить по местам, изменить и привести в равновесие биологическое тело и психику.

Но даже среди тех, кто допускает, что ребенок понимает, когда ему говорят о его происхождении или объясняют причину пережитых им разрывов, некоторые задаются вопросом: " Нужно ли говорить ребенку все?» Потому что даже признавая способность ребенка все понимать, исходят из того, что его необходимо щадить, намеренно обрекая на неведение, как будто сам ребенок — если бы его «не щадили» — отказался бы узнать о себе правду!