собственною рукой его возведу в звание патрикия. Все запомните хорошенько – этот патрикий заключит мир с киевским архонтом по моему личному приказу!
Резким движением повернувшись на каблуках, царица покинула Золотую Палату. Её приятель выскользнул вслед за ней. Опасаясь, как бы они не вернулись, вспомнив о чём-нибудь, Никифор Второй тут же приказал:
– Рагнар, начинай!
Рагнар тут же вышел. Через минуту стали входить сановники, обладавшие правом сопровождать императора в залу воинских церемоний. Она имела название Онопод. На дворцовых башнях взревели трубы. Внутри дворца и снаружи, где у стены дожидались толпы народа, установилась полная тишина. Веститоры принесли царю диадему. По знаку Рагнара, поднявшегося на башню, стражники сняли с ворот засовы и цепи. Заскрежетав, громадные створки медленно расползлись, и масса людей хлынула в пределы дворцовых стен, создав тесноту и шум.
Дворец был оцеплен четырьмя тысячами схолариев из состава городской стражи. Центральный вход охранялся четырьмя сотнями экскувиторов из состава дворцовой гвардии. Два чиновника тщательно сверяли со списком имена тех, кто хотел войти во дворец. Впускали они немногих. Все остальные шли к Ипподрому, чтобы приветствовать царственную чету около него после окончания церемонии.
Во дворце всё было готово к ней. Пятьсот человек военных, в числе которых был Калокир, столпились под сводами Онопода в тягостном ожидании высочайших особ. Прижавшись спиной к колонне, Иоанн мысленно осыпал проклятиями Никифора Фоку и логофета. Он не привык кого-либо ждать. Остальные, судя по разговорам, полностью разделяли его эмоции. Василевс Никифор Второй, дав право гражданским сопровождать себя в Онопод и обязав воинов дожидаться в нём, не обрёл сторонников среди первых, к чему стремился. Они, напротив, начали презирать его ещё больше, поняв, что он в них нуждается и открыто признаёт это. Ну а военные, получив столь смачный плевок в лицо, как-то почему-то не преисполнились благодарностью василевсу. Лишь Варда Склир, Алексей Диоген и патрикий Пётр, которых он выделял, да ещё десятка два-три фанатиков продолжали личным примером вдохновлять армию на служение этому императору.
Глубокие мозаичные своды огромной залы мерцали как небеса безоблачной ночью, бросая отсветы лампеонов на тщательно отшлифованный гранит пола и мрамор стен. Военные весьма тонко обменивались остротами в адрес тех, кого дожидались. Лишь Калокир злился молча. Когда к нему обращались с приветствием, отвечал предельно учтиво. В течение получаса он познакомился с парой сотен доблестных воинов. Наконец, за дверьми послышалось хоровое пение, а потом донёсся и топот множества ног. Воины мгновенно притихли и спешно выстроились в ряды. Иоанн оказался в первом, среди патрикиев. Топот и хоровое пение нарастали. Вдруг стало тихо, и двери залы раскрылись. Вошёл большой отряд экскувиторов. Разделившись на две шеренги, они построились у продольных стен Онопода. Их предводитель, Рагнар, встал у поперечной, лицом к которой стояли воинские чины, и обнажил меч. Вошли певчие, продолжавшие своё дело с умеренной громогласностью. Вслед за ними втекла толпа, состоявшая из первостепенных чиновников, духовенства, четвёрки военачальников, на глазах у которых царица топала ножками, иноземных послов и церемонимейстера с его штатом. Не только он, но и каждый знатный вельможа вёл за собой своих приближённых. Первыми из вельмож вошли: логофет, друнгарий городской стражи, великий ключарь, хранитель государственной печати, селенциарий, эпарх, легаторий и препозит.
Калокир поймал на себе приветливый взгляд Льва Милентия. В тот же миг церемонимейстер призвал вошедших занять места. Участники хора встали возле окна, а все остальные втиснулись в промежутки между рядами варягов и воинскими чинами, заставив их потесниться. Пустой осталась лишь четверть залы. Толстяк церемонимейстер, подняв свой жезл с серебряным шаром, провозгласил:
– Се грядут автократоры ромейской державы! Прославим их! Аксиос!
Две тысячи человек нестройно воскликнули:
– Аксиос!
И преклонили колени. Не шевельнулись только певцы, церемонимейстер, варяги и Калокир, который боялся лишь одного – упасть при виде царицы. Сердце его колотилось так, будто он только что взбежал на церковную колокольню. Хор затянул какой-то латинский гимн.
Беря пример с остальных, Калокир глядел лишь на стену, возле которой стоял Рагнар. Она вдруг разверзлась. Почти незримая щель между двумя плитами, составлявшими эту стену, стала стремительно расширяться. Плиты ползли одна от другой. Каждая из них могла бы расплющить сотню слонов, но скрытые механизмы двигали их легко и бесшумно. Вскоре стена исчезла совсем, позволив увидеть то, что она скрывала.
на четырёхступенчатом пьедестале стояли три золотых престола. Один был чуть впереди. На Нём восседала зеленоглазая дочь трактирщика. Её ноги были обуты уже не в красные башмачки, а в того же цвета кампагии – главный символ полубожественной власти. Справа и слева от Феофано сидели, также в царских одеждах, два её сына – Василий и Константин. Первому исполнилось шесть, второму – четыре. За троном императрицы стоял Никифор Второй. Он выглядел скромно.
Конечно же, все следили только за Феофано. Рагнар поднялся на пьедестал, и, склонившись к уху царицы, шепнул ей что-то. Она взглянула на Калокира и засмеялась. Рагнар со своим мечом остался на возвышении. Иоанн сжал челюсти, опасаясь, что его сердце выпрыгнет через рот.
– Императрица дозволяет вам встать! – вскричал церемонимейстер. Все поднялись. Хор смолк. Евсевий Эталиот, подойдя к Никифору Фоке, взял у него какой-то небольшой свиток с печатью, и, развернув его, зачитал указ Феофано о присвоении Калокиру чина патрикия. Пока звучал его голос, в зале стояла могильная тишина. Василий и Константин вели себя так, будто им пригрозили розгами за малейшее баловство на троне.
– Иоанн Калокир, приблизься! – позвал Евсевий, кончив читать и вновь свернув свиток. Идя к царице, Иоанн думал, что не дойдёт – растает, как снег, в изумрудном мареве невозможных очей её. На ступенях трона он пошатнулся. Но не упал. По зале пробежал шёпот. Императрица прыснула, скривив губы. Она была изумительна в долгополых одеждах из золотой парчи и тонкой сапфировой диадеме. Встав перед ней на колени и склонив голову, Иоанн попытался вспомнить лицо Мари. Ему это удалось, но с большим трудом. Рука Феофано властно легла на его затылок. Голос её – высокий и звонкий, как у мальчишки, гулко потряс гигантские своды залы, чуть не убил две тысячи пар ушей, достигнув предела силы, и, задрожав, на последнем слоге сорвался, как струна арфы:
– Властью, данной мне Богом, во имя величия ромейской державы провозглашаю тебя, Иоанн Калокир, патрикием! Аксиос!
– Аксиос! – восторженно подхватили военные и гражданские, – слава, слава!
Вставая под гром оваций, Иоанн встретил пристальный взгляд Василия. Столько злобы, столько высокомерия леденело в глазах тщедушного мальчика, будущего Болгаробойцы, что молодой патрикий весь вздрогнул, как от пощёчины. Этот взгляд заставил его опомниться. Опустив глаза, он медленно повернулся, сошёл с подножия трона и зашагал, ничего не видя, к дверям. Пришлось протосинкелу догонять его, чтобы