– Я не говорил. Ты вынудила меня сказать.
Выходит, он хотел сказать мне, но вряд ли когда-нибудь решился бы на это сам. Я только-только начала согреваться от уличного холода – и снова почувствовала озноб.
Из глубины дома донесся громкий смех Тедди. Я снова сглотнула горький комок и сложила руки на груди. Ревность терзала меня, будто кинжалом, больно раня такие нежные закоулки души, о существовании которых я даже не подозревала.
– Твою мать, Патрик! Так вот почему ты не хочешь, чтобы я сближалась с Алексом! Ты ревнуешь не меня к нему, ты ревнуешь его ко мне?
– Я не ревную, – прорычал он. – Я лишь пытаюсь защитить тебя.
– От чего? Объясни же мне, какого черта, давай! Потому что мне кажется, будто ты не пытаешься ни от чего меня защитить. Ты лишь стараешься… Черт! Я не знаю, чего ты добиваешься! – отрывалась я за все годы тоски. – Я – не какой-то там гребаный кофейник!
– И что, черт возьми, все это означает? – Патрик потянулся ко мне, но я отпрянула.
– Это означает… это лишь означает… Чего ты от меня хочешь? Чтобы я заставила Алекса уехать из моего дома? Перестала дружить с ним, потому что ты не можешь удержать свой член в штанах? Что же, черт возьми, по твоему мнению, должно произойти, Патрик?
– Ничего, – мрачно ответил он.
Я решительно тряхнула головой. Патрик посторонился. Я ждала, что он попросит прощения или сделает еще одну попытку прикоснуться ко мне, но была рада, что этого не произошло. Ничего из того, что Патрик сказал или сделал бы, уже не могло исправить эту ситуацию, заставить забыть о ней.
– Мне лучше уйти.
На этот раз Патрик не пытался остановить меня. Я протиснулась мимо него и вышла в коридор, где ненадолго задержалась, ожидая, что он бросится следом. Но Патрик этого не сделал. Я спустилась вниз по лестнице и забрала свое пальто. В гостиной вопли видеоигры Rock Band сменились звуком праздничных дудок по телевизору. Гости смотрели репортаж с празднования на Таймс-сквер. Это была местная программа новостей, освещавшая новогодние празднества, которые были в самом разгаре. Оказывается, у нас в Центральной Пенсильвании нашлись ярые фанаты непонятной традиции: 31 декабря они сбрасывали с верхотуры всякую всячину. Потом диктор говорил о гигантской ливанской болонье, которую пожертвовали, чтобы накормить бездомных.
Когда я оказалась дома, в квартире Алекса было темно и тихо, никакой полоски света под дверью. На сей раз я не стала стучать в его дверь.
– Помоги! – крикнула маленькая фигура, спрятанная за высоченной грудой коробок и пакетов, уже вываливавшихся из ее рук, но было уже поздно.
Я сумела подхватить несколько свертков, но большинство из них упали на пол к нашим ногам. Сара вздохнула и посмотрела на меня. Я рассмеялась, и она погрозила мне пальцем.
– Тебе остается надеяться, что в упавших пакетах не было ничего бьющегося.
– С какой стати тебе покупать для меня что-то бьющееся? – Я присела, чтобы помочь Саре подобрать вещи, которые она уронила. – Куда положить весь этот хлам?
– На стол.
Именно Сара нашла тот длинный обеденный стол, который стоял в центре моей студии. Я называла этот стол винтажем, Сара – антиквариатом, но он стоил сто шестьдесят баксов в комиссионке при местной церкви и продавался в комплекте с десятью стульями. Всего два из них были обиты заново, остальные ждали своей очереди, сложенные у стены. Когда с обивкой будет покончено, весь гарнитур окажется впечатляющим, просто фантастическим – нечто подобное я всегда мечтала разместить в своем собственном офисе.
Мы разложили пакеты по испещренной царапинами поверхности стола. Сара критически оглядела их.
– Если не ошибаюсь, вещей должно быть больше.
Я с удивлением обвела взглядом все, что она принесла.
– Еще больше?
Сара задумчиво постучала накрашенным синим лаком ногтем по зубам.
– Думаю, я это пойму, когда открою все это.
Я в предвкушении потерла руки:
– Тогда давай открывать!
Сара рассмеялась и намотала ленту для волос вокруг запястья, чтобы потом собрать с ее помощью копну сине-фиолетовых волос на макушке. Она закатала рукава своей облегающей, серебристой с блестками футболки и положила руки на бедра, одетые в черные обтягивающие джинсы, прямо на темный кожаный пояс, инкрустированный стразами. Сара внимательно рассматривала кучу принесенных пакетов, а я внимательно рассматривала ее. Она перехватила мой взгляд и снова рассмеялась.
– Прелесть, да?
– И что же заставило тебя вернуться к синему?
Сара усмехнулась и провела рукой по непокорным прядям многоцветных волос.
– Даже не знаю… Оранжевый и красный показались немного резкими, зеленый не слишком бы мне подошел. Мне нравятся синий и фиолетовый.
Мне, кстати, тоже они нравились. Я несколько раз пыталась окрасить свои темные волосы, но без предварительного обесцвечивания добиться нужного оттенка не получалось. В конечном счете я отказалась от дальнейших попыток приобрести новый цвет волос.
– Мне это тоже по душе. Я и раньше говорила тебе об этом.
– Знаю, знаю. – Сара махнула рукой. – Я просто хотела попробовать что-нибудь новенькое.
Я рассмеялась:
– Потому что все вокруг ходят с сине-фиолетовыми шевелюрами!
Сара скорчила рожу и показала мне средний палец:
– Иди на хрен!
Я послала ей воздушный поцелуй:
– Не сегодня. У меня болит голова.
Она заржала своим громким, бесстыдным гоготом, который неизменно заставлял окружающих поворачивать головы в ее сторону, и хлопнула себя по бедру.
– Так ты хочешь посмотреть, что я принесла, или нет?
Конечно я хотела. Когда я купила старое здание пожарной части, моя студия была пустой, прямо-таки разгромленной. Сара, чьи дизайнерские проекты восхищали меня еще тогда, когда она не была моей подругой, согласилась помочь мне превратить это помещение в профессиональную студию, о которой я мечтала. Я, в свою очередь, пообещала сделать для нее рекламные проспекты, веб-сайт и остальные графические штучки. О, и еще фотографировать ее всякий раз, когда она захочет, – обычно это желание приходило вместе с изменением цвета волос. Так что я фотографировала Сару довольно часто.
Меня это не напрягало. Подруга всегда разрешала мне размещать лучшие снимки на моей странице в «Коннекс», которую я завела не только для друзей, но и ради остальной части мира. А еще она всегда с удовольствием позировала мне, даже если приходилось воплощать какие-то особенные идеи. Сара любила наряжаться и краситься, но у нее не было пунктика по поводу того, как она выглядит, – по крайней мере, это не волновало подругу так сильно, как большинство других моих «моделей». К тому же подруга спокойно относилась к тому, чтобы выкинуть нечто безумное или предстать в дурацком виде, – бесценное качество, которого остальные герои моих снимков были начисто лишены.