Читать интересную книгу Страшная сказка - Елена Арсеньева

Путали-путали – и запутали. Самих себя.

Ого, какой был процесс! Какой шум поднялся! Гоша потом думал, что это ведь сущее чудо, что ему дали только четыре года, до такой степени все жаждали его крови: пострадавшие граждане, родители малолеток, вовлеченных им в преступное сообщество, именуемое в народе бандой, командование части, которую всеми любимый Егор Царев опозорил, прокурор, сама фемида, в конце концов… Одна только Люба-Любушка его жалела и проливала такие потоки слез на суде, не стыдясь никого, не боясь даже своего благоверного, с каменной мордой сидевшего рядом, что уплакала-таки ревнивую соперницу-судьбу: Гоша получил четыре года вместо семи, о которых просил прокурор. И полетел соколик в места не столь отдаленные, и больше он с Любушкой не виделся, но долго еще стояло перед глазами ее распаренное от слез лицо, и постепенно он понял, что жалела Люба не только и не столько его, сколько себя, изломавшую жизнь ради непутевого чемпиона мира по траханью чужих жен. То, что теперь двурогий супруг со свету сживет изменщицу, было ясно как день. И ничем, ничем Гоша не мог любимой помочь, только и оставалось ему есть себя поедом. Он ел, ел… целый год, наверное, только этим и питался. А потом все постепенно прошло. Изболелось, избылось. Забылось! Не забылось только ощущение позорного бессилия перед судьбой-стихией, перед этим валом неконтролируемых событий, который накатывается на тебя и подминает. В точности как морская болезнь.

Родион Заславский

Январь 2001 года, Нижний Новгород

– Валентина, здравствуйте! – воскликнул Родион, но тут же и осекся, почти с испугом вглядываясь в ее лицо, по которому расплывался изрядный синяк. Правая щека распухла так, что глаз утонул между рассеченной бровью и щекой. Левый глаз был тоже заплывшим и покрасневшим, как это бывает у женщин, которые много и долго плакали. Простенькое пальто Валентины было в кирпичной пыли, берет чудом держался на всклокоченных волосах. Эта женщина, которая осталась в памяти Родиона великой аккуратисткой, сейчас более напоминала бомжиху с трехлетним стажем, и не удивительно, что молоденький, а оттого очень ретивый сержант милиции вдруг направился к ней с хищным видом.

Начиная с сегодняшнего дня у Родиона имелись свои счеты к работникам правопорядка, а потому он вздернул подбородок и заступил сержанту дорогу. Милиционер попытался обойти Родиона сначала слева, потом справа, но это ему не удалось ни в первом, ни во втором случае. Правая рука сержанта привычно стиснула резиновую «демократку»…

– Извините, – промолвил Родион с самым неприятным выражением лица, на какое только был способен. – В чем дело? Я хочу доставить домой эту женщину. Она моя соседка. Вы что-то имеете против?

– Соседка? В таком виде соседки разве ходят? – хмыкнул сержант. – Документики ваши попрошу.

– А что? – задиристо спросил Родион, протягивая паспорт. – Вам не нравится покрой ее пальто или цвет волос? О вкусах, знаете ли, не спорят!

– Мне не нравится цвет ее лица, – буркнул сержант, придирчиво сличая Родиона с его фотографией, наклеенной в паспорте. Сходство было налицо, и парень слегка ослабил накал правоохранительных чувств. – Соседка, говорите, ваша? А как ее зовут? И какой ее адрес?

Родион на миг облился холодным потом: адреса Валентины он знать не знал, она жила где-то на улице Надежды Сусловой, в Четвертом микрорайоне, словом. И тут же до него дошло, что он едва не погорел на самой примитивной уловке. Если соседка, значит, номер дома у них точно один! Вот так и сыпались разведчики…

– То есть как какой адрес? – спросил он с хорошо разыгранным недоумением. – Звездинка, 7, естественно. А квартира у меня 158, а у нее 157. Двери рядом, у нас даже тамбур общий. А зовут ее Валентина Алексеевна Абдрашитова, тридцать пять лет, двое детей, муж недавно умер.

– Да-а? – недоверчиво разглядывая отекшее от слез лицо женщины, протянул сержант, а Родион облился холодным потом вторично, представив, что произойдет, если парень теперь попросит паспорт у Валентины. Вряд ли у нее, в таком-то состоянии, хватит соображения сказать, что паспорт забыт дома! Право слово, вид у нее был такой, что Родиону порой казалось, будто он ошибся и принял за Валентину какую-то незнакомую бродяжку. И если бы не это поношенное пальто, которое он все пять лет существования издательства «Славяне» наблюдал на вешалке в углу… Нет, пальто определенно Валентинино, а значит, эта женщина именно она и есть.

Как бы отвязаться от этого мальчишки в форме, который почему-то ни в упор, ни боковым зрением не видит двух не в меру перебравших дяденек, которые путаются под ногами пассажиров, выбирающихся из подземного перехода на свет божий. Как бы отвязаться? Да самым простым способом!

– На такси поедем? – безнадежно пробубнил «зазывала» и даже отпрянул, когда Родион вдруг радостно воскликнул:

– Поехали! Звездинка, 7! – И, рванув дверцу, затолкал Валентину в желтую «волжанку» с надписью «Нижегородец» на дверце.

Сержант сделал было чисто профессиональное, рефлекторно-хватательное движение рукой, но тотчас понял, что охотится, красиво говоря, за призраками, поскучнел лицом и направился к двум пьянчужкам, которые, на свою беду, решили немножко полежать под расписанием пригородных поездов.

Такси осторожно выруливало с заполненной машинами стоянки.

– Вниманию встречающих! – снова закричали из динамика. – Скорый поезд сообщением Северо-Луцк – Нижний Новгород прибыл на шестую платформу. Выход в город через тоннели. Повторяю!..

«Северо-Луцк… – отозвалось в сознании Родиона. – Мне кажется или Валентина в самом деле говорила, будто ее муж умер в Северо-Луцке? Не на похороны ли она ездила? Нет, последний раз мы с ней говорили больше месяца назад, а он уже тогда был мертв. Может, на сорок дней? Или просто так помянуть? Кто ж ее так разукрасил?»

Он покосился на свою спутницу. Из открытого левого глаза Валентины катились одна за другой слезы. Правый все так же прятался в распухшей щеке. Родион поморщился, увидев рассеченный угол рта.

– Валечка, что случилось? – спросил он тихонько, обнимая женщину за плечо. – Ты в Северо-Луцк, что ли, ездила? Зачем?

Валентина ответила не сразу, Родион уже устал ждать, пока она разлепит спекшиеся губы и совладает с хриплым, севшим от слез, каким-то незнакомым ему голосом:

– В права наследства вступать.

– Какого наследства? – пробормотал Родион, не вполне поверивший ушам. Какое наследство могло остаться после нищего мужа, который даже алиментов на детей никогда не присылал?

– Квартира у Алима осталась в центре Северо-Луцка, трехкомнатная, на третьем этаже, – прежним неживым голосом вымолвила Валентина.

Ничего себе – нищий муж! Что-то тут не так… Родиона вовсю подмывало спросить, как там с правами наследства, но не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять: вступление сие для Валентины закончилось не очень здорово. Может, в той квартире жили еще несколько бомжей, может, это была такая бомжеватая коммуналка? И бывшие соседи Алима Абдрашитова предъявили свои права? Не они ли так изукрасили Валентину в борьбе за эти самые права?

Ладно, захочет она рассказать – расскажет. А пока главное – довезти ее до дому, успокоить. Когда женщина на грани истерики, лучше не напоминать о причинах, которые ее к этой грани подвели, мудро рассудил Родион и только собрался было уточнить у Валентины ее собственный адрес, как вдруг «таксист» сбросил скорость и, обернувшись к пассажирам, с любопытством спросил:

– Так вы наследство получили или как?

Валентина посмотрела на него единственным зрячим левым глазом, несколько раз сглотнула, словно давилась словами, а потом вдруг выкрикнула:

– Нет! Не получила! Надька меня убила, Надька! Сперва Алима, а потом меня!

И вслед за этим Валентина вдруг начала заваливаться на спинку сиденья, закатывать глаз и хрипеть так, словно и впрямь была убита, вернее – смертельно ранена, а теперь собралась умереть. Вот здесь, в такси, на руках у Родиона и на глазах у чрезмерно любопытного «таксиста»…

Валентина Абдрашитова

Январь 2001 года, Северо-Луцк

Валентина сразу поняла, что Надежду предупредили о ее прибытии. Конечно, жирненький, похожий на старого поросенка (именно не на заматерелого кабана, а на преждевременно состарившегося порося, еще нежно-розового, но уже изрядно морщинистого) участковый непременно должен был ее предупредить! Валентина даже удивлялась, как этот дядька отпустил ее без охраны, не сопроводил до вокзала под конвоем и не затолкал в поезд. Впрочем, даже если бы он все же ее отправил на поезде и стоял при отправлении на перроне, держа руку на кобуре, Валентина бы все равно сошла на ближней станции и вернулась в Северо-Луцк. Она ведь не только ради наследства Алима сюда ехала. Она ехала посмотреть на Надьку.

Черт знает что случилось с сердцем Валентины, когда Васька Крутиков про эту самую Надьку упомянул! Неужели она допускала, что все минувшие годы Алим не имел при себе бабы? Он ведь всегда, всю жизнь был непревзойденным юбочником, еще когда женихались с Валентиной, вечно в самые неподходящие минуты возникали какие-то заплаканные девчонки и проклинали изменщика Алимку, который разбил им сердца своими жуликоватыми миндалевидными глазками, обольстил сладкими речами, а теперь гуляет с другой. Поматросил, словом, и бросил. Да и потом, когда уже вместе жили, нет-нет да и раздавались в квартире странные звонки, причем если трубку брала Валентина, никто не отвечал, а если Алим – отвечали. И он все чаще задерживался на работе, выдумывая какие-то дурацкие объяснения, начал попивать, потом пить очень крепко и работу бросил, ну а уж когда его бабенки – все сплошь с белыми крашеными волосами (Алим, как и многие восточные джентльмены, стабильно предпочитал блондинок) – начали появляться в квартире (скажем, приходит Валентина с работы, детей из садика тащит, да еще вся сумками обвешана, а муженек сидит за столом в парадной комнате с какой-нибудь в дымину пьяной беловолосой шлюхой и квасит почем зря «коньяк-бормотель»), – ну, тут уж она не выдержала и просто выгнала Алима. Причем у нее создалось впечатление, будто он только этого и ждал.