можно говорить о Едином, если совершается непростительный акт – я о нем говорю, значит я его уничтожаю, потому что он находится по ту сторону слова.
Читаю Бодена:
Экстаз при описании более всего похож на меланхолический сон, при помощи которого подавляются силы души и человек словно бы умирает.
Посмотрите: ничего общего с неоплатонической практикой выхода из себя – скорее, некоторое обессиливание человека, предоставление своего тела бесам.
Многие колдуны в Норвегии, Ливонии и других северных странах отдыхают таким образом от мира, о чем говорит Альберт Великий. Подобное же сказано о сатане в книге пророка Исайи. Мне приходилось бывать в северных краях, и о Господе слышал, дескать, Он оставил народы севера, опороченные демонами-колдунами во власти сатаны. Подобные же отрывки мы обнаруживаем и в Священном Писании, где мы наталкиваемся на недобрые свидетельства о севере. Тем не менее, живущий там народ имеет бо´льшую склонность к меланхолии, чем народы, живущие под теплым небом юга. В основном, они блондины, волосы их подобны коровьей шерсти.[221]
Даже не буду делать лирическое отступление и говорить, что у меня была меланхолическая кома сродни этому меланхолическому сну, которым подавляются силы души, и человек словно умирает. На протяжении последних двух недель ровно это и проявлялось, так что я была в состоянии экстаза.
Но здесь нас также интересует география, которая обрисовывается исходя из Жана Бодена. Получается, что север является стойким в отношении экстатического меланхолического сна, а юг… Интересная картография про север и юг. Понятно по святости севера. Север даже в суфизме воспринимается как полюс.
Таким образом Жан Боден описывает вопрос экстатического, меланхолического сна.
К чему весь этот долгий рассказ? Друзья, тот человек, который вводит концепцию суверенитета, обладает некой тайной стороной. Этот человек так же серьезно, как он говорит про суверенитет, рассуждает про демономанию. И у меня возникает вопрос: как так вышло, что мы с вами воспринимаем суверенитет как подлинную реальность («ну конечно, это же понятно, он реализуется на государственном уровне!»), а от вопроса демономании и колдовства – влияний, экстазов, меланхолического сна – мы отплевываемся, говорим, «ааа, да что это – усталость, просто витаминов нету». Нет, друзья! Так же, как мы верим в суверенитет, так же, как мы верим в реальность того, что находится перед нами, с тем же рвением мы должны верить в демономанию колдунов, говорить про это, сохранять измерение, которое позволяет открывать сакральное пространство. Так что, может, в эпидемии ковида и во всем, что происходит, можно выделить не просто утечку биологического оружия, но и кое-что иное. Обязательно читайте книги 2 и 3 «О демономании колдунов» и обязательно верьте в то, что мир есть нечто иное, чем нам кажется.
▪ ▪ ▪
Вообще, оказывается, 17 сентября я была красивой и с длинными ногтями.
3 / 11
Здравствуй, Райнер[222]!
Мне кажется, я снова обрела свой контур и почву, она не такая как у тебя, не холодная, она твердая. Она ровная. Без комьев. Райнер, есть ли у вас туманы? А горы? Райнер, когда туманы облекают здания, кажется, что восторжествовала феноменология, что весь позитивизм повержен и больше не ставит под сомнение отсутствие границы. Все есть интенциональный акт – наша стрела субъектности, направленная вперед и конструирующая город. Райнер, сложного было много: рядом ходила черная дама, присаживалась на кровать у изголовья, а потом у ног. Не меня ждала, но оповещала. И я лежала, свернувшись. Райнер, тяжело проживать то, как люди покидают землю. Мама поделилась тем, что ей кажется, что люди не должны вовсе умирать, что не нужно новых – пусть одни и те же живут вечно. А я и не знаю, можно ли так: ведь, наверное, и можно, и все так и есть, потому что для того мира нет старого или молодого, да и юности со старостью нет, это все мы придумали. А там все вечное. Может, мы и вообще не умираем? Как ты думаешь, Райнер? Доберусь ли до твоей могилы когда-нибудь? Еловых ветвей положу на могилу. Вспомню легкость твою и улыбку, и тебя. И тебя, и тебя. Вас всех, мертвые!
Знаешь, Райнер, оказалось, что мое бездействие и неподвижность с хмурым застывшим взглядом, были на самом деле одержимостью и экстасисом? Мог ли ты такое представить? Что я, поверженная, смогу предоставить тело свое для одержимости? Называют это «меланхолический сон». Экстаз Колдунов. Да, Райнер, начала «Демономанию Колдунов» Жана Бодена. Поделюсь с тобой.
Вдруг становится очень плохо – может, просто я беру чью-то боль на себя? Может быть, я учусь впитывать в себя что-то плохое? Сначала я имела право на сочувствие, теперь моя токсичность начинает убивать все рядом. Во мне нет хорошего, я есть зло.
Райнер, знаешь, я нашла странные хроники войны, раньше никогда не открывала и клала на нижние полки – там, где взгляд никогда не проскальзывает. Никогда не читала и не думала, могла посмотреть кадры. Где убивают. Это доставляло приятный регистр боли. Ты знаешь, Райнер, я изломана. Я – как стеклянная роза, с шипами и надломами, очень тонкий стебель, раскинувшиеся вширь лепестки, и холод.
В доме, который был окрещен смертью, я нашла пачку трюфельных конфет, сейчас я сижу и ем их, последовательно. Мои руки истлевают от уборки, я перестала надевать перчатки и убираюсь так: кожей, руками, тряпками, выжимая грязь, как свой день, в большие ведра, в которых на дне оседает пыль клочьями.
Райнер, знаешь, я несчастна, и нет слов, чтобы описать мою меланхолию, потому что все слова уже были произнесены.
Я рою могилу в воздушном пространстве – нам тесно не будет.
День провалился, потому что был медленным, и потом случился срыв. Истерический, экзистенциальный, болезненный. Изнутри вырвался кусок вовне, который стал отчаянно кричать. Мне показалось, что силы появились, но они снова ушли. День был. День прошел. План не соблюден. Развал. Порядка нет – завтра надо навести порядок – времени больше нет. Времени больше не будет.
Увези меня, Райнер, в республику Фиуме! Или на сицилийский агрессивный скрежет скал в Агридженто. Прочти мне манифест и Д’Аннунцио и Эволы! И подари мне несколько городов! Сообщи ветру о моей миссии и попроси его скрывать это! Покажи мне апельсины, распятые на итальянском солнце в преддверии службы! Вся Италия отмечает свадьбы. А Сицилия хоронит. Мы