Читать интересную книгу Кролик разбогател - Джон Апдайк

Гвозди или заклепки на столбе оставили длинные параллельные царапины по всей длине вмятины. Хромированные и резиновые полоски отделки выдраны и висят под углом, а под рулевым колесом, прикрытым доской для приборов, слегка выступающей, как надбровная дуга, — еще одна удобная деталь, придуманная японцами и оцененная им, — отвалился кусок, оставив лишь несколько маленьких дырочек. Большая вмятина обезобразила даже ребристый колпак на колесе. У Кролика такое чувство, будто ему разбередили весь бок. У Гарри такое чувство, точно это рана на его собственном теле. У него такое чувство, точно он видит в сумрачном свете результаты преступления, к которому приложил руку.

— Да перестань же, пап, — говорит ему Нельсон. — Не делай ты из этого великой трагедии. Ведь платить за ремонт будет страховая компания, а не ты, да и потом, ты же можешь купить себе новую почти задаром — разве тебе не дают огромную скидку?

— Огромную, — повторяет Кролик. — А ты вот так взял и расколошматил ее. Мою «корону».

— Я же не нарочно, это был несчастный случай, черт бы его подрал. Ну чего ты от меня хочешь — чтобы я харкал кровью? Упал на колени и плакал?

— Можешь не утруждать себя.

— Пап, это же всего только вещь, а у тебя такой вид, точно ты потерял лучшего друга.

Наверху, не затрагивая их, шелестит верхушками деревьев ветерок, и тени колеблются на деформированном металле. Гарри вздыхает:

— Ну что ж. А что произошло с сурком?

2

Когда первые суббота и воскресенье, наполненные беспорядками и слухами, миновали, лето стало складываться совсем неплохо: очереди за бензином уже не были такими длинными. Ставрос говорит, нефтяные компании взвинтили цены как хотели, а правительство сказало им — охладите-ка свой пыл, не то мы установим налог на сверхприбыли. Мелани говорит, мир вернется к велосипеду, как это уже и произошло в красном Китае; она купила на свое жалованье «фудзи» и в погожие дни крутит педали, разъезжая в вихре каштановых кудрей вокруг горы и вниз, через парк, по аллее Панорамного Обзора — в Бруэр. В конце июля наступает неделя рекордной жары: газеты полны графиков температуры и мутных фотографий той поры на переломе столетия, когда на Уайзер-сквер коробились трамвайные рельсы — до того было жарко. В такую жару тебя словно жжет изнутри, распирает — хочется выскочить из одежды и, сменив оболочку, очутиться у моря или в горах. А Гарри и Дженис только в августе поедут в Поконы, где у Спрингеров есть домик, который они сдают на июль. Из воздушных кондиционеров по всему Бруэру капает на дворики и на тротуары.

И вот в один из этих жарких дней Гарри берет в магазине подержанный «каприс», поскольку его «корона» еще ремонтируется, и отправляется на юго-запад в направлении Гэлили. По петляющим проселочным дорогам он едет мимо домов из песчаника, кукурузных полей, цементного завода, рекламного щита, указывающего на пещеру (разве естественные пещеры не вышли из моды давным-давно?), затем другого щита, с огромным силуэтом бородатого меннонита-амиша[15], рекламирующего «Настоящий пенсильванско-немецкий шведский стол». Гэлили — это, что называется, «городок цепочкой»: вытянувшись в ряд, домики карабкаются вверх по горе, с продуктовой лавкой в одном конце и агентством, дающим напрокат тракторы, — в другом. Посредине стоит старая деревянная гостиница с широкой верандой вдоль всего второго этажа и подновленным рестораном на первом, все окно которого заклеено кредитными карточками в качестве приманки для автобусов с туристами, которые приезжают из Балтимора, набитые главным образом черными, — одному Богу известно, что они рассчитывают увидеть в этой глуши. Группа местных парней торчит перед универмагом «Рексолл» — раньше в сельской местности никогда бы такого не увидеть: люди были слишком заняты делом. Есть тут старый каменный желоб для лошадей; несколько черных, отполированных временем столбов коновязи; сверкающий стеклом новый банк, островок среди проезжей части с памятником — в честь чего, Гарри не может понять, — и маленькое кирпичное здание почты с блестящими серебряными буквами ГЭЛИЛИ, стоящее на боковой улочке всего в один квартал длиной, которая обрывается у края поля. Женщина на почте говорит Гарри, где найти ферму Нунмейкера: по дороге номер два. Держась указанных ею ориентиров — овощной киоск, пруд с плакучими ивами, две силосные башни у дороги, — он пробирается по буграм и перекатам красной земли, поросшим переливающейся зеленью, напористо покрывающей своим ковром даже спекшиеся обочины на дороге, где торчат кустики и коврики вики и жимолости, наполняя стоячий жаркий воздух легким благоуханием. Окна «каприса» до конца опущены, и бруэрская станция, транслирующая музыку, то затихает, то снова прорывается с грохотом и треском — в зависимости от ландшафта и близости электрических проводов. НУНМЕЙКЕР — выведено выцветшими буквами на побитом жестяном почтовом ящике. Дом и сарай стоят довольно далеко от дороги, в глубине длинного проселка, некогда выложенного песчаником, но теперь покрытого красноватой пылью.

Сердце у Кролика поет. Он медленно едет, внимательно всматриваясь в соседние почтовые ящики, но Рут, когда он однажды случайно встретил ее в центре Бруэра лет десять тому назад, не назвала своей новой фамилии, а девчонка, которая была в магазине месяц тому назад, отказалась расписаться в его книге в демонстрационном зале. Единственным ориентиром — помимо того, что Нунмейкер живет по соседству с его дочерью, если это его дочь, — может служить ему фраза, оброненная тогда Рут, что у ее мужа — не только ферма, но еще и небольшой парк школьных автобусов. Муж был старше ее и, по подсчетам Гарри, уже, наверно, умер. Значит, и автобусов не стало. На почтовых ящиках, что стоят вдоль этого отрезка дороги, значится: БЛЭНКЕНБИЛЛЕР, МУТ и БАЙЕР. Фамилии как-то не вяжутся с домами, виднеющимися в лощинках, среди деревьев, в конце поросших травою проселков. Гарри кажется, что он привлекает к себе всеобщее внимание, разъезжая в темно-малиновом «каприсе», хотя на всем этом просторе не появилось ни единой души, которая увидела бы его. В этот подернутый дымкой, слишком жаркий для работы в поле день люди сидят в своих домах с толстыми стенами. Гарри наугад сворачивает на какой-то проселок, останавливается и едет задом по утоптанной, исчерченной корнями площадке между строениями, а тем временем в загородке для свиней, мимо которой он проехал, поднимается отчаянный визг, и в дверях дома появляется толстая женщина в переднике. Она ниже ростом, чем Рут, и моложе, чем Рут должна быть сейчас; черные волосы ее гладко зачесаны и убраны под менонитский чепец. Он машет ей и продолжает пятиться. Это Блэнкенбиллеры — он читает фамилию на почтовом ящике, когда снова выезжает на дорогу.

Два других дома стоят ближе к дороге, и он решается подойти к ним пешком. Он останавливает машину на широкой обочине, где на утоптанной земле от колес трактора остались следы в виде елочки. Лишь только он выбирается из машины, в нос ему, невзирая на расстояние, ударяет сладковатый запах свинарника Блэнкенбиллеров, а тишину наполняет неумолчный сухой звон насекомых, пронизывающий все вокруг. Цветущие летом иван-да-марья, кружева королевы Анны и цикорий покрывают все пространство у дороги и хлещут его по брюкам, когда он выходит из машины. Он крадется в своем бежевом летнем костюме, какой надевают для продажи, за изгородью из сумака, эвкалипта и дикой вишни, заросшей ядовитым плющом с большими блестящими листьями, чьи отростки добрались уже до верхушек задушенных им деревьев. В этой зеленой изгороди валяются грубо отесанные куски обрушившейся старой стены из песчаника — ни один из них не лежит на другом. Он останавливается у прорехи в живой изгороди, проделанной машинами, и смотрит на строения внизу — сарай, и дом, и обложенный асбестом курятник, и крытый шифером сруб для хранения кукурузы (последние два явно заброшены), и цементное строение поновее с крышей из рифленого плексигласа. Похоже на гараж. На крыше дома — позеленевший медный громоотвод и телевизионная антенна буквой «Н». Очень высокая, чтобы она могла принимать сигнал. Гарри намеревался лишь понаблюдать, посмотреть, похоже ли это место на участок Нунмейкера, что на соседнем холме, но легкое постукиванье, доносящееся откуда-то из-за строений, и журчание ручейка, вливающегося в маленький прудик, некогда, возможно, предназначавшийся для уток, и наивное нагромождение старых тракторных сидений, топоров и заржавелого железного плуга между поленницей и подстриженной лужайкой влекут его к себе, словно музыкальный мотив, и он уже придумывает, что сказать, если спросят, зачем он здесь. Отсутствие порядка и некоторое запустение наводят на мысль, что на ферме хозяйничает женщина, нуждающаяся в мужской помощи. От непостижимой надежды сердце у него поет под стать окружающему звону насекомых.