Читать интересную книгу Огненная земля - Аркадий Первенцев

— Кто там? — крикнул Горленко.

Узнав комбата, все поднялись.

— Надо бы спать, товарищи. Время позднее.

— Сейчас разойдемся, товарищ капитан, — сказал Горленко. — Ну, друзья, по казармам…

— Шулик, вы чудесную песенку пели, — похвалил Букреев.

Шулик последний раз «рыкнул» басами, сдвигая меха. Потом перебросил ремень через плечо и простился.

Тамара подошла к Букрееву.

— Товарищ капитан, разрешите узнать, который час?

— Половина двенадцатого, — сухо ответил Букреев.

Тамара ушла к дому, подхваченная армейским лейтенантом и Шуликом, а Горленко сопровождал автоматчиц и Надю Котлярову. Таня осталась одна.

— Как вам на новом месте, Таня? — спросил Букреев, поздоровавшись.

— Ничего, товарищ капитан.

Они пошли к домику.

— Вы не можете ли сказать, Николай Александрович, — она вдруг назвала его по имени, отчеству, — благополучно вернулась в Тамань вторая группа кораблей, ходившая в Анапу?

— Группа Курасова?

— Да.

— Была небольшая стычка в проливе, но корабли не пострадали.

— И личный состав не пострадал?

— Кажется, кто‑то из командиров кораблей…

Таня встрепенулась, близко поднесла к нему свое лицо, и он почувствовал ее обжигающее дыхание.

— Убит? Ранен? Кто именно?

— Только не Курасов, Таня. Уверяю вас. Но, кажется, ранен тяжело…

Таня постояла, порывисто подала руку и ушла.

Букреев направился к «фактории».

От Тамани стреляли.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Ранним утром, при первом же прикосновении Манжулы Букреев вскочил, быстро оделся и вышел на улицу. Степанова нигде не было видно. А хотелось поблагодарить его за гостеприимство.

Тамара, искоса посматривая на Букреева, чистила сапоги. Два солдата–санитара пришивали мелкими гвоздями парусину к носилкам. Дробные удары молоточка по перекладинам напоминали работу дятла по сухому дереву. Возле сарая, откуда тянуло запахом свежего конского навоза, Куприенко чистил светлорыжего трофейного венгерца с желтыми подпалинами на морде и в пахах. Букреев взглядом знатока осмотрел лошадь и позавидовал Степанову. Порода проглядывала в передних, сухих, с отлично развитой мускулатурой ногах, в такой же сухой и нервной голове с раздувающимися ноздрями, во всем сложении. На конечностях под тонкой и эластичной кожей были ярко выражены впадины, выступы, очертания костей, связок, сухожилий и сосудов. В строении экстерьера и горячности что‑то напоминало Букрееву оставленную им кабардинку. Куприенко умело работал щеткой. Со сноровкой кавалериста он оббивал ее ловкими и быстры, ми взмахами о скребницу и беззлобно покрикивал на венгерца, когда тот, боясь щекотки, приплясывал или отпрыгивал.

Тамара прошла мимо Букреева, напевая вчерашнюю песенку Шулика. На светлой и чистой коже щек девушки играл алыми пятнами румянец.

Идет волна, колышется,

Спешит издалека,

И над волною слышится

Нам голос моряка:

— Если скажут, что погиб я,

Вы не верьте,

Не настал еще последний час!

Ах, милый город Николаев, Николаевские верфи…

Манжула неодобрительно посмотрел на девушку, и она состроила ему гримасу, засмеялась и нырнула в двери.

Ночью шел дождь. По небу медленно передвигались удлиненные облака, уходя к синей гряде Предкавказья. Кругляки перекати–поля приникли возле похожих на казачьи бунчуки татарников, изредка сохранивших малиновые чалмы своих цветов. Травы после дождя теперь не свежели, а горкли и гнили. Только кое–где, вероятно, по старым овечьим тырлам или стоянкам кавалерии тонкими жальцами выдиралась брица.

Букреев направился к южной ферме, куда его с утра Батраков пригласил притти позавтракать. Вокруг поротно врылась в землю и замаскировалась бурьянами пехота. Автомашины и повозки, так же как полевые кухни и орудия, были спрятаны в ямах–капонирах, прикрытых сверху Камышевыми снопами и бурундуком. Степь жила своей новой подземной жизнью.

Серый легкий чернозем, смешанный с солончаками, задерживал дождевые лужи, и они поблескивали под лучами встающего солнца. Казалось, между травой набросаны серебряные блюда. Кое–где валялись немецкие гранаты, похожие на весовые гирьки.

— Вы зря, товарищ капитан, напростец идете, — предупредил Манжула. — Надо по дорожке. А то здесь подрываются.

К ферме вела телефонная линия. Столбы были спилены немцами. Заржавевшая проволока скрючилась над дорожкой. Пленные румыны лениво копали ямы для новых столбов и заискивающе посматривали на русских, проходивших мимо.

Моряки проснулись, ломали полынь на костры, умывались соленой водой, принесенной из лимана. На траве проветривались плащ–палатки. Кое‑кто брился, некоторые чистили и смазывали оружие. Невдалеке от биваков кружилась и каркала воронья стая.

Возле кошары, невдалеке от того места, где вчера собиралась «улица», за низеньким казачьим столиком уселись Батраков, Рыбалко, Баштовой и комсорг Курилов. Горбань хлопотал, то бегая в домик, то возвращаясь. Таня посыпала золой дорожку.

— Хозяйничаем?

— Приходится, товарищ капитан. — Таня откинула со лба светлую прядку волос.

— Завтракали? Или пойдемте с нами…

— Спасибо. Мы уже с девушками позавтракали.

Букреев подсел к столу, снял фуражку и перевернул ее донышком кверху. Баштовой подвинул ему миску с вареной картошкой, отрезал кусок хлеба.

— Если только у героического майора не попотчевались, Николай Александрович, в самый раз картошечки перехватить. Чистый крестьянский продукт.

Букреев прищурился на начальника штаба, усмехнулся уголками губ.

— А вы все‑таки майора забыть не можете, Иван Васильевич.

— Прямо скажу, не могу. Сейчас он в кавалеристы переквалифицировался, говорят?

— Напрасно вы на него. — Букреев перебросил в руках дымящуюся картофелину. — Напрасно…

— Не думаю.

— После завтрака потолкуем, Иван Васильевич. — Букреев разрезал картофелину на четыре части, круто посыпал солью и принялся есть. — Кстати, Николай Васильевич. Сегодня обещали доставить двести автоматов и еще кое‑что из снаряжения.

— Неужели доставят? — недоверчиво спросил Батраков.

— А почему бы и не так?

— Такая аккуратность в глухой степи…

— Воюем давно, пора привыкнуть.

Под обломанной сучковатой акацией на колоде сидел старик с белой, почти позеленевшей бородой, и чинил сеть. Его старческие с синими жилами руки медленно перещупывали сеть, глаза, почти лишенные ресниц, слезились. На старике были надеты латанные немецкие штаны, на плечах внапашку висел тулупчик. Возле деда, натянув холстинную рубаху на колени, притих мальчонка, с любопытством и несколько испуганно поглядывая на новых людей.

— Деду, а деду, кто это?

— Русские. Говорю, русские…

— Из Москвы?

— Может быть, и из Москвы.

— Это от их немцы убегли? От них…

Дед шевелил белыми губами, покачивал головой над ветхой снастью.

— Что же это внученок своих не узнает? — спросил Батраков.

— Не узнает? — Дед приставил ладонь к уху.

— Своих внук не узнает, — покричал Горбань старику.

— Да, сколько ему было, когда вы ушли? Посчитать, еще был несмысленыш. Для него сейчас тот свой, кто по шее не колотит.

— Горбань, пригласи старика к столу, — сказал Батраков и очистил место возле себя.

Старик подошел, степенно сел. От картошки отказался, но чай пил с удовольствием, откусывая сахар довольно крепкими еще зубами.

Вдали все еще раздавались взрывы.

— Еникаль [1] гудит, — сказал дед. — Раньше, когда рыба шла, говорили — «Еникаль гудит». Теперь все порох и порох. Вот чиню сеть–самоловку, затоплял ее при немце. Была ловкая снасть–перетяга, на три длинника была, а теперь наполочала не выгадаешь. Она и султанку не удержит…

— Как при немцах жили? — спросил Баштовой.

— Жили? — Старик провел по бороде, охватив ее ладонями сверху донизу. Жизни не было. У меня семья была, я сам шестнадцатый. Всех угнали… — Две мелкие слезинки покатились по изъеденной морщинами коже и потерялись в бороде.

— Прямо не могу такие картины видеть, — Баштовой сжал кулаки, — бил бы их сволочей. А у моей Ольги… всех в Анапе вырезали.

Старик кивнул головой, открыл глаза.

— В Анапе то же самое… Вор крадет не для прибыли, а для гибели. Земля пустует. Какую непашь развели. Вот тут для вас степь, а пахали здесь… совхоз был когда‑то. Мышвы никогда столько не было, как теперь. Был немец спервоначалу гордый и злой и на глаз колючий, все видел на три сажени в землю. А потом как загудели ваши пушки, напала на них будто куриная слепота. Бегит на тебя и не видит. А думали мы, у их, как у голодных волков, кости из зубов не вырвешь. — Старик запахнул полу кожушка, пошевелил бескровными губами. — Спасибо за чай–сахар. Дай бог вам помощи.

— Чего мальчонка к столу не идет? — спросил Горбань. — Зову его, зову. Дичок совсем…

— Не пойдет, — ответил старик. — Мальчишка уже большой, стыдится. Без штанов он. Одна рубаха, да и та светит, как сетка–наметка.