— У меня прыщи, — уныло молвил Дэнис.
— У всех прыщи, — ответил я. — Не стану раздеваться перед тобой, но у меня вся спина в прыщах. Похоже на аэрофотоснимок главных вершин Андских гор.
— Т-так то на с-с-спине, — возразил он. — М-м-мои на ли-лице.
— Их почти не видно, — солгал я. — Не скажи ты об этом, я бы и не заметил.
— Я за-за-заикаюсь, — сказал Дэнис. — К-как можно сде-сделать п-п-п-предложение, ко-когда за-заикаешься?
— Совсем чуть-чуть, — заверил я его. — Когда наступит великая минута, ты от волнения забудешь заикаться.
— Еще я к-к-краснею, — не унимался Дэнис, твердо решив выложить мне все свои изъяны.
— Все краснеют, — ответил я. — Даже я, только под бородой и усами не видно. Способность краснеть — свойство людей положительных, деликатных. Тут вовсе нечего стыдиться. Кстати, у Хэвлока в восьмом томе говорится кое-что на этот счет.
— А п-про п-п-прыщи и за-заикание он пишет? — спросил Дэнис с надеждой в голосе.
— О прыщах ни слова. Это, собственно, не его область. Хочешь почитать, что он пишет в восьмом томе?
— Хо-хо-хочу, — с жаром согласился Дэнис.
И удалился, схватив восьмой том. Это собеседование совершенно измотало меня, я чувствовал себя примерно так, как себя чувствует какой-нибудь психиатр в конце тяжелого трудового дня. Я от души надеялся, что Хэвлок как-то поможет серьезному, славному парню, хотя шансы его явно были близки к нулю.
Следующим за советом к Хэвлоку обратился Джованни, один из официантов, высокий, стройный, красивый брюнет, напоминающий ухоженную антилопу с лучистыми глазами. Глядя на этого самоуверенного малого, трудно было представить себе, что у него вообще могут быть какие-либо проблемы, не говоря уже о сексуальных. Тем не менее однажды, когда я засиделся за ланчем в ресторане и остальные посетители уже ушли, он занял позицию метрах в двух от моего столика и уставился на меня.
— Да? — вздохнул я, отложив карандаш, которым делал пометки. — Какие у тебя проблемы, Джованни?
— Понимаете, — он нетерпеливо подошел вплотную к столику. — Я вот о чем хотел спросить… в этой вашей книге, э… говорится что-нибудь о садизме?
— Говорится, — ответил я. — А что? Тебя одолевает желание поколотить Инноченцо?
— Нет-нет. Речь не обо мне, а о моей подружке.
— Вот как, — осторожно молвил я. — И в чем же дело?
Он осмотрелся украдкой, убеждаясь, что мы одни.
— Она кусается, — прошептал он.
— Кусается?
— Ну да.
— Кого же она кусает? — спросил я в замешательстве, настолько его слова поразили меня.
— Она кусает меня, — объяснил Джованни.
— О! — Я малость опешил, ибо даже Хэвлок не подготовил меня к случаю с девушками, кусающими плечистых итальянских официантов.
— И почему же она кусает тебя?
— Она говорит — ей нравится мой вкус, — важно сообщил он.
— Так это только хорошо, разве нет?
— Нет. Она кусается больно, — возразил Джованни. — Иногда я боюсь, что она перекусит какой-нибудь сосуд и я истеку кровью.
— Не истечешь. Никто еще не умирал от ласковых укусов.
— И вовсе это не ласковые укусы, — возмущенно ответил он. — Она садизм.
— Садистка, — поправил я его.
— И это тоже.
— Но ласковые укусы — обычное дело, — заверил я. — Это признак обожания, любви.
Джованни еще раз оглянулся — никто не видит? — затем расстегнул рубашку.
— Вот это что — любовь или садизм? — спросил он, обнажая грудь, словно покрытую каракулем, сквозь который можно было рассмотреть аккуратные красные метки от укусов.
Кое-где зубы возлюбленной прокусили кожу, а один укус был даже залеплен пластырем.
— Что ж, — заметил я, — должно быть, это больно. Но я не стал бы называть это садизмом.
— Нет? — гневно осведомился Джованни. — Вы что же хотите — чтобы она сожрала меня?
— А почему тебе в ответ не укусить ее? — предложил я.
— Не могу. Ей это не понравится.
Я убедился, что у Джованни в самом деле есть проблемы и главная проблема заключалась в том, что ему неведомо, что такое настоящий садист или садистка.
— Хочешь одолжить у меня книгу, где говорится о садизме? — спросил я. — Может, поможет?
— Хочу, сэр. — Он просиял. — Я прочту ей, и она увидит, что она садизм.
— На твоем месте я не стал бы читать ей всю книгу, — предостерег я Джованни. — Ты ведь не хочешь, чтобы она взялась за плетки и прочие предметы.
— Я сперва прочту сам, — ответил он, поразмыслив.
— Правильно, на твоем месте я взял бы на себя роль цензора. Я принесу эту книгу вечером, Джованни.
— Спасибо, мистер Даррелл, — сказал он и проводил меня до двери, кланяясь и застегивая рубашку.
Два дня спустя Джованни вернул мне книгу, но вид у него был слегка озабоченный.
— Все в порядке, — прошептал он.
— Отлично, — отозвался я. — И что же у вас произошло?
— Когда я прочел ей то, о чем он пишет, она подумала, что я задумал проделать с ней это. И сразу стала возражать: «Нет-нет, ни за что». А я ей в ответ: «Откажись от садизма, тогда и я не буду».
— Она согласилась?
— Ага, согласилась.
— Стало быть, подействовало?
— Сегодня ночью, — он прищурил один глаз, — она была нежная, словно птичка, красивая птичка… совсем ласковая.
— Прекрасно, — сказал я.
— Нет. Теперь она сердится на меня.
— Почему? — удивился я.
— Она была такая красивая, такая нежная, такая ласковая, что я укусил ее, — признался Джованни. — И она говорит, что больше не будет спать со мной.
— Она передумает, — утешил я его.
Однако лицо Джованни выражало сомнение, и к тому времени, когда я уезжал из гостиницы, прекрасная кусака еще не поддалась на его уговоры.
Теперь поведаю о случае с кладовщиком и рабочим, когда я невольно (не без помощи Хэвлока) оказался виновником серьезной стычки; впрочем, все кончилось относительно благополучно, пострадало только меню, когда подгорело главное блюдо дня — овощной суп с лапшой.
Началось все с того, что я открыл кратчайший путь, ведущий к приморским скалам — через подвал нашей гостиницы; до того дня мне приходилось топать не один километр по дорогам. Названный путь пролегал мимо мусорных контейнеров, а потому я нередко встречал кладовщика и кухонного рабочего, славного ирландского парня с ленивой улыбкой, синими глазами, рыжеватой шевелюрой и россыпью веснушек по всему лицу. Прямую противоположность ему являл кладовщик — темноволосый бирюк с угрюмым лицом, которое, впрочем, совершенно преображалось, когда он улыбался. Мне чрезвычайно нравился его голос — низкий, хриплый; в речи кладовщика отчетливо слышался дорсетский акцент. Весть о том, что я представляю собой неисчерпаемый источник познаний о сексе (благодаря Хэвлоку Эллису), просочилась в подвальные помещения, и оба названных симпатичных молодых человека поделились со мной своими затруднениями; первым — кладовщик Дэвид.