Читать интересную книгу История одной компании - Анатолий Гладилин

Во время этой тирады Лена несколько раз поворачивалась к нему, и на лице ее были и внимание, и почтение, и сверхсерьезность, дескать, вот какой у меня Миша умный, «ну, давай, давай». И Медведев понял: чем больше он будет сейчас говорить, тем это бесполезнее. С иронией Лены он еще не мог справиться. Поэтому свою гневную филиппику закончил весьма мирно:

– У тебя не такие плохие ноги, чтобы их прятать.

На третий день суда Лена пришла прямо в зал во время выступления прокурора. Заканчивалось слушание дела Гусевых. По просьбе адвоката при допросе свидетелей все посторонние были удалены. Но сейчас зал был полон, люди стояли в проходах. Тем не менее, когда суд заперся в комнате для вынесения приговора, судья спросил у Медведева:

– Эта девушка, что стояла в дверях, ваша жена?

– Да, – сказал Медведев, – теперь, наверно, да. Судья усмехнулся и спросил заседательницу:

– Ваше мнение? В общем-то, бытовое хулиганство. Можно принудительное лечение, а можно и год. Зная, что вы всегда всех защищаете, я бы настаивал на одном годе тюремного заключения.

– Полтора, – сказала заседательница, – полтора года обоим супругам.

– Интересно, сколько можно максимально? – спросил Медведев.

– Максимально два года, – ответил судья, – им можно инкриминировать только нарушение общественного порядка в квартире, ночные дебоши, нецензурную брань, появление на кухне в голом виде. Остальное, собственно, – их внутреннее семейное дело.

– Вот за их внутреннее, как вы говорите, семейное дело, – сказал Медведев, – Гусеву полтора, а ей, Гусевой, два. Она мать, на ней должна была семья держаться.

Судья читал приговор, а он стоял, как всегда, справа от судьи и смотрел на лица двух людей, что стояли ниже, прямо перед ним. На лице женщины застыла улыбка этакой покорности и готовности (наверно, с этой улыбкой она выходила вечерами на площадь трех вокзалов, с этой улыбкой извинялась утром перед соседями, с этой улыбкой посылала сына за очередной бутылкой водки). Лицо мужчины было сумрачно и серьезно. Эти два сорокалетних человека опустились настолько, насколько это вообще возможно (судья перечислял: с любой работы их выгоняют через месяц, частые гости вытрезвителя, бесконечные попойки дома, драки с вызовом милиции, каждую ночь соседям нет покоя, нецензурная брань в общественных местах и т. д. и т. д.). Медведев смотрел на лица двух людей, которые еще не знали приговора и не подозревали о его серьезности (в последнем слове она сказала что ладно, так и быть, согласна на принудительное лечение от алкоголизма, а он отказался – сам, дескать, вылечусь), – Медведев смотрел, старался встретиться с ними глазами и повторял про себя: «Нет, не за это, не за это!»

В семье Гусевых жило двое детей. Мальчику было восемнадцать. Девочке – десять. Напившись, Гусев ежедневно бил своего приемного сына, пока тот на ушел из дому. Последние три года мальчик ночевал у товарищей, у родственников, на чердаках, в парках на скамейках. Он вынужден был бросить школу и работать в сапожной мастерской, а вечерами учиться и читать книги по биологии, потому что у него уже было призвание, он мечтал стать ученым, и страшная жизнь семьи не сломала его, а, наоборот, закалила. Но он потерял два года и теперь уже не успеет кончить десятилетку до армии, и в университет сможет попасть только через пять-шесть лет. Парень не пил, не курил, не шлялся по улицам, но он был лишен дома. Родители его не стеснялись. Они пили при нем, напившись, оправлялись тут же, занимались «любовью», дрались, приводили чужих «дядь» и «теть». Недавно, когда сын пришел домой поздравить с первомайским праздником, мать обняла его и сказала: «Саша, выпей политуру, она знаешь, какая вкусная!»

Девочку добрые люди устроили в интернат, и она появлялась у родителей по субботам и воскресеньям, но и этих дней было достаточно, чтобы она потом показывала подругам, как «играют в папу с мамой». Год назад Гусев решил уйти к другой женщине и взял с собой дочку. Гусева встретила соперницу со своей дочкой на улице, подошла и громко сказала: «Нюрка, девку ты можешь взять себе, а Ваньку отдай!»

За все это супругам Гусевым не полагалось никакой статьи. За это кодекс не предусматривал тюремного наказания. Но Медведев стоял и повторял про себя слова приговора: «Именем Российской Советской Федеративной Социалистической Республики…»

– Леонид Андреевич!

– Что тебе, Шарипов?

– На тебя вся надежда, выручи! Дома дел много, а я, старый человек, не успеваю.

– Опять отпустить на картошку?

– Зачем картошка, мастер? Алгебра у нас сегодня. Учительница молодая, настырная. А мне четвертый десяток. Голова работает плохо. Помоги решить задачку!

– Леня, только ты не пугайся, ладно? Вот посмотри.

– Не вижу.

– Занавески! Старые были ужасные. А эти красивые, правда?

– Прелестные. Как раз такие я видел недавно в страшном сне. Когда я умру, завернешь меня в них, чтоб каждому была ясна причина моей смерти.

– Ну, знаешь, я случайно достала, их брали нарасхват.

– Пойду в горсовет, попрошу, чтоб, когда ты выходишь на улицу, срочно закрывали все магазины. На учет, инвентаризацию или просто на обед.

– Леня, ты не понимаешь, как приятно покупать.

– У меня, наверно, станок, да? Деньги сам печатаю, да?

– Когда ты покупаешь книги, я же молчу. У всех людей хорошие занавески.

– Плевал я на твоих людей! Может, попросишь славянский шкаф? Сервантик? А канарейку не хочешь?

– Эх, вы! Из-под носа упустили победу! Слабонервные девицы, а не игроки! Сейчас были бы уже чемпионами города. Теперь вам играть пятую, решающую. А мяч круглый. Но ничего, мобилизуйтесь. На вас смотрит весь завод! Честь завода! А ты, Демидов, кончай сам бить. Знаешь поговорку: не умеешь – не берись! Сколько из-за тебя очков проиграно? И вообще, меняем расстановку: один остается у сетки, а все вторые пасы на Майорова. Он всегда точен. Его не заблокируют. Не экспериментируйте с подачами, когда Майоров на первой линии. Главное – мяч через сетку. И там, в защите, не спать! Двигайтесь, двигайтесь! Ясна тренерская установка? Выиграть надо! Леня! Ты же капитан команды, классный игрок. Скажи им! Все, слушайте Майорова!

– Ребятишки, значит, так. Забудьте все, что вам сейчас сказали. Представьте, что мы на тренировке, а против нас команда дачников. На нас никто не смотрит, и эта партия ничего не решает. Запомните, вы все умеете играть. Если удобно – бейте сами, если неудобно – пас товарищу, тому, кто находится в наиболее выгодном положении. Расстановка на площадке прежняя. Не суетитесь. Играйте свою игру. Ну, чуточку собраннее. Понятно? А теперь пошли.

Когда вездеход засел окончательно и Эдик побежал в леспромхоз, который они проезжали совсем недавно, так, километра два успели отползти, Яша сел на пенек и стал чертить на земле палочкой одному ему понятные знаки. Со стороны он, наверно, походил на Иисуса Христа, составляющего в уединении производственные планы на ближайшее тысячелетие. Такой же усталый, такая же рыжая щетина (две недели не брился). Только ореол вокруг головы был черный. Комары стонали в отчаянии, но сесть не решались. Изредка, чисто нервно, а не по необходимости, Яша накладывал на лицо и руки новый слой мази. Потом он смотрел на часы. Если вездеход вытащат, тогда они еще успеют. Правда, сегодня воскресный день. Яша знал, что это значит.

Эдик вернулся на тракторе. Тракторист – по случаю выходного дня – был навеселе и поэтому держался очень решительно. Он с ходу посадил трактор рядом с вездеходом и, когда мотор заглох, долго оглашал лес воплями и проклятиями.

Тракторист и Эдик ушли и вскоре вернулись на новом тракторе, и Яша понял, что тракторист принял еще новую порцию, и теперь Яша не сомневался, что и эта машина останется в речке. Он пытался отговорить тракториста, но спорить с ним было бессмысленно.

Как ночной сторож у трех застрявших машин, Яша прогуливался по берегу, пока из-за пригорка не выполз трактор, на этот раз тяжелый, харьковский. И хоть тракторист не упустил возможности снова приложиться к бутылке, у Яши появилась надежда. Этим тракторам он верил. Лишь бы зацепить! «Харьковец» вполз в реку, и тут с него соскочила гусеница. Тракторист взвыл итальянским тенором, а Яша подозвал Эдика и сказал, что надо идти искать ночлег. Надо ждать, что утром кто-нибудь протрезвеет, иначе они потопят всю технику леспромхоза.

Ветер светлым облачком скользил по песку. У скамейки валялись ягоды рябины. Влажный песок отливал радужными красками, словно его облили бензином. Неподвижные чайки белели на воде, как куски газеты.

Солнце все быстрее погружалось в тучу. Вот от него остался маленький кусочек. Туча пошла вверх, и солнце блеснуло последний раз, как огонек папиросы. Серые, будничные цветы сгрудились у горизонта, медленно растекаясь по небу и по морю. И только здесь, где стоял Медведев, на воде и вверху было светлее, а верхний край одного облака розовел, как крем пирожного.