собирался и рассматривать.
После того как Гладков, о чем уже было сказано, пообещал Рязанову представить готовый сценарий через полмесяца, он действительно исчез в неизвестном направлении. Причем не на две недели, а на несколько месяцев. Эльдар, однако, предпочел думать, что автор пьесы все-таки напишет сценарий — ведь он же обещал! Самому Рязанову и без сценария было чем заняться: исторические кинопостановки — всегда самые хлопотные. Следовало заранее обеспокоиться пошивом костюмов, подбором мест для натурных съемок, погружением в материал посредством чтения книг и посещения музеев и т. д.
А главное — надо было добиться отмашки от начальства на запуск в производство такой картины. Это только по наивности Рязанову казалось, что он сделал беспроигрышный ход — решил поставить патриотическую картину из времен «старины глубокой». Возможно, подобная идея была бы гораздо быстрее принята в позднесталинские времена, когда пышные фильмы о славных событиях дореволюционной российской истории составляли львиную долю того, что выходило в тогдашний предельно скудный прокат. При Хрущеве упор в искусстве, в том числе кинематографическом, был сделан на современность, неброскость, камерность, интимность. Ведь даже Сергею Бондарчуку (кстати, тоже в самом начале 1960-х) дали добро на экранизацию «Войны и мира» лишь после появления американской киноверсии бессмертной толстовской эпопеи. Без «нашего ответа буржуазному Голливуду» никак нельзя было обойтись, а без перенесения на пленку никому не известного за рубежом театрального водевиля на аналогичную тему — легко.
Государственный комитет СССР по кинематографии — знаменитое Госкино — был создан только в 1963 году. В течение пары предшествующих лет «главным по кино» являлся в нашей стране Владимир Баскаков, заместитель министра культуры Екатерины Фурцевой. Эти двое, министр и его зам, возмутились именно тем, что Рязанов поначалу посчитал своей счастливейшей находкой, — снять «датское» кино к 150-летней годовщине Бородинской битвы. Экое, мол, кощунство — выпускать в канун священной даты музыкальный киноцирк с конями! Баскаков копнул даже глубже — и в своей отповеди на этот счет Рязанову срифмовал слово «рубака» с редким матерным существительным. Видимо, обе эти лексемы, по мнению замминистра, полностью характеризовали гусар — и сами за себя говорили, что кино про таких героев советскому человеку не нужно.
Расстроенный Рязанов рассказал об этой аудиенции Пырьеву — и тот в очередной раз спас положение. Без видимого труда Иван Александрович выбил в министерстве разрешение на экранизацию «Давным-давно» — и Рязанов вновь вздохнул свободно. Что, конечно, опять было преждевременно.
Близился первый день съемок, но не было сценария, поскольку так и не объявлялся Гладков. Впрочем, от Рязанова скрыться было непросто. «Я его нашел в Тарусе. Привез ему свои наметки в прозе и прошу показать, что он для нас написал. Он не показал. Сказал, что творчество — интимный процесс. Обещал привезти работу через неделю. И опять исчез — уже навсегда. И тогда Юра Шевкуненко заявил: „Ты ведь пописывал стихи — вот и пиши!“ А я уже так пропитался стилистикой пьесы, что действительно написал восемь новых сцен, стараясь подделываться под стихи якобы Гладкова. И о том, как Шурочка Азарова попала в армию. И сцену с денщиком. Все это прошло худсовет, никто не заметил подлогов. Потом, на съемках, появился Гладков, снова ничего не принес, говорил комплименты и давал дивные советы — он ведь видел пьесу в разных театрах. Я к нему хорошо отношусь, тем более что иных доказательств, что не он писал пьесу, у меня нет».
Со временем у Рязанова появились еще некоторые подтверждения своей версии, в которой он уверился вслед за Шевкуненко: что Гладков не был автором прославившего его сочинения. Подтверждения, однако, опять были косвенные: Рязанова насторожили некоторые места в статье Гладкова «Мемуары — окна в прошлое», опубликованной в 1974 году в журнале «Вопросы литературы».
В этой статье Эльдара смутило само построение воспоминаний автора о том, как шла работа над пьесой. Нанизывание ненужной и малоправдоподобной, на его взгляд, конкретики производило несколько комичное впечатление: «Я сочинял ямбические строки не только у себя в комнате за письменным столом, но повсюду: в булочной, в метро, в вагоне электрички (по воскресеньям я ездил обедать за город к маме). Финал третьего акта с репликой Нурина „Она иль не она? Коль мы теперь одни…“ я сочинил в поезде на перегоне между Тайнинской и Перловской. Вагон был битком набит, записать было невозможно, и я без конца твердил строки, чтобы не забыть. Суть эпизода с Кутузовым я придумал на углу улицы Фрунзе, возвращаясь домой из продмага».
Но особенно насмешил Рязанова рассказ Гладкова о работе над сценарием «Гусарской баллады», вклад в который с его стороны на самом деле был нулевым. Тем не менее драматург написал об этом так, что у непосвященных читателей не могло остаться сомнений в том, что он был полноценным рязановским соавтором: «Мы решили отказаться от многих сцен, которые хорошо звучали в театре, а взамен их написать новые о событиях, упоминавшихся в пьесе только в разговорах действующих лиц, а то и заново придуманных. Так появились в сценарии эпизод вступления Шуры в армию, нападение партизан на французский обоз, эпизод освобождения Шурой из плена генерала Балмашова и др. Наверно, это действительно плодотворный способ переделки пьесы в сценарий. Мы, во всяком случае, выбрали этот путь. Нас ждали на нем досадные потери и счастливые приобретения. Сейчас мне трудно судить, чего оказалось больше. <…>
Расскажу один эпизод. Случилось так, что начало работы над фильмом шло негладко. План и график съемок не выполнялись. Был финансовый перерасход. Директор группы и постановщик схлопотали по „строгачу“. И в этот самый момент, когда нужно было любой ценой нагонять „план“ (к концу съемок группа его почти нагнала), Рязанов вдруг пришел к руководству с идеей дополнить утвержденный и прометрированный сценарий новой сценой, требующей довольно сложных съемок, массовок, денег, пленки и пр. Можно представить, как это в первую минуту было встречено. Но Рязанов не сдавался. Он убеждал, что это необходимо, привлек на свою сторону редактора фильма и директора объединения, он сулил компенсировать новые метры сокращениями в других эпизодах, он заставил меня переписывать стихотворный диалог, и он добился своего. Пантомимический эпизод наступления и отступления французских войск по одной и той же дороге на фоне закадровой хвастливой гасконской песенки о короле Анри Четвертом (в пьесе она поется совсем в другом месте) — это тот самый эпизод, который выдумал и своевластно осуществил Рязанов».
Комментируя гладковские слова «и он добился своего», Эльдар Александрович иронически замечает: «Увы! Этой фразой Александр Константинович мне сильно польстил. Этого я как раз добиться от него не смог. Он стоял насмерть и не переписал ни одной