Читать интересную книгу "Девушка с кувшином молока - Маттиас Роземонд"

Дети вновь запрыгают через веревочку, и никто и знать не будет ни о каком взрыве.

Сила воображения – вот и все, что нужно, чтобы оживить мертвых. Что, если прокричать его имя во всю глотку, и Карел медленно возникнет из тумана, осмотрит меня с ног до головы и неодобрительно усмехнется, словно все, что с ним произошло, не более чем шутка.

Трясу головой, отгоняя фантазию. В руинах, оставшихся от стен, призракам негде укрыться. Смерть есть смерть. Скоро здесь все окончательно пойдет под снос.

Узнаю кусок стены с пустой оконной рамой. Больше ничего не осталось, только битый кирпич. Над развалинами кружит пара лесных голубей.

Перед мостом сворачиваю налево и иду вдоль Лошадиного рынка. Тот кусок стены говорит мне о том, что я шагаю по Дуленстраат. Еще пять десятков шагов, и я окажусь перед домом Карела. Он жил там, где сейчас валяется обломок печной трубы. По остаткам задней, непарадной стены видно, где начинался второй этаж, – цвет кирпичей различается. Именно наверху он работал, когда раздался взрыв: писал портрет пономаря. Тот тоже не выжил.

Никогда не забуду то октябрьское утро, когда раздался невероятный грохот. Я забрался под стол, понимая, что случилось нечто ужасное. Второго взрыва не последовало, поэтому я отважился выглянуть в окно. С крыш позади рынка слетела черепица, взрывной волной выбило окна, в том числе и прекрасные витражи Новой церкви. Люди от страха полегли прямо на землю. Чуть позже прошел слух, что в бывшем монастыре взорвался пороховой склад. Люди помчались туда, предлагая помощь, я же вернулся к работе. Позже меня не раз в этом упрекали. Почему я не пришел на помощь, разве у меня совсем нет сердца? Конечно, дело было не в отсутствии сострадания. Я боялся того, что увижу на месте трагедии, ведь мое воображение рисовало слишком ужасные картины.

Вскоре по центру города стали гулять рассказы очевидцев. Говорили о ребенке, бежавшем с отцовской головой в руках. Некоторые от потрясения потеряли память, другие – дар речи. Истории до странного походили на те, что нарисовала мне фантазия.

Позднее тем днем я все-таки пошел на место трагедии – как только стало известно, что тело Карела достали из-под завалов, ровно в той комнате, над которой находилась его мастерская. В доме престарелых один из залов освободили для раненых. Запыхавшись, я вбежал туда. Там он и лежал с переломанными ногами. «Вперед, вперед!» – прошептал он, когда я склонился, приложив ухо к его губам. Что он имел в виду?

Не обращая внимания на собственный ужас, я шептал ему слова поддержки. Позади меня кому-то отпиливали ногу. Меня едва не стошнило. Стоны, запах крови… Слава богу, что Карел избежал ампутации, он бы ее точно не пережил.

Вскоре он скончался. Честно говоря, я был рад за него. Печаль явилась ко мне позднее, а за ней пришло горестное чувство необратимой потери.

Едва смею произнести подобное, но почти такой же трагедией является то, что оказались утеряны восемь его полотен. Карел часто работал над несколькими картинами сразу и фонтанировал новыми идеями, именно поэтому в его мастерской собралось сразу столько работ. Двойная потеря.

Может, я был не лучшим его другом, зато самым верным последователем. К сожалению, я так и не успел ему об этом сказать. Эта мысль пришла мне в голову уже после его кончины.

У нас было столько планов! Карел собирался показать, как использовать для работы камеру-обскуру. Он столько раз твердил, что мне следует работать над точностью, что детали определяют все и с их помощью можно возвысить повседневность: «Этот аппарат поможет тебе овладеть волшебством, с его помощью ты сможешь разгадать секрет света!»

Он позволил мне заглянуть в глазок в деревянном ящике, накрывшись льняным полотном. Я заново увидел ту же сцену размыто и четко одновременно: разрозненные пятна, которые казались и правдоподобнее, и неправдоподобнее реальности. Карел давно уже не мог обходиться без своего волшебного фонаря.

Он верил, что находится на пути к тому, чтобы разгадать суть.

«Свет – это Бог, а Бог – это свет», – говорил он. Возможно, Создатель решил покарать наглеца, посягнувшего на его тайны.

Карел был особенным. Он мог беззаботно писать картины, в то время как на столе стопкой копились счета, и насвистывал веселые мелодии, пока над головой бушевал шторм. Его ничто не беспокоило. Покуда в печурке теплился огонь и он мог закурить трубку, все было в порядке. В нем заключалось столько всего, что понадобился взрыв, чтобы его угомонить.

Священник так и не смог объяснить мне, почему Господу понадобилось призвать именно Карела, ведь он мог бы забрать какого-нибудь второсортного художника. Его преподобие ответил, что негоже рассуждать таким образом, хотя в его глазах светилось понимание.

На земле валяются подошва от детского ботиночка и металлический каркас тачки, на его ручке уселись вороны. Странно ли чувствовать присутствие Карела в этой зияющей пустоте?

Развалины и завершенное произведение искусства должны являться полными противоположностями, но Карел научил меня, что красота и упадок предполагают друг друга, как лето и зима, свет и тень, – одно происходит из другого.

Он был полон решимости дать неприглядному право на существование. Стоило ему подвыпить, начинал бахвалиться, что его предназначение – бороться с тьмой и всякое подобное.

Карел пытался познакомить меня со своими друзьями-художниками. Ничего из этого не вышло, и это полностью моя вина, потому что я вечно сомневаюсь. Мне не хотелось делить Карела с другими, и я выдумывал причины, почему я им не нужен. Сейчас обменял бы год своей жизни за разговор с Карелом и еще по одному за каждую картину, спасенную от взрыва.

Вообще все его работы следовало бы собрать в одном месте, вроде как для паломничества. Может, мне самому следует взяться за эту задачу? Вот стану зарабатывать на собственных картинах и отправлюсь собирать его картины по Делфту. Их здесь полно, только где? Так и вижу самого себя, мечущегося в отчаянии. В каждом доме на стене может висеть работа Фабрициуса, придется стучать в каждую дверь. «Господа, вы позволите осмотреть ваш дом?»

Счастье, что я вызубрил наизусть некоторые из его мудрых наставлений. Если смогу им следовать, его мастерство продолжит жить. Я уже записал шесть и уверен, что смогу припомнить больше. Самое важное, конечно: «Добейся уровня мастерства своего учителя и больше никогда его не копируй».

Или вот еще: «Ян, предлагаю тебе научиться пользоваться своими глазами». Так и слышу его язвительный голос у себя за плечом. Мне самому предлагалось решить, подбадривал он