— Иди, — сказал Лонг.
— Не могу. Я знаю, что ты задумал, и должен помочь тебе. Один ты не справишься, а я… хороший инженер.
Полки Владыки ринулись вперед и беззвучно разбились о зеркало, оставив груды убившихся. Лонг представил, как вместе с этим первым натиском в мире Констанс начались непоправимые и опасные события: двинулись армии разных времен и народов, раскосые пришельцы обнаружили в ущельях забаррикадированную пещеру Торикса, а в самом далеком будущем, которого достигал Лонг, поднялись в воздух ракеты озверевшего от ненависти и бессилия бывшего генерала Айшинга. Ракеты, которыми может кончиться все.
— Пора, — сказал Лонг.
Ответа не было. Лонг оглянулся и увидел, что Труддум скорчившись, лежит на земле.
Лонг кинулся в нему, перевернул.
— Что с тобой?
— Так надо, — прошептал мастер. — Просто я вдруг придумал, как можно победить Лонга. Для этого я должен взять нож, помочь тебе снять доспехи, а потом ударить в спину. А когда ты умрешь, — отключить зеркало. Я это понял, взял нож и пошел. Так приказал Всемогущий. Но я обманул его и прежде ударил себя. Прости, теперь тебе придется одному… Я слишком много души отдал вечным двигателям и другим невозможным диковинам. Поэтому я и не смог уйти и, как ни старался, до последней минуты помогал Владыке. А ты иди, я хочу видеть, как это будет. Обо мне не беспокойся, у меня нет горячей крови, и боль мне только кажется.
— У тебя есть горячая душа, — сказал Лонг.
— Иди…
В подземелье замка ничего не изменилось. В сухом душном воздухе мощно гудели турбины, питавшие зеркало. От стального корпуса реактора волной шел жар.
Лонг остановился. «Один ты не справишься», — вспомнил он слова Труддума. Как быть? Если просто поднять алмазные стержни, то ничего не добьешься. Реакция станет неуправляемой, температура начнет стремительно нарастать, и едва она превысит полторы тысячи градусов, циркониевые трубы расплавятся, горючее разлетится по помещению, и цепная реакция прекратится. Генералу Айшингу не приходится задумываться над такими проблемами. В его руках бомбы, специально созданные для убийства. А Лонгу предстоит найти нечто, способное хотя бы несколько секунд противостоять напору разогретого до миллионов градусов вещества. Труддум, конечно, знал, как взорвать реактор, недаром он говорил об этом как о простой инженерной задаче. Но сейчас помощи ждать неоткуда: Труддум лежит, глядя стекленеющими глазами в небо и ждет, справится ли Лонг.
Лонг поднял голову. Вырубленное в скале подземелье было перекрыто цельной плитой из густо–черного лабрадора, на которой как на фундаменте стоял весь остальной замок. Неохватная колонна поддерживала циклопическую плиту. Лонг критически оглядел ее. Синие павлиньи блики мерцали в черноте камня. Пожалуй, тысячетонная плита может сработать за пресс. Надо только убрать колонну…
Одной рукой Лонг принялся быстро вертеть штурвал подъемника. Стержни разом пошли вверх и канули во тьме коридора. В то же мгновение камеру залило ослепительным нечеловеческим светом. Страшный жар, в сравнении с которым ничтожными казались огнеметы Владыки, охватил Лонга. Но все же он успел, прежде чем испарились последние капли живой крови, ударить мечом по колонне. Потолок резко пошел вниз, хрустнули, сминаясь, доспехи.
Умирающий Труддум уже ничего не видел, но он почувствовал, как раскололась земля, и обрадовался, поняв, что Лонг успел.
Огненное море выплеснулось из–под земли, поднялся, разрастаясь убийственным грибом, смерч. Пламя, отраженное и стократно усиленное кривыми зеркалами Владыки, ринулось на горы. Но не было уже никого, кто мог бы наблюдать, как рушатся вершины, погребая узкую седловину Перевала, как горы проваливаются сами в себя, а за ними открывается мертвое пространство пустыни.
Посреди отравленной радиоактивностью пустыни, наполовину уйдя в спекшийся песок, лежал Лонг. У него больше не было доспехов, не было и крови. Он целиком попал во власть нереального мира, и тот сотворил над ним одну из своих злых шуток: Лонг уцелел, оказавшись в самом сердце взрыва. Он не чувствовал тела, не воспринимал времени, но видел перед собой оплавленные камни мертвой пустыми. Сколько хватало глаз всюду громоздились камни. Все–таки здесь был север, эта пустыня мало походила на тающую преисподнюю юга. Каменные россыпи полого уходили вверх к высокому горизонту, но Лонг знал, что это обман. Гор больше не было, сознание этого приносило ему горькое облегчение. Нет Перевала, нет границы, а значит, никогда потусторонний бред не ворвется в живой мир.
Лонг не знал, долго ли он провел так, вплавленный в камень, словно мошка в каплю янтаря. Привел его в себя негромкий голос:
— Здравствуйте, сеньор!
— Ты вернулся, Оле? — сказал Лонг.
И хотя опаленное тело не сумело издать ни звука, но Оле услышал и понял.
— Да, сеньор, вернулся. Здесь стало неуютно. При вашей жизни было намного лучше. Здесь жило много людей. Теперь мне придется жить одному.
— Значит, не я, а ты был стражем Перевала.
— Что вы, сеньор! Перевал был ваш. Вы были хранителем кусочка правды в мире лжи. Но теперь они разошлись, и у них нет общей границы.
— Это хорошо, — сказал Лонг.
Высоко в белесом небе, неслышно гудя моторами, полз реактивный лайнер. Вечер. Лонг видел, что он больше не нужен. Он все сделал как надо, не уклонился, не ушел от битвы, поэтому за разрушенным Перевалом люди сумеют устоять перед теми, кто идет войной на правду. Констанс с Ториксом вернутся в свой вечный дом. И главное… Лонг обвел взглядом окрестности: черное, рыжее, серое…
— Хорошо, что это произошло здесь, — сказал Лонг. — Значит, настоящий мир не превратится в такую пустыню. Со своими бедами Торикс справится сам, а злое безумие не сможет ударить его в спину.
Оле присел на корточки, развязал мешок, достал исцарапанную флягу.
— Хотите пить, сеньор? — спросил он. — Это последняя настоящая вода. Новой набрать негде.
Лонга окутала прохлада и свежесть. Вода текла тонкой струйкой. Лонг сделал глоток и закрыл глаза. Он знал, что наконец умирает. Даже если в горячке Мира и возникнет когда–нибудь закованная в доспехи фигура, которую станут называть Лонгом, это все равно будет не он.
Вода кончилась. Лонг вздохнул и улыбнулся. Он вспоминал Констанс, которая будет всегда.
Цирюльник
Всю ночь Гийома Юстуса мучили кошмары, и утром он проснулся с тяжелой головой. Комната была полна дыма, забытый светильник чадил из последних сил, рог, в который была заключена лампа, обуглился и скверно вонял. Юстус приподнялся на постели, задул лампу. Не удивительно, что болит голова, скорее следует изумляться, что он вообще не сгорел или не задохнулся в чаду. Хорошо еще, что ставень плотно закрыт, и свет на улицу не проникал, иначе пришлось бы встретить утро в тюрьме: приказ магистрата, запрещающий жечь по ночам огонь, соблюдается строго, а караул всегда рад случаю вломиться среди ночи в чужой дом.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});